Пропажа

Тихо. За окном уже начало смеркаться, когда настенные часы пробили двенадцать. Пальцы, что при свете свечи казались грязновато-желтыми, сжимали перо и дрожали. Неизвестно, сколько плотной бумаги испортили чернила, что бессовестно капали с наконечника. Никто не считал, да и посчитать их уже невозможно. Каждый новый лист, испорченный кляксами, Мастер бросал в камин, предварительно скомкав в бесформенный комок. Именно поэтому, пока пламя возгоралось с явным азартом, Мастер впадал в настоящую депрессию. Уже больше месяца он не покидал своего дома. Больше месяца мужчина не вставал изо стола, пытаясь родить хотя бы коротенькую повесть. Дважды дело чуть не доходило до истерии, и именно поэтому в шкафчике его рабочего стола всегда было немного опиума. Но сейчас не было и его. Запасы еды были истрачены ещё два, а может три дня назад. Даже воды, несколько ведер которой принесли кузнец с дочерью неделю назад, осталось на один жалкий глоток. К чему Мастеру этот глоток, если не в нем истинное счастье? — Ты совсем измотан, друг мой... Мастер и не подумал повернуть голову. И тогда мужчина внезапно почувствовал легкое дуновение ветра. Оно было ощутимо дрожащими пальцами и усталым лицом, затекшей шеей, и даже босыми ногами. Единственное, что никак не отреагировало на ветерок – пламя. Свеча и камин продолжали умиротворенно гореть, и лишь во втором изредка было слышно лёгкое потрескивание. — Обернись, Творец. Мастер мог бы испугаться. Мог, но не стал. Как и не стал оборачиваться. — Чем же я тебя так сильно оскорбила? Лишь после этих слов Мастер решился и повернул голову. Глаза, в последний раз отдыхавшие очень давно, были опухшими и покрасневшими. Казалось, за какой-то месяц мужчина постарел на несколько лет. Сухие губы, плотно сжатые в линию, словно были склеены между собой. И только где-то в глубине души горело что-то живое. Но тусклое. «Муза...» Мастер будто разучился думать. Первоначально он думал, причём немало... Сейчас же тишина была его святыней, всем миром; и нарушение тишины было не просто преступлением, а великим грехом и предательством. И согрешила, как оказалось, красивая девушка. Волосы ее были красны, как закатное небо; глаза подобно уже ясному небу слепили своей голубизной. Она была нага, но лишь так и можно было подчеркнуть её изящество. Мастер не мог оторвать опухших глаз от красоты незнакомки. Хотя казалось, они были знакомы, причём намного дольше одной никчемной вечности. — Ты потерял меня. Звал. И я пришла. Её голос был слишком хорош для него. Слишком чист для этих стен. Слишком красив для этого мира... Мастер заметил, как она протягивает ему тонкую руку, и он, бросая перо, вскакивает с места и несётся к ней. Брошенное перо ударяется о свечу, и та, опрокинувшись, касается пламенем кипы бумаг, прежде чем потухнуть. В мгновение ока бумагу охватывает яростное пламя, в то время как Мастер касается губами тонких пальцев нагой красавицы. Никто не ожидал тревоги в половине первого ночи. Лишь благодаря бессонницы кузнеца была замечена сторожка, охваченная пожаром. Несколько крепких мужчин и около того парней занялись тушением, и когда о случившемся напоминали лишь тлеющие угли и запах сгоревшего дерева, послышался тонкий юношеский голосок: — Это дом Мастера! — А где сам Мастер?! Самого Мастера же никто так и не нашёл.