15 лет

Все эти письма, что я пишу — они все о моей любви к тебе.

Я отправлял их в течение 15 лет.

Но до сих пор долгожданного ответа от тебя так и нет.

      Этот горький привкус разочарования во рту, когда ты снова не ответил на мое письмо. Я понимаю — мне всего шестнадцать, а ты меня знать не знаешь, чтобы ответить на письмо. Даже я, кажется, позабыл твое имя. На строке, где должно писаться твое имя, я лишь рисую семь сердечек. Единственное, что я помню — это адрес, где ты живешь, который я вызубрил так же, как свое имя, как адрес своего дома, как имена своих друзей, как параграф по биологии перед тяжелой контрольной.       Я никогда, наверное, не знал твоего имени. Я даже не совсем помню, как ты выглядишь. Каждый раз, когда моя голова наполняется влюбленными мыслями о тебе, я лишь вижу высокую фигуру, окутанную черным. Ты все еще носишь эти дурацкие кепки? Разве ты уже не взрослый мужчина?       Я никогда не был поэтом, я никогда не был писателем. Я всегда был и буду обычным школьником-раздолбаем, который, возможно, никогда бы не писал любовные письма, если бы не ты.       В первый год, будучи в шкуре писателя, я был порабощен любовью к тебе. Я не помнил, кто ты. Даже не знал, как ты выглядишь, и никогда не видел, как ты выходил из своего дома на ту же работу. Я всегда из любопытства хотел зайти к тебе в гости, но каждый раз, когда мне хватало смелости постучаться в дверь твоего дома, ты не открывал мне ее. Друзья говорили мне, что этот дом давным-давно не имеет хозяев, но я не хочу их даже слушать.       Я помнил лишь редкие детали о тебе, которые я почему-то запомнил и внедрил в свою память. Я знал, что ты работаешь морским биологом, и каждый раз, когда никто не открывал мне дверь, я сводил все к тому, что ты просто уехал на долгую командировку для изучения всяких морских зверушек. Кстати, морские звезды — шикарные! Я начал рисовать их на конвертах с тех пор, как вспомнил о том, что когда-то ты мне рассказывал о том, что красный астериас и амурская морская звезда существенно отличаются от друг друга. Конечно, я ведь не биолог — для меня все морские звезды одинаковы.       Еще я помнил, что ты был выше меня. Намного. Я всегда был высоким парнем, даже в подростковом возрасте, но с тобой я всегда чувствовал себя маленьким, но при этом защищенным. Ты был всегда неразговорчив, но каждый раз, когда я пытался разговорить тебя о морской биологии, ты вливался в разговор с таким рвением, что я хотел скакать от счастья.       И я знал еще кое-что. Я чувствовал, что ты был для меня очень близким человеком, несмотря на то, что я почти не знаю тебя. Всегда, когда думаю об этом, случайно чешу на плече родимое пятно в форме звезды.       На первый год я был в полном отчаянии. В моей памяти — пустота, которую срочно нужно было заполнить информацией о тебе. Я писал тебе письма с таким рвением, что подтянул японский. Непременно писал тебе каждый день, сгорбившись за столом, с влюбленной улыбкой расписывая на бумаге, как сильно я тебя люблю. Я знал, что ради нашей любви, какой бы она не казалась запретной, я бы пошел на все. Я знал, что отдал бы ради тебя собственную жизнь. Я знал, что все мое маленькое, еще неопытное существо было переполнено безграничной любовью к твоей персоне, и я так хотел, так хотел, чтобы мы когда-нибудь встретились. Наверное, я был бы неудачливым сталкером, пытаясь проследить за тобой и узнать мельчайшие детали, прежде чем сказать тебе хоть слово.       Я приходил после школы и запирался в своей комнате, чтобы написать тебе очередное письмо. И так каждый день. Я старался писать их по-разному и, вероятно, если бы на уроке японского языка меня бы заставили написать сочинение, я бы написал его без ошибок. Марки, которые я покупал и приклеивал к конвертам, я облизывал так сильно, что на них оставалась моя слюна. Прости меня, если это вызывало у тебя отвращение: просто я всеми силами пытался показать тебе, кто все эти письма пишет.       На первый год ты так и не ответил ни на одно мое письмо, но я не вешал нос. Моя любовь к тебе была настолько огромна, что я мог описывать свои любовные чувства к тебе вечность. Если кто-нибудь узнает о моем секрете, узнает о том, что я пишу письма неизвестному человеку — меня, наверное, прокличут сумасшедшим. Моя мама никогда не должна узнать, куда уходит столько бумаги из нашего дома за недели и месяца.

***

      Во второй год я все еще не терял надежды, что когда-нибудь ты ответишь мне, и я продолжал бесконечно писать все новые и новые письма. Ха-ха! Ты представляешь, что я тогда пережил? В один вечер я писал так увлеченно, что позабыл о том, чтобы выключить плиту, пока был в гостях у Рохана. Тогда я попросил у него немного вдохновения и помощи, как у мангаки, у которого был многолетний опыт в этой сфере и, как мне казалось, бесконечное «шило вдохновения» в заднице. Да, ты угадал, он мне никогда не нравился. Но он согласился мне помочь, когда я сказал, что мне это важно, и в случае чего я готов отплатить ему за нужные советы. Ладно, к делу, опять болтаю на бумаге! Ну так вот, я так увлеченно писал, что забыл выключить плиту, потому что Рохан хотел сделать нам чай, но куда-то отлучился. И, блин, знаешь что? Я настолько потерял связь в тот момент с реальным миром, что не заметил, как весь дом Рохана разгорелся, а весь мой гакуран сгорел дотла! Видишь же, как моя любовь к тебе сильна? Блин, я ведь мог погибнуть, знаешь ли! Но на мне остался только воротник, после чего я осознал, какой я непоседа, хе-хе. Правда после того случая Рохан больше со мной не разговаривал, при встрече пытался прибить на месте и вообще захотел засудить, но у него не вышло по каким-то причинам. Наверное, потому что я невиновен, а? Ах, вот если бы ты был рядом, ты бы отругал меня за рассеянность, а потом бы все объяснил!

***

      На третий год писательство давалось мне относительно легко. Мои поэмы и стихотворения, которые я писал в честь тебя, по качеству были равны классической литературе, писатели которой были удостоены многолетнего почета во всем мире. Многие я стал выпускать публично, надеясь, что когда-нибудь какая-нибудь твоя знакомая, любящая читать любовные поэмы, расскажет тебе о новом писателе, который на самом деле пишет свою любовь о тебе! Она скажет, скажет тебе, что в этих поэмах тот, о ком пишет автор, так похож на тебя, что ей было необходимо поделиться с тобой об этом и порекомендовать прочитать тебе те поэмы. Я мечтал о том, что когда-нибудь ты заметишь все те письма, которые я пишу с любовью о тебе, все те поэмы, в которых я описывал тебя с столь трепетной любовью, с какой была способна писать моя мужская рука.       Я делился своими поэмами в своем электронном дневнике на одном форуме. И, боже, знаешь что? Мой дневник взлетел по популярности! Как хорошо, что я мог придумать себе псевдоним и держаться в анонимности, и как жаль, что нельзя было сделать так, что лишь ты мог бы узнать мое настоящее имя. Мне нужна была популярность лишь для надежды, что когда-нибудь и ты заметишь их.

***

      На четвертый год мне исполнилось двадцать лет. Поздравь меня, я стал совершеннолетним! Ах, если бы ты был сейчас со мной, нам бы ничего не мешало встречаться и держаться за руки вместе, насколько ты не был бы старше меня! А еще я поступил в полицейскую академию. Мне всегда хотелось защищать свой город и беззащитных граждан. Но мне не хватает твоей фигуры рядом — сильной, мужественной, смелой — той самой, с которой я брал бы пример, с которой я бы восхищался.       Я не бросал писательство, несмотря на то, что решил проложить свой путь в будущее через полицию. Я подался в один неплохой журнал, продолжая писать поэмы о моей безграничной любви к тебе, прикрываясь псевдонимом. Я подумывал написать о чем-то другом: вот недавно попробовал написать детектив в маленьком городке, где небольшая команда из школьников и одного взрослого мужчины ищут серийного убийцу. К сожалению, почти никто не оценил мой эксперимент по достоинству. Но я не отчаиваюсь! С другой стороны, ха-ха, это получается, что моим читателям нравится читать, как я пишу о своей любви к тебе. Наверное, я так сильно передаю свои чувства, свою влюбленность и восхищение, что читающий может прочувствовать это через текст. Скажи только, скажи мне, прочитал ты хоть одно мое письмо, хоть одну мою поэму?       С тех пор, как мой эксперимент не оценили в этом журнале, я ушел сам. Меня устраивало то, что я мог выпускать свои поэмы в свой электронный дневник, а письма все еще отправлять на твой единственный адрес, который я знаю. Интересно, переехал ли ты за эти четыре года в другое место? Я вот наконец уехал от маминого гнездышка в Токио, чтобы учиться в академии. И не только. В столице, в переулочках и улицах, я искал тебя. Кстати, мама так сильно не хотела выпускать меня в большой город, что если бы не мое желание найти тебя, то я бы остался жить с мамой. Я пообещал вернуться обратно в свой городок, как только закончу академию, чтобы пойти по стопам дедушки. Я надеялся найти тебя за все эти годы обучения.

***

      На пятый год я стал профессиональным поэтом. Мнение критиков и читателей было настолько положительным обо мне и моих произведениях, что я сам удивился этому. Моя вечная, затертая до дыр тема о любви к тебе почему-то нравилась людям вот уже три года с тех пор, как я стал показывать их публично. Я перестал скрывать себя, решив писать свои новые произведения от своего настоящего имени. Это была моей ошибкой! Я всего лишь надеялся, что ты читаешь все то, что я пишу уже пять лет, что ты тоже ищешь меня, но без настоящего имени не можешь найти! С тех пор, как я стал писать от своего настоящего имени, меня начали узнавать на улицах. Я пользовался большой популярностью у женщин — оно и понятно, девушки всегда были склонны читать что-то романтическое, смазливое, ванильное — именно такими и были мои произведения по сей день, ведь моя любовь к тебе была равнозначна любви преданной девочки, начитавшейся французских романов о прекрасных принцах и любви с первого взгляда.       Вот уже прошло пять лет, а я все еще пишу письма на твой адрес, и почтальон все еще отправляет мои письма на твой почтовый ящик. Почему же ты не отвечаешь мне? Загадка, черт возьми. Но пока моя любовь к тебе крепка и верна — я продолжу писать письма о моей любви к тебе, пока не погибну от бессилия, пока не лишусь рук и ног, даже, господи, зубов. Я научусь писать зубами, если, да пусть не будет этого, произойдет что-то, из-за чего я лишусь своих конечностей.       Я был всецело верен тебе, мое тело — в твоей власти. Я не прикасался ни к одной женщине, которая желала меня; я не касался ни руки, ни волос ни одной девушки, которая подбегала ко мне с влюбленным лепетом и комплиментами. Я был верен только тебе, лишь тебе одному! Этих женщин, окружающих меня толпой, пытающихся меня соблазнить и ублажить, я воображал, как ненавистный мне редис, и убегал так, что мои пятки сверкали! Хах, прости за такую откровенность. Я не знаю, любишь ли ты редис, но я — ненавижу! Но не расстраивайся, если ты любишь редис — и я его полюблю. Только напиши мне, прошу тебя, ответ.

***

      На шестой год я совсем себя изморил. Я писал так много, так долго и так вдохновленно, что меня начинало тошнить от одного лишь вида бумаги, а пальцы мои, покрывшиеся маленькими мозолями, дрожали сразу же, как только я пытался взять ими гелевую ручку. Я написал две тысячи поэм — и все они, все-все, были всецело о тебе! Каждый раз, когда я пытался написать что-то новое, мне казалось, что мои кости были сломаны, словно за все шесть лет я писал так усердно, что кости моих рук потрескались и поломались. Лишь чуть позже я осознал, что очень-очень сильно заболел, но какое-то время так сильно пытался игнорировать недуги, ведь желал отправить тебе новое письмо на следующий день вовремя. Да, я знаю, я придурок! Но, блин, ты же сам знаешь — все ради тебя.       Весь шестой год я то и дело, что болел. Я едва мог встать с кровати, и мне казалось, что все органы, которые горели и тряслись изнутри, до боли сжимаясь, уже отказывали мне. Мне казалось, что рано или поздно я умру, но периодически я выздоравливал. Те недели, когда я был здоровым, я пытался приступить к новым произведениям, но каждый раз, когда я хватался за ручку и бумагу, меня сразу же посещала старая болезнь, и я падал от бессилия на кровать, кутаясь в одеяло и извечно мечтая о нашей встрече.       Может быть, я просто никогда не долечивал себя до конца: помимо жизни писателя у меня была и жизнь обычного студента. Может быть, это был страшный недуг, связанный с моей потерей вдохновения, своеобразный «эффект плато». Я не знаю. Мне хотелось, чтобы в тот момент, когда я не мог подняться от боли в мышцах и мигрени, появился ты. Я бы хотел, чтобы ты позаботился обо мне, как моя мама, когда я лихорадил лет так в пять-шесть. Ты ведь знаешь, как тяжело лечиться одному, правда?

***

      На седьмой год я выздоровел! С непонятным счастьем, наполнившим мою грудь, я раскрыл шторы и взглянул на огромный мегаполис, окружавший меня вот уже три года, и вздохнул с улыбкой, понимая, что мне стало намного лучше. Впервые я сел за свой старенький стол, который должен был давно уже рухнуть от того, как сильно я давил на бумагу и дерево ручкой, усердно расписывая свои чувства, большим ураганом бушующие в моей груди. Мое сердце всегда билось так сильно и быстро, когда я писал что-то, связанное с тобой.

К чему же мне уподобить тебя сегодня?

      Я все еще ничего не знаю о тебе. Может, тебе нравится брутальная глажка? Ха-ха! Уже представляю тебя в милом костюме горничной, уже воображаю твое хмурое и серьезное лицо, пока ты гладишь горячим утюгом белье. Может, тебе нравится читать состав продуктов? Ты, наверное, любишь здоровую пищу без консервантов, ГМО и всяких усилителей вкуса, в отличие от меня. Ты бы меня, наверное, отругал за то, что я ем всякую дрянь: те же чипсы, лапшу быстрого приготовления и энергетики. Ты бы, наверное, сготовил мне что-то домашнее, от чего бы мне навеяло воспоминания о доме, когда мама готовила мне вкусный завтрак: горячие тосты с арахисовой пастой и апельсиновым джемом, сладкий кофе с молоком, симпатичная глазунья с беконом. Выглядит слишком по-американски для японца, да? Когда-то мама мне говорила про моего отца — он был американцем. Моя мама все еще любит его, несмотря на то, что он бросил ее еще тогда, когда была беременной мной, и каждый раз делает этот стереотипный американский завтрак, чтобы сохранять память о нем. Думаешь, моя верность — это семейное? Возможно, ты будешь прав.

***

      На восьмой год я совсем не изменился. Я окончил полицейскую академию с отличием, теперь я — полноценный член правоохранительных органов. Мой дедушка, будь он жив, вероятно, гордился бы мной. А ты бы гордился мной, мой любимый?

К чему же мне уподобить тебя сегодня?

Помнится мне, что тебе нравилось сумо, а твоим любимым борцом, кажется, был Тиёнофудзи Мицугу. Вроде как, он нравился тебе еще в юности, и ты старался не пропускать все его битвы. Он был, как я помню, величайшим борцом сумо. Хех, и ты, вероятно, если бы был борцом сумо, то был бы таким же величайшим, как и он, заполучив все-все кубки, которые только можно было бы получить. Тебя бы точно дали ёкодзуна за пару битв! Но тебе, точно я знаю, всегда нравилась наука. Все эти химические формулы, все эти клетки и хромосомы, генетика и микробиология — ко всему этому ты питал сильный-сильный интерес. Не зря же ты стал морским биологом и писал ту диссертацию о морских звездах, правда? Поэтому ты мне рассказывал так много о морских созданиях и экологических проблемах, из-за чего с тех пор я ходил на пляж своего маленького городка, чтобы убрать мусор, который оставили ленивые раздолбаи? Я восхищался твоим безграничным багажом знаний, прислушивался и поглощал каждое сказанное твое слово. Я хотел, чтобы и ты мной восхищался.

***

      На девятый год я попал в серьезную аварию. Не найдя тебя и все еще не получив ответа, я, расстроенный и подавленный, все-таки решился вернуться к матери, которая ждала меня в моем маленьком городке с распростертыми объятиями. В итоге получилось так, что я снова вернулся в Токио, залетев в местную больницу. Правильно говорила мне мама: нужно быть аккуратнее на дороге и смотреть по сторонам! Меня сбили на пешеходе, когда я собирался сесть в электричку и покинуть Токио. Мне сильно отшибло голову, а непутевого водителя, наверное, ждут пару лет в тюрьме. Но не волнуйся, не волнуйся за меня! Я в порядке и поправляюсь. Проблема в другом — мне сообщили, что у меня амнезия. Я не помню ни своего имени, ни того, что произошло за последнее время. Единственное, что я помнил — то, как сильно я тебя люблю. Видишь, насколько же сильна наша любовь? Мне отшибло мозги на асфальте, а я все-все помню! Помню, как тебя люблю, помню о том, что ты любишь науку и сумо, помню, что ты морской биолог! Не знаю лишь ни твоего, ни уже своего имени.

***

      На десятый и одиннадцатый год я все еще ничего не помнил, но уже выздоравливал. За несколько месяцев, которые я томительно провел в больнице, мое тело окончательно восстановилось. Врачи, удостоверившись в том, что я могу жить дальше сам без их помощи, отпустили меня к одиннадцатому году, сообщив мне, что моя память будет возвращаться постепенно и не факт, что полностью. Мне было плевать на слова врачей — я пропускал их предупреждения мимо ушей, выбежав из больницы с таким счастьем, думая лишь о том, как напишу тебе очередное письмо, в котором напишу все то, что произошло, и как я все еще тебя безмерно люблю. Как же я хотел услышать твой голос — грубый, басистый и низкий, но нежный и заботливый лишь со мной.       Я решил не возвращаться домой, пока моя память полностью не восстановится, потому что я едва помню собственную мать. Она назвала меня сумасшедшим, ведь дома, под ее-то присмотром, мне будет легче вспомнить все. Но я хотел остаться в Токио, лелея надежды о том, что когда-нибудь мы встретимся. Я сказал ей, что я уже взрослый парень, и остался тут, продолжая посылать тебе письма.

***

      На двенадцатый и тринадцатый года воспоминания все еще не возвратились ко мне. Я успешно устроился полицейским в Токио и пытался жить в этом шумном мегаполисе, как в своем родном доме, периодически проводя выходные за тем, чтобы написать тебе очередное письмо. Любовь к тебе так сильно затмила мне разум, что мне было все равно, помнил ли я что-то или нет — мне было плевать. Я практически не знал, кто я, кроме своего имени, которое я узнал по паспорту, и матери, которая сообщила мне об этом по телефону. Я был счастлив, что помнил те моменты, которые проводил когда-то давным-давно с тобой, и это было все, что мне нужно было для счастья.

Ты и моя любовь к тебе — теперь все, что было у меня.

***

      На четырнадцатый год воспоминаний все еще не было. Дни, проводимые в таком энергичном мегаполисе, на удивление проходили мучительно медленно. Каждый раз, возвращаясь в свою маленькую квартирку, каждый раз, проверяя почту, я надеялся увидеть твое письмо. Я так хотел, чтобы ты прикоснулся сейчас, когда мне было так тяжело без тебя. Я так хотел, чтобы ты сказал мне что-то, а я бы тебя послушал. Я так хотел хотя бы увидеть тебя среди толпы японцев на улицах, такого высокого и красивого. Я так хотел увидеть тебя утром, когда, открывая дверь, собирался на работу. Посмеяться над тем, как ты ударишься об дверной проем головой, потому что слишком высокий для японских дверей, и поцеловать тебя перед тем, как уйти по делам.

Всего одно слово, которое я так хотел тебе сказать.

***

      На пятнадцатый год, собирая письма, написанные за некоторые дни вперед, мои воспоминания резко вернулись ко мне. Все, что когда-то было забыто, вернулось ко мне в один миг, и я стоял в коридоре, ошарашенный тем, как в моей голове проскакивали освеженные, но на деле такие старые и дряхлые воспоминания.       Я увидел бескрайний океан, я увидел остров, окруженный океаном. Далекую тюрьму, в которую ты отправился, чтобы спасти кого-то, кто был так же близок тебе, как и я. Я не помню, сколько мне было тогда лет, но я понял лишь одно — моя любовь, которая пережила даже потерю памяти, давным-давно пережила и перенос в другую вселенную. Я помню себя — повзрослевшего, пытающегося тебя уберечь и сохранить, когда узнал, что ты тоже потерял память и находился в коме. Я останавливал тебя, хватался за твой плащ, кричал, что люблю и хотел пойти с тобой, но ты ушел. Ушел ради того, чтобы спасти весь мир.       Я увидел твой труп, оседающий на песочное дно океана у берега; я увидел твою рассеченную голову, с которой вытекало так много крови, что вся вода вокруг тебя окрасилась алой дымкой. Я почуял запах крови. Я почуял запах гнили, когда взял твое тело, пытаясь вытащить из воды, пока весь мир старел, уничтожался, разрушался прямо на моих глазах. Я держал твой труп в своих объятиях, из раза в раз проверяя пульс на шее и пытаясь излечить тебя своим стандом. Я и сам чувствовал, как постепенно умирал, медленно и мучительно разлагаясь от старости, как и весь мир, в котором мы жили. Пару минут — по ощущениям, годы — по мнению мира, и я уже держу твой скелет, на котором остались загнившие куски мяса и ткани от одежды.       Слезы в момент воспоминаний потекли по моим щекам. Горячие, соленые и будто жирные — они растеклись по моей коже, с тихим стуком падая на дощатый пол и конверты, которые я хотел отправить вам. Мои руки затряслись, как ошпаренные горячим кипятком, и все бумаги, на которых размазались чернила от моих слез, с тихим шелестом упали на пол. Вслед за ними рухнул и я, взревев от отчаяния. Я отправлял вам эти письма, чувствуя, что вы где-то рядом, что мы снова когда-то будем вместе. Я отправлял вам эти письма, думая, что хотя бы здесь, в этом мире, другом мире, вы никогда не исчезнете. Я надеялся, что вы найдете меня еще в шестнадцать, и все снова будет, как прежде. Я бросал письма в окно 324 номера в том злосчастном отеле, в юности, думая, что вы все еще живете там тем летом, когда мне было шестнадцать.

Пятнадцать лет назад не стало вас и никогда и не было. Вы умерли еще тогда, когда мне даже не стукнуло двадцать девять, Джотаро-сан, мой племянник. Это мое последнее письмо перед тем, как попрощаться с вами. Моя последняя надежда. Знайте, что я вас все еще люблю даже в другой жизни. Прощайте.

От кого: Хигашикаты Джоске. Для кого: Куджо Джотаро. Проживающий по адресу: США, штат Флорида, улица ***, дом ***.