Идеальное агапэ

Они встречались месяц. Нет, не так. Они встречаются уже месяц. Юра счастлив, осознавая это. Он чувствует трепет в груди: не такой, как будто выступаешь впервые, нет — это больше похоже на то, что он стоит на самом краю высотки. Шаг — и он исчезнет, растворится в Викторе полностью. Юре нравится это волнение. У него подрагивают пальцы, а в горле пересыхает. Его агапэ идеально. Чистое и невинное, оно так легко поддается, каждый прыжок, каждое движение — всего лишь небольшой процент от всех тех чувств, переполняющих тело и душу. Юра думает, что любить — это прекрасно. — Ты как-то изменился. — замечает Мила, когда он подъезжает к бортику, поправляя волосы. Юра лишь пожимает плечами, пряча улыбку. Яков тоже замечает, нахваливая его на тренировках. Замечает и дедушка. — Юрочка, ты нашел себе девушку? — спрашивает Николай Павлович, подталкивая в сторону внука еще один пирожок. Подросток чуть слышно давится, неловко откашливаясь. — Я же вижу. Постоянно задерживаешься после тренировок, летаешь себе в облаках… — Нет, дедуль. — слабо проблеял Плисецкий, отчаянно краснея. — С чего ты взял? Николай Павлович хрипло рассмеялся, похлопывая его по плечу. — Юра, — сказал он, посмеиваясь. — Твой дед еще не на столько стар, чтобы не распознать влюбленность в чужом взгляде. К тому же, — продолжил он. — в твои годы я тоже предпочитал бойких и страстных. И ткнул своими сухими, но сильными пальцами ему куда-то в район ключиц. Юра шире распахнул глаза, оттягивая края футболки. Ярко выделяясь на бледной коже, пестрела пара следов от укусов. «Вот так. — сказал Виктор, поваливая его на кровать днем ранее. Он прижался губами к чужой шее. — Я тебя поймал». Время от времени его агапэ переставало быть идеальным. — Это что такое?! — орал Яков, перекидываясь через бортик. — Это не агапэ, Юра, а какой-то стриптиз! Где нежность? Такое чувство, будто ты пытаешься здесь кого-то соблазнить! Виктор тогда задорно улыбался ему с трибун, дожидаясь окончания тренировки. Правда, критиковал он его исполнение точно так же, разве что без криков. «Юра, — говорил он. — я понимаю, что тебе хочется страсти. В конце концов, ты молод и не сдержан, но твоя короткая программа требует совершенно иного». Иного? Юра понимал, но… не понимал. Как может быть нечто иное, когда Виктора хотелось так сильно и так страстно? Хотелось порой до дрожи в коленях, когда он думал о нем, до скрипа зубов, когда Никифоров отказывал ему в чем-то более тактильном. «Какого черта?! — вспылил однажды подросток, отталкивая мужчину от себя. — Почему нельзя? Почему?! Я уже не ребенок!» Он тогда ушел, не став даже слушать. А на следующий день пришел обратно, как собачонка на зов хозяина. Правда, Виктор его и не звал вовсе: он вообще не ожидал прихода Плисецкого, а потому тот простоял под дверью около часа, дожидаясь чужого возвращения. Никифоров дал время ему остыть, но Юра остыл еще прошлым вечером, когда понял, что скучает спустя час. Он не стал извиняться и они оба сделали вид, что ничего не случилось. Юра горел, горел так сильно, что, казалось, превратился в вечный двигатель. Эмоции пожирали его. Любовь. Желание. Страсть. Они ходили в кино и Юра сгорал от нетерпения, желания коснуться чужих губ, пока они сидели на последнем ряду. Нельзя. Они ходили в парк и Юра хотел держаться за руки, чтобы чувствовать чужое тепло, разделяя его на двоих. Нельзя. Они сидели в пиццерии, запивая слоеное тесто колой, вместо того, чтобы пойти в ресторан и устроить настоящее свидание. Нельзя. Нельзя, нельзя, нельзя. «Потому что мы не можем вот так просто проявлять свои чувства. — говорил Виктор, удерживая его лицо в своих ладонях, когда они были наедине. — Не в этой стране». «Тогда давай уедем в другую!» — хотел было выкрикнуть подросток, но быстро понял, на сколько абсурдна эта идея. Они не могли бросить все и просто исчезнуть. Не сейчас. И никогда в принципе. И он продолжал задерживаться после тренировок, иногда возвращаясь домой лишь под утро. Виктор учил его целоваться как когда-то учил ровно держаться на льду. Виктор остужал его пыл, когда Юра как заведенный шептал его имя, буквально умоляя взять себя. Виктор, Виктор, Виктор… Юра думал, что нет имени прекраснее, чем это. В мире больше не существовало человека, которому Плисецкий готов был бы отдать всего себя без остатка. — Витя. — сказал как-то раз подросток, словно пробуя словно на вкус. Затем исправился. — Виктор. — Да? — отозвался тот, дыша ему на ухо. Они лежали в гостиной дома у Никифорова, смотря какой-то драмком, так им любимый. Юра не возражал. Юра вообще готов был смотреть хоть чертовы мелодрамы, если при этом Виктор будет так же обнимать его поперек живота, прижимая к себе как плюшевую игрушку. Где-то в ногах устроился Маккачин, опаляя пальцы своим дыханием. — Ты что-то хотел? — Когда..? — Юра повернулся к нему, завозившись в сильных руках. — Когда мы сможем. Ну. Вместо продолжения он поцеловал его, начиная шарить руками по чужому телу. Виктор улыбнулся ему в губы, мягко перехватывая запястья. — Секс, Юра. Это называется секс. И пока ты даже выговорить это слово не можешь, я ничего не стану делать. В конце концов, я не хочу в тюрьму. — Но мне уже шестнадцать! — вспылил Плисецкий. — По закону можно. — У тебя просто играют гормоны. На мгновение Юра подумал, что врежет ему, но, услышав звонкий смех, такой чистый, ласкающий слух, смог лишь слабо пихнуть того в плечо. Ладно. Невелика потеря. В конце концов, у него было еще бесконечное количество попыток: уж в чем в чем, а в терпении Виктору было не занимать. — Потерпи еще немного. — мужчина погладил его по голове и Юра по привычке подставился под руку. — Знаешь как говорят? Удача любит терпеливых. — Никто так не говорит. — фыркнул подросток. — Ты прав. Я это только что выдумал. Юра пихнул его снова, а затем тоненько взвизгнул от щекотки, пробежавшейся по бокам. За окном шел снег, в свете фонарей превращаясь в оранжевые кружащиеся хлопья, а из открытого окна питерской квартиры на девятом этаже доносился приглушенный смех.