С Днём Рождения, Харучиё

Хайтани одновременно резко одним разнотембровым голосом что-то кричат и взрывают хлопушку за его спиной, и будь у него под рукой заряженный пистолет, то в их головах последовательно бы появилось отверстие за наблюдением отсутствия мозга у братьев. Санзу на автомате успевает дёрнуться вперёд, перекатиться за стол, опрокинув его перед собой на подобии щита, по пути анализируя пространство, чтобы добраться до своей комнаты, только в процессе осознавая, что крики у них уж больно радостные, а слова какие-то дебильные. Выглядывая из-за столешницы, он обнаруживает ржущих братьев (теперь ближайшее время только и жди от них эти долбанных хлопушек в любой неожиданный момент) в окружении разлетающейся охапки шариков, которые с гулким звуком ударяются о потолок и с шелестом двигаются в стороны. Харучиё выпрямляется во весь рост, ногой поднимает стол, который уронил; рядом валяется кружка, пойманная ковром, что смягчает падение и не позволяет ей разбиться, этот же ковёр впитал нечто отдалённо напоминающее чай, что пил мужчина, чтобы проснуться - едва окрашенную тёплую жидкость. Да, утро начиналось подозрительно нормально, чтобы не испортиться в какой-то момент появлением этих. Эти окружили с двух сторон, разве что не водя вокруг него хоровод, напевая какую-то дебильную песенку; Ран закидывает на шею руку, ладонью крепко держась за основание, притягивает безапелляционно к себе, пальцами второй руки взъерошивая его волосы. — Ой, это что же, самый младший из нас троих наконец вылез из подгузников и теперь будет просто писаться в штанишки, когда услышит громкий звук? — юмор у старшего Хайтани всегда хромает, что неудивительно с тем учётом, как часто ему прилетало по голове. Пазл в голове из разбросанных огрызков в виде дебильной песни, весёлых Хайтани, воздушных шариков и конфетти по всему полу начинает складываться в одну картину, которую очень хочется отрицать до последнего. Они знают. * * * Вообще, обычно Хару никогда не празднует свой день рождения, так повелось ещё с детства. Такеоми был вечно слишком занят или слишком забывчив, чтобы озаботиться этим вопросом, да и денег не было, ни на подарки, ни на празднования; если перепадало что-то вкусное в этот день, то они с Сенджу могли разделить еду и задуть едва зажжённую свечку, чтобы сохранить её на потом - впереди ещё день рождения мелкой. Так было, пока старший не обнаружил их вместе со спичками, страшно разругавшись, отобрав и перепрятав. В подростковом возрасте это казалось глупым - чуда ждать было уже неоткуда, а разочарование слишком горько растекалось по языку, когда "особенный" день оказывался никаких не особенным, а абсолютно обычным. Дома находиться было всё также невыносимо, и он пропадал где-то с такими же оголтелыми детьми, которые придумывали каждый день себе новое имя и не заморачивались по поводу таких мелочей, как даты или чужое чувство одиночества и жажда признания. Тосва яркой вспышкой расчертила его затянутое небо, поболтала внутри своей системы, как в банке, заполненной кошачьим кормом, пока не утрамбовала так, чтобы он стал её частью, занимая положенное место. Где-то в конце, за чужим плечом, напряжённо наблюдая и выжидая, пряча глаза, когда вопросы заходят о личном - доме, родных, имени и дне рождении. "Я не отмечаю", "я даже не помню", врёт, конечно, прекрасно всё помнит, где-то в глубине всё ещё чего-то ждёт - заглядывает в этот день домой, невзначай старается попасть на глаза давним знакомым, ночью просыпается, проверяет телефон, пару раз. И сам же себя одёргивает, перепрыгивая через забор едва услышав дома чьи-то шаги, даже не успевая разобрать чьи они; натягивает маску плотнее, встаёт за силуэт капитана глубже, чтобы его было не видно; сидит в темноте на улице, смотрит на небо, выдыхая тёплый воздух, выгоняя его на мороз из своего нутра вместе с надеждами. Днём погода обычно завоёвывает тёплые права весны, но ночью ещё прохладно, и Харучиё зябнет настолько, чтобы заморозить себя и свои глупые, ненужные чувства и потребности в проявлениях любви. Он так привыкает к этому, что действительно начинает забывать когда у него день рождения или что вот сегодня - какой-то особенный день и что-то должно произойти. В большом взрослом мире разочарованию и тоске не остаётся места и времени, их вычленяют дела, заботы, вечные переговоры и поиски недостаточно хорошо функционирующих шестерёнок для устранения; заменяют эмоции чистой агрессии и экстаза, захлёстывают алкоголь, наркотики, секс, в конце концов. Путь наверх, даже если перед тобой кто-то идёт, а ты преданно следуешь ему, никогда не усеян розами, а только грязной работой по локоть в крови; и пока вокруг тебя происходит праздник жизни и смерти чужих судеб, тебе некогда думать о каких-то маленьких сентиментальных датах. Конечно, он был на праздниках-напоминаниях о том, что особенные дни существуют - одни только празднования братьев Хайтани, сотрясающие клубы на протяжении недели, куда они, наверное, вливали весь свой доход - чёрт побери, всё равно тратить его было некогда. В этом году Ран праздновал юбилей и разговоры о том, КАКОЕ это будет торжество велись задолго до, заставляя Коконоя нервно цыкать каждый раз, когда заходила об этом речь - уж слишком расточительно и бессмысленно ему казалось это всё. Сам Коко из года в год предпочитал проводить свой праздник по-разному - порой умудрялся выкроить себе полный выходной и пропасть со всех радаров, выкинув куда-то телефон; Санзу знает, что у него на такой случай есть второй, сам покупал, но молчит, получая за молчание вещественные дивиденды; не зря Хаджиме финансовый гений, договариваться точно его конёк. Но чаще наоборот, загружал себя работой выше крыши, на все попытки расшевелить его, которые предпринимали братья Хайтани, однозначно выставлял их за дверь, там же предпочитая, чтобы оставляли подарки. Остальные члены Бонтена вели себя и того скромнее - Моччи пару раз проставлялся в баре, проводя в обществе местных работниц больше времени, чем с коллегами; Такеоми обычно целый день пьёт, начиная с утра и накидавшись уже к середине дня не является желанным обществом ни для кого, обостряя своё одиночество нескончаемым потоком сигарет, что на следующий день приходится распахивать всё настежь, пробираясь сквозь пелену смога до окна. Какучё в этот день уезжает на кладбище и пропадает там до самого вечера, пока у кого-то не заканчивается терпение и его не забирают оттуда силой, в несколько рыл; тоже не празднует, не реагирует на поздравления, предложения выпить; вернувшись домой проходит мимо всех, в свою комнату и остаётся там, не включая свет. Самым главным празднованием было, конечно, день рождения Короля. Каждый из них привносил какие-то свои идеи в это мероприятие, предлагал, планировал, участвовал, и этот праздник давно перестал быть чем-то связанным исключительно с Манджиро Сано; это был общий вклад и общий праздник, как день рождения их группировки. Санзу порой казалось, что он единственный помнит, зачем они здесь собрались в этот день; ловил безучастный взгляд Майки каждый год и каждый год пытался сделать что-то, чтобы хоть на секунду воскресить в его памяти совсем другие дни. В детстве дни рождения Майки были бóльшим праздником для Харучиё, чем собственные; Шиничиро всегда старался придумать что-то яркое и запоминающееся для своего мелкого; на его дне рождении всегда было шумно и весело: они бегали по территории додзё, играли и шумели до самого вечера, поздно-поздно ложась спать в комнате Манджиро. Именинник засыпал всегда сильно раньше, чем его гости, иногда даже не дойдя до постели, и они с Баджи тащили его на себе; Сенджу давно спала вместе с Эмой, практически целый день проводя в её компании, завистливо кидая взгляды на пробегающих мимо ребят; от гаража слышно грубый смех старших братьев и их друзей, даже Такеоми, раздобрев от выпитого, мог потрепать по коротко стриженной голове Хару, пока тот несёт Майки. Санзу знает, что ничто и никогда не вернёт тех дней, но заказывает большой сладкий торт, в надежде увидеть хоть отблески улыбки; выискивает едва известные кассеты с записями песен, что звучали из гаража; протягивает боссу таблетки со снотворным, когда тот намеревается уйти с веселья в самом разгаре. Этот бал спляшет и без главного украшения в центре зала. * * * И вот, он стоит посреди гостиной в компании Хайтани, которые заунывно тянут хэппибёздейтую уже на раз десятый, от чего, ей Богу, может начаться нервный тик, потому что музыкальным слухом и способностями они были явно обделены и очень старались это продемонстрировать. По потолку в разные стороны растянулись разноцветные шарики, которых Санзу насчитал грёбаных двадцать семь штук, пока пытался всё ещё отрицать происходящее и абстрагироваться от дурацкого пения. Конфетти разбросанные на многострадальном ковре, намекают, что в купе с чаем, ковёр уже проще выкинуть, чем пытаться почистить и розоволосый прикидывает, можно ли завернуть в него обоих братьев или одного из них придётся закутывать в огромный ковёр напротив телевизора, на котором так любит дремать в редкие моменты Майки? Нужно будет найти замену такому ковру как можно быстрее... В комнату заходит Коко, злобно зыркая на братьев, сквозь зубы издавая звук уж больно похожий на змеиное шипение, щёлкает выключателем на стене, окончательно перетягивая внимание на себя; особенно внимание Санзу. Мужчина прищуривается; если уж откуда и произошла утечка информации, то это могло быть единственно сосредоточение все возможных данных на каждого участника их узкого круга - через Хаджиме Коконоя. Он единственный, кто скорее всего мог видеть какие-то документы, связанные с его датой рождения или даже если не видел, то легко мог нарыть, достать, купить... в общем, Коко при необходимости мог знать всё. Всё, что надо было и не надо было, и день рождения Хару скорее подходил под второй пункт. Они ни разу не праздновали и не поздравляли его, и всех это устаивало, даже не создавая в воздухе вопроса о существовании такой даты. Что, чёрт побери, Хаджиме задумал? Вслед за Коко в комнату врывается Моччи, широко придерживая дверь, пропускает внутрь Какучё; у того в руках огромный поднос с большим тортом, усыпанным какими-то цветастыми таблетками и неравномерно утыканный - Харучиё ощущает тоскливый укол в сердце - праздничными свечками. Его глаза быстро скачут с одной на другую, хаотично пытаясь пересчитать, сбиваясь, снова начиная заново, пока Хитто подходит ближе, и он опять забывает на какой остановился и какую посчитал. Вокруг происходит опять суета, которую подсознание наглухо блокирует и отказывается воспринимать - они кричат его имя, поздравляют с днём рождения, напоминают загадать желание (ядовито комментируя какое именно) и задуть уже свечи. Санзу оглушено стоит прям перед тортом и наконец пересчитывает все свечи - их ровно двадцать семь, как и чёртовых дебильных шариков, как и ему лет. Даже это учли. Голоса пробиваются через пелену отрицания, розоволосый оборачивается, оглядывая их всех, в полутемноте вечно задёрнутых штор, при выключенном свете, где только отблески огня с праздничных свечек скачет по лицам, скрадывая эмоции. — Задуй уже, укурыш, — со смешком ловит его взгляд Ран, почти лениво растягиваясь в ухмылке; медленно, протяжно, выжидающе. Санзу разворачивается к торту, набирает в прокуренные лёгкие побольше воздуха и стремительной волной старается сбить огонёк на каждой мишени. Пламя сильно качнувшись и словно бы даже затухнув, вновь разгорается на каждой из свечей. Повисла тишина. Неужели его лёгкие уже настолько плохи, чтобы не может задуть даже ни одной маленькой свечки? Это звучит как повод бросить курить. — П..Попробуй ещё раз, — первым в себя приходит Коко, почти спрятав растерянность в голосе, как всегда даже в житейских мелочах продумывая что нужно сделать, чтобы добиться результата. Но ещё одна попытка не приносит никаких плодов, как и следующая, даже с почти незаметной помощью Какучё. Лишь когда из-за спины прорываются сдерживаемые смешки, а Хаджиме взрывается, тогда всё встаёт на свои места. — Хайтани! — злобно шипит Коконой, бросая в них первое подвернувшееся под руку - трубу, что была до этого хлопушкой. Оба брата, впрочем, даже не пытаются увернуться от его броска, откровенно уже потешаясь над ситуацией. Санзу в очередной раз пожалел, что у него отсутствует не только пистолет с собой, но и даже катана; но финансовый гений похоже разошёлся не на шутку, не имея никакого оружия в принципе. — Я попросил вас раз в жизни купить простую вещь, что это за дрянь? — Вовсе не дрянь, а просто незадуваемые свечи, — как ни в чём не бывало пожал плечами Риндо, возвращая своему лицу непроницаемый вид. — И что нам теперь с ними делать? Каждую отдельно задувать что ли? — Уймись, Коко, поплюёшь на них своим ядом и сами затухнут, — вмешивается старший, даже не собираясь стирать с лица вечную ухмылочку. * * * — Моччи, убери от них стол подальше, пожалуйста, давайте сядем уже за него, — говорит Какучё погромче, чтобы было слышно его за руганью, устав стоять с тортом наперевес. — Санзу, наберёшь воды в какую-нибудь кружку, куда можно будет свечи поместить? — Зачем? Пусть горят, — Хару продолжает завороженно смотреть на свечи, которые даже под напором воздуха не сдавались и продолжали ярко светить. Ему не обидно, что их нельзя задуть, просто сами по себе Хайтани бесят; сами свечки ему нравятся и он хочет, чтобы они сгорели до конца, даже не страшно, если желание не сбудется. Он и так знает, что оно не сбудется. Из всего Бонтена нет только Такеоми и Майки. Его старший брат всегда в это время уезжает в ежегодный отпуск, но Харучиё и не ждёт от него ничего, прекрасно знает, что тот напрочь не помнит о его дне рождении, о его существовании-то помнит чудом, которое свело их вместе спустя столько лет. У них странные, натянутые отношения недо-близких, недо-чужих; в отличии от крепких (даже чересчур) братских чувств между Хайтани, Акаши предпочитали делать вид, что между собой никак не связаны, что отчасти было правдой, даже фамилию Санзу давно уже не воспринимает по отношению к себе. Между ними пропастью лежит вина и обида, горечь потери, невысказанные слова и чувства, сбитые в кровь костяшки и скулы, непонимание и отторжение друг друга. Хару привык, Такеоми вроде бы тоже; они переписываются по деловому, иногда срываясь на оскорбления; беспокоятся друг о друге сквозь зубы, через других людей; совсем редко невозмутимо пытаются поговорить о чём-то отстранённом. Вот и сегодня утром, Такеоми прислал ему фотографию ранних цветков сакуры - он где-то на юге Японии, пока в Токио внезапно температура падает ниже нуля, стараясь скрыть асфальт снегом, там уже во всю заявляет свои права весна, пробуждая природу. Харучиё открывает окно своей комнаты, чтобы снять видос с падающим снежинками, которых почти не видно, чтобы отправить ответом на его фразу "весна пришла". * * * Пока вокруг него хлопочут, расставляют кружки по столу, блюдца и прочие атрибуты праздника и, в частности, поедания тортика, Санзу старательно достаёт свечи, окуная в воду, едва подогревая себе пальцы, почти на грани ожога, при наклоне их вниз. Они прогорели больше середины, и мужчина чувствует себя где-то внутри удовлетворённым; к тому же, что весь остальной торт вызывает у него не меньший интерес. В местах, где были воткнуты свечи виднеется бисквитное нутро, залитое белым кремом, но вся остальная площадь засыпана толстым слоем плоских разноцветных таблеток, сильно напоминающих экстази. — От такого количества и передознуться можно, ждёте-не дождётесь? — насмешливо говорит Хару, берёт пальцами одну таблетку, ярко-красную, вертит, прежде чем положить на язык. — Это M&M's, наркоман ебучий, — Коко, проходящий мимо, раздражённо хлопает его ладонью по макушке, заставляя раздражённо вскочить. — О, а раз ты встал, то режь свой торт сам, именинник. — Хаджиме бесстрашно вручает ему большой нож, чуть приподнимая в ожидании одну бровь, явно намереваясь оценивать, насколько ровно у него это получится. Санзу забирает нож, примеряясь на сколько частей резать торт. Самый большой кусок он уже в голове отложил для самого долгожданного гостя, который, конечно же, не придёт. Майки не приходил на чужие празднования, поэтому они все так старались поделиться атмосферой своих праздников во время его; в последнее время они вообще всё реже его видели или успевали отловить, если не было срочных дел, да и те, он предпочитал решать их руками, лишь наблюдая издалека. Хару отделяет большой кусок от остальных и оглядывается, куда его бы отложить. Моччи, сидящий рядом с ним, внезапно проявляет молчаливую учтивость, протягивая подходящего размера тарелку; также безмолвно поднимается, чтобы отставить её на стойку. Розоволосый оглядывает ещё раз разницу между тем, особым кусочком и остальными, шестью одинаковыми, едва заметно благодарно кивнув Канджи; по другую сторону от него сидят Хайтани, помощи от которых можно не ждать, обращаться к стоящему за спиной Коко тоже не хотелось. Моччи Санзу нравится - он не любит говорить не по делу, сыпать пустыми словами, предпочитая решать вопросы кулаками и поступками. Торт сладкий, как и полагается торту, тает на языке, рассыпаясь вкусовыми ощущениям, конфетки приятно хрустят на зубах, и Хару чувствует, что волей-неволей шрамированные уголки губ сами подрагивают в какой-то забытой улыбке. Рядом Хайтани разводят приторный спектакль - кормят друг друга с ложечки, Ран слизывает крошки с подбородка младшего под недовольное цыканье Коко, сидящего по другую сторону стола от них. Санзу внезапно всё равно, он смотрит на дырку от свечки и вспоминает, как долго и ярко так горела, широким пламенем освещая их маленький праздник; подцепляет бисквит ложкой, отламывает кусочек, отправляет в рот. Ловит взгляд Какучё, который наблюдает за ним, сидя прям напротив, вопросительно двигает бровью, не переставая жевать. Тот пододвигает ему свою половинку от куска тортика, широко улыбается; привык делиться своей едой и никогда не съедает полностью, но Харучиё нравится вкус торта и он пододвигает к себе поближе чужую тарелку, вновь врезаясь ложкой в торт. Впервые в этот день, в день его рождения, случилось действительно какое-то маленькое чудо. * * * Санзу помогает убирать со стола, хотя Коко был сильно против, что-то говоря про то, что тот сегодня именинник и ему не положено, но после того, как братья Хайтани скрываются за дверью, явно не планируя помогать, Моччи отправляется за ними с каким-то важным звонком и они остаются втроём, Хаджиме, не особо любящий сам процесс уборки, перестаёт сопротивляться. Какучё привычным движением натягивает на себя фартук и завершает образ резиновыми перчатками на руках, обозначая свою роль в этом действии, включая воду на сильный напор; Хару с Коконоем подтягивают к нему ближе посуду. Возле стола, розоволосый ловит Коко за запястье, обхватывая его пальцами между браслетами, тянет чуть на себя, заставляя нагнуться к себе ближе. — Коко, спасибо. — За что? — невозмутимо спрашивает его Хаджиме, вычурной бровью подчёркивая свой вопрос, приподнимая её. — Я же знаю, что это ты, чего ты этим добиваешься? Коконой долго молча смотрит в ответ, словно прикидывая стоимость этого ответа, вздыхает, прежде чем ответить и внимательно следит за реакцией. — Это воля начальства. * * * Поздно ночью, Санзу спускается вниз, чтобы достать себе холодной воды из холодильника, лежать в коконе из тел слишком жарко даже в прохладные ночи; чужое тепло пробирает до внутренностей, заставляя жаждать его каждый раз ещё и ещё. В темноте, по памяти добирается до дверцы, умудряясь ничего не задеть; открывает её, позволяя свету наполнить часть гостиной, мазками пробегаясь по стенам, столу, за которым они сегодня сидели. Хару жмурится от непривычки, прикрывает глаза рукой, стараясь привыкнуть, второй шарит по полке для бутылок в поисках нужной - неужели пусто? Рассматривает холодильник, позволяя свету резануть по зрению, чтобы убедиться, что нет воды и обнаружить, что помимо воды нет и торта. Мужчина оборачивается - особенный кусочек действительно оказывается там; оставляя дверь холодильника открытой, чтобы подсветить себе, подходит ближе, едва сдерживая смешок. Майки всегда имел дрянную привычку залезть в середину торта пальцем, чтобы никто больше не претендовал на него, но их мелких это никогда не останавливало от того, чтобы съесть даже "помеченный" кусочек. Вот и сейчас, прям в середине, пальцами отхваченный кусок, который так и говорит "руки прочь, это моё". А чуть дальше, в лучах света Хару замечает тёмный силуэт лежащий на ворсистом ковре, напротив телевизора. Поел и лёг спать на мягком месте, ничего не меняется; завтра Коко будет в ужасе от вымазанного в торте ковра, ведь руки явно никто не мыл. Санзу неслышно подходит ближе, дотягиваясь до лежащих неподалёку пледов, старается невесомо накрыть его, чтобы ни в коем случае не разбудить. Майки спит плохо и мало, и каждый его сон стоит беречь как зеницу ока; на цыпочках отходит обратно к холодильнику, закрывает дверь, оставаясь в полной темноте. Стоит несколько минут, прикрыв глаза, чтобы привыкнуть и двинуться обратно, даже забыв, для чего приходил изначально, почти готов отправиться, но прирастает к месту, расслышав чужой голос. — С Днём Рождения, Харучиё.