Моё офисное солнце

Кабинет заперт. И они вдвоём. Антон сидит на краю стола мужчины, свесив ноги, расслабив узел галстука на шее, жестикулирует руками, что-то рассказывает. А он слушает. Если честно, он не привык слушать. Слушать и слышать — это значит вникать. Вникать — это значит принимать близко к сердцу. А близко к сердцу не хотелось бы принимать ничего. — Чего вы боитесь? — перед глазами этот дурацкий психотерапевт со своими навязчивыми вопросами. Но именно они открывали в нём каждый раз что-то удивительное и новое. На самом деле, не новое, а просто хорошо забытое старое. — Не хочу узнавать людей ближе, — снова пытается увильнуть от ответа, видит еле заметную добрую улыбку врача. Уж он-то точно понимает, что пытается сделать его пациент. Они уже работают вместе не один год. — А может быть, вы боитесь, что они узнают вас, а не вы их? Потому что как будто бы их откровенность обязывает вас к аналогичной откровенности, не так ли? — Может быть, — брюнет отводит взгляд, внимательно разглядывая вид за окном. — Никакие действия не обязывают вас ни к чему. Я говорю о простых человеческих взаимоотношениях. Чужие чувства не обязывают вас чувствовать что-то в ответ, чужая привязанность не обязывает вас привязываться в ответ, только если вы сами не захотите этого. Так живут психически здоровые люди. Они не обязывают друг друга ни к чему. Взаимность — это прекрасно, но только по доброй воле.

* * *

— Дай сюда, пожалуйста, руки, — вдруг просит мужчина. Антон удивлённо протягивает ему обе руки запястьями вверх. Словно загипнотизированный следит за тем, как брюнет медленно расстёгивает манжет одного рукава, слегка скатывает рубашку, приподнимая ткань и обнажая зону предплечья. Он ощущает, как его тело покрывает сотня мурашек, и очень боится, что Попов не то что увидит, а почувствует это. Внимательно рассматривает руку парня, вглядываясь в мелкие белые зажившие шрамы, покрытые светлым пушком волос. — Это от сигарет, — хриплым голосом поясняет Антон, чувствуя, как ему почему-то становится страшно и неуютно. Но не настолько, чтобы попросить его остановиться. Он как будто избавляется от какого-то груза, который тяготит его не один год. Да, бывало с ним и такое. — Он тушил о тебя сигареты? — поднимает удивлённые голубые глаза, словно не веря, что такое действительно может быть. Физическое насилие. Ему такое не знакомо. Он знает всё о психологическом воздействии на сознание и разум жертвы, родители часто безжалостно манипулировали им, его чувством вины и ответственности. Но его ни разу никто не трогал даже пальцем. Бывало в жизни несколько драк, но это, кажется, совсем другое. — Было пару раз. Он был пьян, — почему-то сразу пытается добавить что-то такое, что бы смягчило правду, которую он старается обычно не замечать. Почему он всегда пытается его защитить? Почему ему всегда кажется, что Эд совсем не такой, каким выдаёт себя каждый грёбанный день, не считая каких-то светлых моментов? Будь Арсений человеком с чуть большим количеством эмпатии, он бы уже давно понял: всё, что он делает — не этично, грубо и совсем не то, что требуется человеку, который пережил такое обращение. Будь Антон знаком со «здоровым отношением» партнёра к себе, он бы никогда не позволил вот так бесцеремонно врываться в свою жизнь. — Прости, — вдруг выпускает тонкое запястье парня из своих пальцев. Чувствует смущение и ощущение, что оказался лишним где-то там, где его совсем не ждали. Это чувство ему тоже не особо знакомо, но сейчас оно волнует его гораздо больше, чем всё остальное. — Ничего, — одергивает ладонь, пытается левой рукой застегнуть пуговицы. — Я помогу, — снова мягко берёт его руку в свою, застёгивает пуговицы манжета. — Я, наверное, сболтнул лишнего, — бормочет Антон, не сводя взгляда с рук мужчины. — Я сам согласился выслушать тебя, — парирует Арсений. Ему не хочется признаваться, но ему жаль. Жаль, что этот парнишка с изумрудными глазами оттенка самого дорогого камня уже успел в своей не такой длинной жизни столкнуться с плохими людьми. Вряд ли он как-то это мог заслужить. Никто не заслужил насилия, если не применял его сам. Про родителей, про ориентацию, про первые и последние отношения, про ссоры с Эдом, про его угрозы, про дружбу с Алёной, про учёбу в университете — кажется, теперь он знает о нём всё. Он как будто увидел те грани, которые ему ранее были недоступны. И когда алмаз обладает точным количеством граней, тогда он начинает сиять в свою полную и заслуженную силу. Он такой удивительный. Смелый, отчаянный, иногда слишком мягкий там, где этого не стоило допускать. Его искренность пугает, отталкивает, но и чем-то манит мужчину, словно давая всё то, чего ему не хватает самому. Противоположности всегда очень трудные в понимании, но иногда они действительно, чёрт возьми, притягиваются. — Мы идём на обед? — говорит это, а внутри чувствует волнение. Вдруг что-то спросит? Возразит? Захочет узнать о нём больше? Возмутится его поведением? — Я забронировал столик. У нас есть ещё немного времени перекусить. Антон легко спрыгивает со стола. Он не спросит. И ничего не скажет. Он чувствует лёгкость от того, что смог кому-то раскрыться — вот она, нормальная реакция на собственную откровенность. Ему нравится, что Арсений не стал ему читать никаких нотаций, чему-то учить и за что-то обвинять его, как это делали все остальные, кроме, может быть, Серёжи с Димой, они всегда были на его стороне. И так невероятно ценно понимать, что в этом мире становится на одного человека, который на твоей стороне, больше. — Это свидание? — он берёт мужчину за руку. Сердце так предательски разгоняется и бьётся чертовски быстро и взволнованно. Почему каждое прикосновение производит такой фурор внутри него? Начиная бесконечными мурашками, заканчивая потеющими от переживаний ладонями. — Зачем это как-то называть? — они идут к выходу из кабинета, затем Попов останавливается у двери, мягко высвобождает свою руку из цепких пальцев Шастуна и качает головой. — Не стоит. Нас могут увидеть. Замечая расстроенный взгляд парня, поддаётся сиюминутному желанию, осторожно ловит его ладонь, целует в запястье, увешенное браслетами, затем быстро выходит прочь. Антон замирает на несколько секунд, отрешённо разглядывая своё замершее в воздухе запястье, пытаясь переварить произошедшее только что. Где-то внизу живота что-то скребёт, словно отчаянно пытаясь найти выход тем чувствам, что так быстро и мгновенно его захватили. Кажется, ты влюбился, Антон Шастун. Неужели тебе это до сих пор не было понятно?

* * *

Арсений ест не спеша, уверенно и как-то по-особому изящно держа приборы. Антону за ним не угнаться. Он кое-как наматывает спагетти на вилку, пытаясь запихнуть пасту себе в рот так, чтобы не выглядеть смешным. Впервые в жизни рад, что одет в костюм, в другом наряде здесь он бы выглядел странным. — Я могу обращаться на «ты?» — поднимает глаза на брюнета и внимательно следит за каждым его движением. — Можешь, — тот кивает и невозмутимо делает несколько глотков капучино из прозрачного гранённого стакана. Парень улыбается, ничего не отвечает и утыкается носом в свою тарелку, чувствуя, как его щёки начинают стыдливо краснеть. Попов мягко улыбается в ответ, наблюдая за меняющейся мимикой Шастуна. Иногда, дома, перед зеркалом, осознанно или нет, пытается повторить его эмоции на себе, заставить лицо быть более податливым для отображения чего-то внутреннего. Получается плохо, иногда забавно. Но никогда не забудет эти светлые брови, складывающиеся грустным домиком, когда он расстраивается. Уголки губ, чуть опускающиеся вниз, когда он улыбается и щурящиеся глаза, когда смеётся. Он как солнце. Которое однажды ворвалось в его полумрачный офис, в его запертый от посторонних кабинет, осветило всё вокруг своими тёплыми и с непривычки обжигающими лучами. Такой яркий, невероятный и согревающий. Солнце, которое изо всех сил каждый день морозной зимы пытается растопить снег, чтобы дать возможность зелёным росткам прорасти и зацвести ароматными и великолепными в своём разнообразии цветами. — Это непривычно, — нарушает молчание Антон. — Непривычно? — вопросительно приподнимает бровь. — Сидеть с тобой и обедать. Вот так. Вот так просто. — Не вижу ничего удивительного, — брюнет пожимает плечами и снова принимается за еду. Несколько минут сосредоточенно пережёвывает листья салата, затем снова поднимает голубые глаза на собеседника. — На «ты» только тогда, когда мы вдвоём. Это понятно? — Ты чего-то боишься? — спрашивает осторожно, словно боясь обидеть. — Я никогда и ничего не боюсь, — лазурные и тёплые океаны в глазах темнеют от внезапного холода и льда в этих словах. Боится. Но предпочитает думать, что это не так. Предпочитает говорить, что просто опасается. Боится. Темноты. Честности. Когда подходят слишком близко. Близости. Чувств. Эмоций. Привязанности. Слов, о которых можно пожалеть. Некоторых праздников. Громких звуков. Когда что-то идёт не так и не по его плану — это самое тяжёлое. — Прости, — подавленно допивает вишнёвый сок и ставит стакан на стол. С ним тяжело. С ним одновременно так спокойно, здорово и так тяжело. Тяжело предугадать, что же он скажет. Что подумает. Что сделает. И как воспримет те или иные слова и действия. Он делает вид, что контролирует всё на свете, но Антон научился читать мелькающую тревогу на всегда почему-то уставшем лице мужчины. Он пытается подстроиться под его ритм, не бежать вперёд, не настаивать и не давить. Но это тяжело. Но почему же хочется остаться? Почему же мне так хочется остаться рядом с тобой, Арсений Попов?

* * *

Едут в машине. Шастуну нравится, когда они куда-то едут вдвоём. Кажется, машина — это единственное комфортное место, где они могут наконец-то побыть только вдвоём, не боясь, что их кто-то может прервать. Несколько минут взволнованно теребит кольца на пальцах, скорее всего, раздражая брюнета этим звуком, затем наконец-то решается. Ему не впервой делать первые шаги, это даже как-то по-особому заводит. Кладёт ладонь на бедро мужчины, мягко сжимая его. Пальцы касаются приятной атласной ткани дорогих брюк, а сердце отчаянно стучит. Тук-тук. Тук-тук. Попов бросает мимолётный взгляд вниз, затем снова устремляет его на непрерывно движущуюся трассу. Он ощущает некоторое волнение, которое снова поселяется где-то там, на уровне грудной клетки. — Что ты делаешь? — А тебе не нравится? — нагло и беззаботно улыбается. Никакого подтекста, просто нравится это чувство смущения, которое он отчётливо улавливает в воздухе каждый раз, когда снова пересекает границы дозволенного. — Нравится, — еле слышно произносит мужчина, нервно сглатывая и пытаясь сосредоточиться на дороге. Он всегда находился где-то «за» границей всего недозволенного и прочей сумбурной ерунды, которую могли творить люди типа Антона. Ему всё это было чуждо, непонятно и неприемлемо. Но парень каждый раз так бесцеремонно врывался в его огороженное и спрятанное от чужих глаз личное пространство, что тяжело было сопротивляться. Антон поглаживает пальцами его ногу, пока они едут, едут и едут. И время тянется так сладко, медленно и прекрасно, что не хочется, чтобы это заканчивалось. Просто хорошо. Хорошо без тревог и боязни того, что что-то может случиться. Хорошо без страха. Хорошо без какого-либо плохого привкуса во рту. Хорошо без панических переживаний и чего-то ещё. Просто хорошо. Мужчина ведёт автомобиль, казалось бы, даже не замечая руки Шастуна на своём бедре, смотрит только прямо, не шевеля ни единой мышцей невозмутимого лица. Но Антон почему-то точно знает: он думает. О нём, о том, что происходит между ними сейчас и в общем. Почему-то в этом просто уверен, и от этих мыслей на душе становится безмятежно и приятно.

* * *

Они выходят из машины. Антон поправляет галстук, который неудобно и даже немного больновато сжимает его шею. Слишком сильно затянул. Поправляет. Так-то лучше. Арсений выходит следом. Лениво щёлкает брелком — машина закрывается. Дёргает ручку двери, чтобы проверить, так ли это. Затем несколько секунд рассматривает дисплей электронных часов, хмурится, словно получил какую-то неприятную информацию, обходит автомобиль спереди и подходит к парню. — У нас не так много времени. А работы становится всё больше, — кивает на вход в бизнес-центр. А Антону нравится. Нравится идти рядом с боссом, пусть и в каком-то странном молчании, но зато... рядом. И знать, что его с ним связывает нечто особенное. Нечто, о чём не знает никто на свете, только они вдвоём. Но мысль, что они могут оказаться ещё ближе друг к другу, чем сейчас, сводит его с ума. Такой грациозный, стройный, статный, умный и невероятно скрытный — вот такой он был. И есть. Вот такой он, Арсений Сергеевич Попов. Заходят в лифт. Брюнет нажимает привычную кнопку восемьдесят девятого этажа. Кабина плавно взмывает вверх. Некоторое время едут по-прежнему. — Позволь... — Шастун аккуратно касается пальцами ворота Арсения. — Нужно поправить, — он делает несколько неспешных движений, складывая воротник, придавая ему более эстетичный вид. Заботится. О нём кто-то заботится. Мужчина прикрывает глаза, сквозь небольшую щёлку приоткрытых век рассматривает сосредоточенное лицо Антона, который, старательно прикусив нижнюю губу, совершает какие-то манипуляции с его рубашкой. Двери лифта плавно открываются. Тёплый свет помещения мягко вливается в небольшое пространство, где они стоят вдвоём. Антон не сразу поворачивает голову, а Арсений не сразу открывает глаза. И когда они оба разворачиваются к выходу, то замечают положение, в которое оба вляпались. Павел Воля, дружески обнимающий за плечо Илью, Алёна под ручку с Ирой, которая смотрится в миниатюрное зеркальце своей пудреницы, Стас Шеминов со своим неизменным ноутбуком и, наконец-то, Тамби, что прикрывает динамик телефона ладонью, видимо, с кем-то разговаривает. Улыбка Воли тут же выдаёт его с потрохами. Он отвлекается от объятий с подчинённым и еле слышно фыркает, с неподдельным удовлетворением разглядывая парочку. Остальные ограничиваются озадаченными взглядами и переглядками. Как поступить в этой ситуации, точно не знает, кажется, никто. Попов встряхивает головой, вскидывая несколько упавших на вспотевший лоб прядей, окидывает ледяным взглядом компанию коллег и выдыхает. — Работать. Живо. — У нас обед, — непривычно робко возражает Алёна, в глазах которой читается какое-то отчаяние вперемешку с разочарованием. — Тогда идите обедать, — машет рукой на ребят и быстрым шагом выходит из лифта. Павел пытается что-то сказать, но брюнет пулей пролетает мимо них и удаляется к своему кабинету. Антон спешит за ним, успевает оглянуться на Волю и извиняюще пожать плечами. Компания несколько секунд смотрит им вслед, затем заходит в ждущий их лифт. — Арсений! Чёрт, — уже тише выругивается себе под нос парень. — Арсений Сергеевич! Бежит за ним по коридору, надеясь догнать и как-то попытаться поговорить. Учитывая самолюбие мужчины, для него произведённый фурор их появлением перед коллегами точно сродни чему-то фатальному и трагическому. Кто виноват в этом? Сейчас дыхание перехватывает от быстрого бега, так что подумать об этом Шастун просто не успевает. — Арсений Сергеевич! — догоняет его уже у двери кабинета. Брюнет, открывавший замок ключом, резко выпрямляется и оборачивается. — Простите меня... я... — как всегда, безапелляционно не позволяет ему вставить ни слова. — Просто оставь меня в покое, ладно? — смотрит разгневанно, даже не скрывая своего раздражения и пренебрежения. — Я, кажется, просил не трогать меня. Не трогать при... — он словно хочет что-то добавить, но прерывается на полуслове, поднимает обе руки вверх, сгибая их в локтях, словно от чего-то защищаясь. — Не трогай меня больше, пожалуйста, — заходит внутрь, зачем-то захлопывая дверь прямо перед носом парня. Антон пытается отдышаться и прислоняется к стене, задирая голову к потолку. Эти американские горки когда-нибудь закончатся? Опять сложно. И опять чертовски тяжело. Понять. Понять, чего же хочет этот мужчина с удивительными голубыми глазами, которые, кажется, умеют менять свой оттенок из-за его настроения. Почему ты такой сложный?