клубничные леденцы и медовая помада

подобраться к мо кажется просто невозможным. лёгкое движение руки, малейший шепот на ухо, и рыжая шерсть встаёт дыбом. показывает клыки с утробным рычанием в горле. у рыжика не то лай, не то мяуканье. не то боль, не то наслаждение. не то язык в чужом рту, не то крики. безумие. пряное, как домашнее вино, безумие. тишина. густая, плывущая, скручивающая все внутренности. сжимая своими лапами желудок и печень, сердце и лёгкие. стучание сердца эхом отражается в ушах. за окнами ярко-желтые, почти неоновые фонари чужих окон. чужих многоэтажек. чужой мир. и родной он. родной запах дешёвого порошка и одеколона. родное ворчание во сне, за спиной. на нервах даже когда видит сны. что тебе снится, мой маленький мо? он редко спит – это видно по чернеющим пятнам под глазами. как две бездны, тени, залегшие на белую тонкую кожу. он редко ест, ведь об острые колени, плечи, ребра, можно вот-вот почти поцарапаться. и тогда пальцы покроются новыми садинами. хэ тяню страшно. страшно, что однажды он не сможет дотронуться до рыжика. вообще. никогда. не сможет прижаться со спины, не сможет положить голову на плечо, не сможет шутливо ущипнуть за бедро. гуаньшань может исчезнуть, если захочет, и никто ему не помешает. резко качает головой, выкидывая ненужные мысли вместе с бычком. потом, все потом. к черту, ведь это неважно и не нужно. ерунда. хэ тянь ступает бесшумно, почти не касаясь пола. как чёртов иисус, движется почти по воздуху. или иисус ходил по воде? похуй. делает всё настолько осторожно, что нервы натягиваются до трещин, грозясь лопнуть и окрасить мир в ярко-красный. или просто как минимум эту холодную студию. присаживается на корточки, кладя голову на кровать. под подбородком белое постельное белье, перед глазами, в сантиметрах тридцати, расслабленное спящее лицо. а фигура хэ становится совсем уж маленькой, сгорбленной и неровной. никакой привычный грациозности. они оба показываются друг перед другом нагие, и речь не о телах, а о душах. смотрит долго, почти не моргая. запоминает столь красивую картинку. ресницы, короткие и светлые, подрагивают. голубая сеточка вен и капилляров под глазами. трогательные губы, бледные и очень шершавые. опять облизывает на ветру, дурачок. и не пользуется гигиеничкой, подаренной самим хэ. а она ведь медовая, между прочим! рыжий ёжик волос чуть отрос. наверное, скоро опять будет психовать и искать деньги на парикмахерскую. шея бледная ,и такая, на самом деле, мягкая, изящная, слабая. пятна темно-алых засосов рассыпаны где-то на груди и ещё ниже, под хлопковой тканью черной футболки. если бы он знал, что это последний раз… на утро рыжик протягивает ему упаковку чего-то очень шелестящего и красного. просто вытягивает из своего пакета и пихает в грудь, не говоря ни слова. тянь пытается шутить, узнать, спросить, мол, яд что-ли в них подмешал? но в ответ — молчание. все тоже, напряжённое и давящее. перед своим уходом мо гуаньшань смотрит долго и пристально, щурясь, и видимо, пытаясь собраться с силами. что-то сказать. хэ не торопит. хэ мягко поглаживает чужую ладонь напоследок. кожа мягкая-мягкая, почти бархат. когда рыжик все же уходит, во рту очень сладкий, клубничный леденец. алый, переливающийся на солнце и вызывая у рецепторов во рту дикий восторг. хэ тянь ещё не знает. не знает, что, единственное, что у него осталось после рыжика — это пакет ебаных конфет и помятая постель. не знает, что через несколько часа ему позвонит мама рыжего, и что-то будет кричать в трубку срывающимся ревом. рыданием. мо гуаньшань устал. мо гуаньшань решил избавиться от боли. мо гуаньшаня больше нет. только калейдоскоп воспоминаний, фантики конфет и медовая гигиеничка.