Help!

В салоне автомобиля играли Alt-j. Дамиано нажал на педаль газа, и стрелка спидометра резво дёрнулась к отметке максимальной скорости. Он улыбнулся. Обожал быструю езду. Камер на этом участке дороги вроде бы не было. В Италии настоящее пекло, и столбик термометра не опускается ниже тридцати градусов, но в машине хорошо и прохладно, кондиционер работает на полную, музыка накатывает волнами, солнце не слепит глаза. Дамиано улыбался. Хорошо вернуться домой. Они прилетели в Милан на прошлой неделе — да так и застряли там, ведя бесконечные переговоры с продюсером и пиарщиками, с новым менеджером и юристами, с представителями лейбла и ребятами, которые делали для них мерч. Они спорили часами напролёт, кричали и ссорились. Дамиано даже немного охрип от постоянных разговоров, Вик рычала, словно пума, Итан угрожающе молчал и стискивал кулаки (продюсер опасливо отодвинулся от него подальше на всякий случай), и даже Томас, от которого обычно не было толку в любых деловых переговорах, поддерживал их как мог — кивал и поддакивал в особо важных местах. В конце-концов они подписали новый контракт. Контракт, который их целиком и полностью устраивал. Никакой рекламы по истечении контракта с шампуневым брендом. Никаких многочасовых автограф-сессий под отелями. Никакого общения с жёлтой прессой. Больше свободы в ведении личных страниц в Инстаграме. Расширенный райдер на тур. Большая защита личной жизни. Меньше блядского фансервиса. Они вышли из зала переговоров с крайне серьезными лицами, и только спрятавшись в отельном номере Вик, открыли заранее заготовленное шампанское. Им предстояло выплатить огромную неустойку из-за несоблюдения условий первого контракта, но они чувствовали себя грёбаными победителями. А после… Вик и Томас сели на поезд, Итан решил лететь самолетом, а Дамиано арендовал машину и отправился в Рим своим ходом. Ему нужно было время наедине. Шесть часов в пути пролетели почти незаметно. Дорога, и быстро сменяющиеся картинки за окном, и любимая музыка, и ощущение какой-то удивительной, почти чарующей лёгкости — казалось, Дамиано мог бы ехать, не останавливаясь, всю жизнь. Любил дорогу. Иногда думал, что именно дорога и музыка — были его зоной комфорта. Он въехал в Рим, когда солнце уже клонилось к закату. Пришлось ещё заглянуть к домоуправительнице, которая следила за домом и кормила котов, пока он был в разъездах — ведь своего ключа у Дамиано не было. И когда все дела были утрясены, а до открытия Евровидения оставалось ещё целых сорок восемь часов, он гнал автомобиль домой. Предвкушал горячий душ, и долгий сон на белых простынях, и тихое урчание котов, и уютную прохладу. Предвкушал завтрашнюю репетицию — ребята обещали прийти и начать работу над новой песней. Предвкушал начало лета, и гастрольный график, и фестивали. Всё это уже не пугало. Музыка вновь притягивала, как магнитом, поднимала выше облаков и бросала в пропасть. Музыка текла в его венах, множила эндорфины и адреналин, и Дамиано готов был снова отдавать себя — до последнего аккорда. Готов был выйти на сцену. Автомобиль мягко притормозил у ворот. Дамиано вышел из него, с наслаждением потянулся всем телом, разгоняя кровь. Достал из кармана пачку сигарет, закурил, оперевшись о машину, вдохнул дым медленно, с удовольствием. Посмотрел на дом — ещё не полностью обжитый и полупустой, но уже — свой. Все-таки, купить его было хорошей идеей. Докурив, достал из багажника дорожную сумку и гитару, прошёл во двор. Ключ мягко вошел в замочную скважину, повернулся без скрипа и скрежета. В прихожей стянул ботинки, бросил неряшливо сумку на пол. Гитару бросать не стал — к инструментам у него всегда было слишком трепетное отношение. Направился прямо в студию — гитара должна быть на своём месте. Он прошёл по коридору, спустился ступенями вниз, на цокольный этаж, отворил беспечно дверь в студию — и замер ошарашенно. Он был в доме не один. Катя, спокойная и невозмутимая, в одном чёрном белье и его белой расстёгнутой рубашке, сидела за роялем и пела. Её пальцы легко скользили по клавишам, глаза были закрыты, её голос — непривычно тихий, нежный, ласковый — лился, словно вода. Дамиано почувствовал, как пересохло в горле. Якби знав, мій милий хлопчику, Скільки я до тебе йшла, Залишаючи усе На порожньому шосе, Догораючи до тла Он не понимал ни слова, не слышал этой песни раньше. Неужели Кате нужно было сбежать? Но ведь она сама говорила во Львове — плотный график, заграница, фестивали… Что изменилось? Катя пела, пела, пела, и музыка заполняла все уголки студии, музыка была воздухом, ветром, дыханием. Невесомая и летящая, она путалась в волосах и проникала под кожу — к самому сердцу. Дамиано стоял, не двигаясь, над пультами и микшерами, над регуляторами и рекордерами, контроллерами и усилителями. Забыл про усталость и время. Смотрел на неё сквозь стекло студии — не мог сдержать улыбку. Она завершила песню, откинулась расслаблено на спинку стула, открыла глаза. Увидела, наконец, его. Улыбнулась. Помахала рукой. Он почти механически повторил её движение — поднял немного неуклюже руку, отсалютовал ей гитарой. Она встала из-за рояля, прошла к стеклянной двери, аккуратно переступая босыми ногами через провода на полу. За ней следовали две безмолвные тени — оба его кота. Вот предатели, только и подумал Дамиано, ухмыльнувшись. Даже не обратили внимание, что хозяин вернулся, зато к Кате прилипли почтенной свитой сразу же. — Студия у тебя действительно классная, — сказала Катя, проходя в аппаратную, замирая в двух шагах от него. Дамиано выдохнул. — Ты как здесь?.. Давно?.. — Вчера прилетела. — Почему? Она тихонько рассмеялась, ступила к нему ещё ближе, протянула руку и коснулась его щеки: — Ты всё же такой очаровательный нарцисс, — сказала ему в губы, посмеиваясь. — Мы тоже выступаем на Евровидении. Тоже в интервальном акте. А если быть совсем уж точной, то ты практически играешь у меня на разогреве. Она смеялась, и Дамиано рассмеялся вместе с ней. Ему и в голову не пришло проверить, кто ещё должен выступать в этом грёбаном финале. Обнял её порывисто, прижал к себе, вдохнул её запах глубоко. Катя была рядом. В его доме. В его объятиях. — Финны, кстати, тоже приедут. Не выступать, а потусить. Можем вспомнить былые времена. — Только если они водку привезут, — хохотнул он. Катя пахла мятой и марихуаной. И его парфюмом. — Я привезла Итану подарок. Дамиано вопросительно взглянул на неё. Она аккуратно провела пальцами по его лбу, убирая волосы с глаз. Прикосновение было обжигающим. — Бугай, — прошептала, объясняя. — Да ладно, — удивленно выдохнул он. — Вы же говорили, пан Юрий инструменты не продает! — Не продает, — кивнула она. — Но дарит. Он сам мне позвонил. Попросил передать подарок «мальчику с гривой». Сказал, что у него талант. Охренеть, подумал Дамиано, поглаживая Катину спину. Такому подарку Итан точно будет рад. Катя запустила руки в его волосы, встала на цыпочки, чтобы дотянуться губами к его губам. Она целовала его мягко, нежно, и по телу пробежала приятная знакомая дрожь. Она всегда на него так действовала. Дамиано прижался лбом к её лбу, посмотрел в глаза, прошептал серьёзно: — Соскучился. Катя улыбнулась: — Мы виделись на прошлой неделе. — Давно. Он прижал её к себе ещё сильнее, чтобы и миллиметра между ними не осталось, чтобы кожа к коже и сердце к сердцу. Она выдохнула резко, поддаваясь его рукам, подставляя шею поцелуям. Её кожа была такой горячей и такой вкусной, и Дамиано провёл языком по шее, обхватил губами мочку уха, несильно прикусил. Катя выдала то ли стон, то ли всхлип, притянула его голову еще ближе. Сердце колотилось так громко, что от этого грохота шумело в ушах. Но Катя внезапно отстранилась, упёрлась ладонями в его грудь, посмотрела хитро: — Ты меня вроде музыку приглашал писать? Дамиано едва подавил стон. Соображать трезво не получалось. Возбуждение накатывало волнами, и Катя была так близко, и так хотелось снова её целовать, не отвлекаясь ни на что на свете. Но она выскользнула из его объятий, замерла на мгновение над пультом. И начала включать микрофоны. Один за одним. Дамиано следил за каждым её движением жадно, хищно. Чувствовал, как подрагивают от нетерпения пальцы. Она обернулась к нему, протянула руку, прошептала едва слышно: — Пойдём. И повела его в студию. Неслышно хлопнула за спиной стеклянная дверь. Горели красные лампочки микрофонов, записывая старательно музыку каждого их движения, каждого прикосновения, каждого вздоха и стона. Дамиано целовал Катю резко, почти лихорадочно проводил руками по её телу, гладил острые ключицы, и небольшую упругую грудь, и горячий мягкий живот. Ласкал её бедра упоённо, не помнил себя, не понимал точно, что делает. И Катя выгибалась в его руках, дышала тяжело, и её дыхание было таким горячим, таким одурманивающим… Дамиано стремительно терял связи с реальностью. Она попыталась скинуть с плеч рубашку, но он остановил её. — Не надо. Не снимай. Катя была пламенем — неконтролируемым, свободным, ярким, Катя никому не принадлежала, но сейчас… Сейчас она была в его доме, в его руках, в его одежде. Сейчас Катя была его. От этого сносило крышу. Дамиано опустился на колени, медленно снимая с неё трусики. Она запустила руку в его волосы, сжала крепко кулак, отвела его голову назад, заставляя посмотреть себе в глаза. Он сглотнул, поддаваясь её рукам. Она смотрела на него сверху вниз, прожигала взглядом, облизывала губы. Он чувствовал — возбуждена не меньше его. Знал, чего она хочет. Он целовал её бедра и ласкал её пальцами, он тонул в её стонах и терял голову. Снова поднялся на ноги — и они целовались беспорядочно, натыкались в студии на инструменты, и те жалобно позвякивали от их прикосновений. Наконец, Дамиано усадил Катю на рояль, развел её ноги, расстегнул свои уже невыносимо тесные джинсы. Вошёл в неё — застонал уже в голос. — Чёрт побери, — только и смог прохрипеть, захлёбываясь от наслаждения, от возбуждения, от безумного желания. — Какая же ты… И завершить фразу уже не смог, потому что Катя подалась ему навстречу, и оставалось только двигаться — быстрее, быстрее, быстрее. Сцеловывать Катины стоны с губ, теряться в ней, падать в бездну, утопать в ощущениях, сгорать в её руках. Катя кончила стремительно, выгнув спину и негромко вскрикнув. И сдерживать себя уже не было смысла — и сил не было тоже. Дамиано ещё раз вошёл в неё резко, до самого конца, и оргазм накрыл его, и всё в этом мире лишилось своего значения. Они были вместе. Они писали музыку. Лучшую музыку в мире.