I hate that I need you

Резко качнуло вбок, а вместе с изображением мягкими, смазанными искрами поплыл искусственный свет, оттенком напоминающий пожухлые лепестки калужницы. По стеклу застучали крупные капли, по спектру звука отличающиеся неприятной холодностью своих прикосновений. На слух можно было прочувствовать, как мелкие бусины воды остриями своих вершин, похожих на иголки, ударяются о кожу. Что-то зашуршало прямо около лица, в глубине сознание подало команду, и организм быстро отреагировал пульсирующей головной болью; рвотный рефлекс завернулся неприятной терпкостью на корне языка. - Чёрт, Рикки!.. - выругался знакомый, но искаженный мигренью голос. Голову страждущего Ричарда Олсона подняли — по ощущениям, словно отодрали силой — от подушки и свесили со спальной полки сниз. Он чувствовал, что его лицо придерживают за скулу холодной ладонью, а потом резкий толчок. Тошнота явственно ударила в рецепторы. Еще мгновение и его вывернет. - Нет, стой, стой! Вин, попроси остановиться на ближайшей заправке, иначе не отделаемся без жертв… - словно сквозь толщу воды (а на деле крепкого виски) звучали голоса. Они толком не доходили до сознания, обрываясь на уровне промежуточного мозга. Хотелось остановить поток шума, который ударялся в перепонки с утроенной силой. Укачивало даже от колебания воздуха голосом. Суматоха вокруг ощущалась рецепторами кожи, но было плевать на причину смуты. Она убаюкивала, противоречиво провоцируя еще больший приступ тошноты. - Бля-я-я-ять! - протянул Мауро напополам со злобой и сожалением. - Подержи ему волосы, вдруг что. - Ты и держи, у меня руки заняты. - ответили ему. Холодная ладонь сместилась, и теперь благая прохлада отдавала в висок, где сильнее всего штурмовало спазмом сильное похмелье. - Выносите его! - донеслось из самой глубины. Хоррор приоткрыл глаза. Ковролин на полу казался нагретым на солнце бетоном: чернеющим, с мокрыми пятнами следов от ног. Зрение смогло уловить две рельефных икры, обтянутых черными джинсами, а потом все опять поплыло в янтарного цвета фотонах. - Рикки… Ричард!... - никакой реакции, будто это было вовсе не его имя. Он с осадком опьянения озирался вокруг, не понимая, почему никто не отзывается на такие назойливые возгласы. - Рикки! И Хоррор дернулся, будто впервые услышал это. Чьи-то знакомые выразительные черты заглянули ему прямо в лицо. Они, подобно живой краске, случайно задетой рукой, стали нечеткими, однако — даже сквозь пьяный туман — очень выгодно гармонировали с общей тональностью пространства. - Сможешь встать? - Вин… Чертов Вин Мауро, сукин сын! Он бегающим, но твердым взором изучал грязно-голубые, посеревшие от интоксикации радужки Олсона, перескакивая то на нездорово блестящий лоб, то на обескровленные губы. - Ясно… И барабанщик, будучи готовым, кажется, ко всему в этом мире, перехватил лицо Рикки из ледяной руки — как оказалось — Криса и, сделав несколько невнятных гитаристу действий, поднял его, что в данной ситуации было наравне с чудом. - Воды? - спросил Райан Ситковски, подавая бутылку. Рик отпил немного, гася тем самым невыносимую горечь подступающей рвоты, и оглянулся. Резкость стала выше, но глаза были чувствительны к свету, а потому все двоилось. Перед ним толпилось то ли трое, то ли шестеро, то ли пять с половиной особей мужского пола, явно знакомых ему, но слишком сложных для распознавания в данный момент. Он знал только то, что, став на колени между его ног, был Вин, пытавшийся удержать качающееся тело виновника “торжества” в сносной статике. Хоррор тяжело выдохнул, будто ребенок, который сейчас расплачется, а затем, закинув голову, простонал от боли в затылке. - Откройте дверь. - командовал Моушенлесс, будучи, судя по всему, в “голове” автобуса. - Нужно с ним что-то делать. - Ему нужен свежий воздух. - сказал Вин, закручивая бутылку с водой. - Пиздюлей ему нужно, а не свежий воздух! - озлобленно рявкнул Крис, приближаясь. - Не поспоришь… - едва слышно прошептал Мауро, усмехнувшись. И вдруг ухмылка сползла с его лица, подобно разряду молнии на небе. В горле стал горький, отвратительный ком. Рик подался вперед, уворачиваясь в другую сторону от барабанщика. Последнее, что Хоррор чувствовал — острую, ножевую боль в межключичном пространстве, а потом сладковато-кислый мрак вокруг. Спокойный ледяной свет соскочил с потолка, разливаясь на поверхности пола в уродливый, с рваными краями блик. Рикки сидел за столом в какой-то придорожной закусочной, облокотившись пылающим лбом о мерзлую поверхность окна. По ту сторону стекла барабанил густой, прозрачный дождь. Тучи были цианозные с оттенком капельного серебра. Капли аритмично стучали, отражаясь едва уловимым, практически немым гулом в пустом заведении. За кассой у противоположной от Хоррора стены сидела тощая, похожая на угольную тень от человека девушка. Кусок ее кремовой с мертвечиной блузки выглядывал из-за плеча Ситковски, который, что-то теребя в пальцах, говорил с Крисом. Последний большими глотками пил кофе и периодически с остывающим гневом поглядывал на Олсона. Рик прошелся по горизонтали помещения взглядом, изучил то, как ледяные со стеклянной зеленцой тени падают по углам, обратил внимание на скатывающиеся с окна капли, и в итоге уставился на тонущую в каверкающих прозрачных осколках дождя дорожную даль. Мимо проносились машины, сверкая красными огнями “стопов”, исполосывая шоссе со скоростью мухи, будто пытаясь пробраться сквозь ливень и не намокнуть. Тем временем стихия имела свои планы. Она крупно и без пробелов сеяла обесцвеченную турмалиновую крошку, спокойно и без внезапных всхлипываний грома и истерии молнии. Будто непогода повзрослела, переросла пубертатный возраст внезапных вспышек характера и резкой смены настроения. Гроза была размеренной, уверенной, непоколебимой, и грохот внутри туч взрывался с должным интро перед хрустящим расколом небес. Недалеко от колонок, на стоянке, под сюрреалистичного дизайна крышей заправки стоях их автобус для туров. Фары были выключены, а водитель стоял рядом с дверью и курил, выпуская изо рта такие же сюрреалистичные по форме клубы дыма. Олсон внимательно наблюдал за тем, что происходит на улице, а затем, сам того не заметив, переключился на свои собственные мысли. Яркая токсичность алкоголя — состояние, находящееся на грани отравления. “- Вот до чего мы с тобой дошли, Олсон, вот до чего… - мысленно вел диалог с собой Ричард. - И во имя чего? И зачем?” Гитарист с саднящей болью вспоминал, как много выпил прошлым вечером. Выпил залпом, почти не разбирая, где новая, а где старая порция спиртного; почти не осознавая, с кем он и где. Это случилось после концерта. В какой-то момент песни — “Another Life”, или он вновь ошибся? — он развернул голову в сторону кулис, задев сетчаткой самозабвенно играющего Вина. Его волосы разлетались в разные стороны, в короткие мгновения закрывая лицо играющего. Руки вздымались вверх, взгляд летал от одной стороны в другую, но никогда за границы барабанной установки. Он задирал подбородок, откидывая голову назад. Шея, вся измазанная в черной краске, переливалась серебром пота на жилках. Рельефная, красивая, будто образец древнегреческих статуй, она манила, порождая желание прикоснуться к ней. И вся мимика Вина говорили о том, что он не замечает ровным счетом ничего вокруг себя, а просто играет, отдаваясь синхронизированному звуку метронома в ушных мониторах. Даже его движения были подчинены восьмым нотам, и сердцебиение подстраивалось под стройный ход знаков басового ключа. Все это настолько завораживало Хоррора, что он упустил несколько аккордов, съехал на тональность ниже и сфальшивил, одновременно пытаясь ухватить еще один кусочек пространства со стремительно несущимися руками Винни, с повернутым точеным профилем его лица, скатывающимся в легкую позолоту кожи даже в лучах голубого и розового заливочных светов сцены. И в итоге понял, что это безрезультатно. Он теряется в партитуре, не может уследить за тем, что происходит за границами утопленного в душную концертную темноту задника, где было место барабанщика. И Ричард помнил, как злился, что свет рампы пусть даже кончиками пальцев лучей, но достигает скул Вина, что предплечий того пурпурными языками касаются софиты. Он был в ярости, что не может сделать того же, что не может прикоснуться к нему. “- Боже, я же похож на помешанного!” - с ужасом осознавал Олсон, вспоминая пока еще трезвый отрезок вчерашнего выступления. И глаза сотен изучали, могли вольно смотреть на Мауро, пока тот играет, даже, кажется, не зная, что находиться под прицелом стольких взглядов. И на эту возможность толпы — возможность спокойно созерцать Вина — Хоррор тоже злился, как Сатана. И белел от бессильного бешенства. “- Кто тебе доктор, раз ты трус?” - продолжал Рик, сильнее вжимаясь лбом в стекло. По прозрачной вертикали стекал конденсат, становилось немного легче. Горячка от воспаления какого-то невесомого и невидимого, внетелесного ножевого ранения отражалась в его голову высокой температурой, однако не мутнила сознания. Ему не было просто плохо, как бывает плохо человеку на утро после бурной вечеринки. Факт выпитого был скорее посредственным, нежели центральным, а потому и боль приносил посредственную, ту, которую можно было пережить. Но более серьезное чувство запутанности, истошного сопротивления себе и желания сломать это сопротивление делало состояние до критической степени ущербным. Рик сам будто разделился на двоих людей, которые отчаянно и жарко спорили, не желая резолюции, не ища консенсуса, а буквально на кинжалах пытаясь выбить первенство своей правде. “- Какой трус?! - Ха, так чего же боишься тогда? - Никто не говорит о страхе. - Тогда в чем дело? - В том, что это бессмыслица. - То есть твои космосы и квантофизические суспензии, полные одних только теорий да кошачьей шерсти в подарок от Шредингера — это все не бессмыслица, а собственные чувства — чушь полнейшая, да? - О каких чувствах идет речь, бог мой! Да если это не очередной отголосок моих прошлых психических расстройств, то можете повесить меня прямо на площади, сам себе помост возведу. - Лжец, как ты красиво врешь, идиот, да еще и самому себе! Признайся уже наконец, прими ты эту правду и хватит валять дурака, ты не маленький мальчик. - А какую правду? - А какую правду?” Эти баталии, извечные и притошнившиеся, идущие по кругу и никогда не имеющие логического конца, они засели в районе подъязычной кости и мешали, вечно мешали и говорить, и дышать, и думать. Хоррор чувствовал себя заложником собственных двоякостей, личной фрактальщины, персональной дихотомии, которая казалась безысходной. Что происходило с ним на протяжении этих трех месяцев, финалом которых была вчерашняя ночь? Почему он, спустившись со сцены, исчез сразу же, буквально вырывая себя из роя людей и пулей на вылете из легких пронесся по бэкстейджу, выйдя через пожарный ход? Почему он так не хотел встречаться ни с кем, а просто исчезнуть сразу же? Почему у него так вязко и приторно осело в груди ощущение одиночества, одиночества в чувстве, которое пережимало сонную артерию и от которого кружилась голова? И он, дойдя до ближайшего бара, заказал самый крепкий напиток, который только был в их ассортименте, а затем один, будто беглец и пьяница, выпил его до дна. Зачем, опять же? Он помнил, что, когда сладкая и жгучая жидкость преодолевала путь от рецептором языка до желудка, у него что-то застонало, — метафизическое, недиагностируемое — между четвертым и пятым ребром. И сразу же умерло, когда круг опьянения замкнулся на коре головного мозга. Он с каждой стопкой проваливался все глубже и глубже в какую-то совершенно нехорошую бездну, сбегая от пропасти еще похуже — правды, которую теперь пытался вытащить из звенящего похмельем сознания клещами. И да, выхлестать всю бутылку в одно лицо, доведя себя до положения риз, было чуть ли не единственным удачным вариантом. И что в пьяном угаре, что в постфактуме перепоя он все еще видел эти неоднократно изученные черты Мауро, покрытые врожденной позолотой, видел его руки, его завораживающую шею и пытался заглушить это всеми возможными способами. Ожесточенно и холодно, будто варвар, что сжигает собственный псевдопроклятый дом, подчиняясь одному только — желанию спастись от невидимой смерти, которая, кажется, дышала в затылок. Вчерашняя ночь была апогеем. И Рикки вернулся в автобус только под утро, напоровшись на пустоту пространства. Его никто не ждал, никто не искал. И ему стало еще хуже. Он будто капризная девчушка, которая хочет внимания и пытается выбить его такими унизительными способами. Но на самом деле Хоррор просто не понимал, как иначе сказать другим о том, что ему плохо, что он не знает, что с ним происходит, что ему нужна помощь. Если он сам себе не может сказать причину его мытарств, то что говорить о друзьях, пусть даже и близких? И это все болталось в Олсоне диким ядовитым коктейлем, отравляло его нутро, заставляло впадать то в блядство, то в панику, то в ступор. “- Проклятый Вин, проклятый я…” - и он, плотно закрыв веки, открыл их вновь. Совершенная растерянность и усталость, отходняк от тяжелого перепоя — все лишало сил. Всё отдавало то в затылок, то в лоб, то под ключицу. Плохо, плохо, плохо… За окном сквозь хрустально чистый шум воды пронеслась, закрываясь от дождя, темная фигура. Методом несложных математических вычислений можно было определить, что это был Мауро. И пока осознание того, что фигура проникла в зеленовато-голубое пространство кафе и направляется прямо к нему, к Хоррору, дошло, Винни с разбегу уселся прямо напротив. Олсон повернул лицо, все еще не отрываясь лбом от холодного стекла, и измученно посмотрел на барабанщика. По лицу пришедшего стекали одиночные, только что упавшие капли, а на кожаной куртке блестели всем спектром синего брызги дождя, в коротких мгновениях подпадая по оттенку под рисунок в зеленых радужках Вина. Зрение будто обострилось. - Ты как? - спросил Мауро. - Хоть немного полегчало? Было видно, что он беспокоится. Беспокойство, но не больше. Простое, пресное, дружеское, оно было осиновым клином в грудину. Олсон не дурак, у него тоже есть глаза и он тоже умеет понимать происходящее (жаль, что не себя). - Не сказал бы. - слабо ответил Рикки, пытаясь улыбнуться в надежде скрыть свою душевную судорогу от себя самого, а заодно и от Вина. - Но лучше, чем было. Однозначно. Барабанщик откинулся на спинку сиденья и, бросив мимолетный скользкий взгляд на уходящих Райана и Криса, вдруг перескочил на Олсона, уставившись на него, будто собираясь препарировать. Мауро подался вперед. - Рикки, какого черта с тобой происходит? - его серьезный голос заставил гитариста вздрогнуть от неожиданности. Сидящий напротив него Винни менялся буквально на глазах. Его насмешливый и легкомысленный взгляд куда-то улетучился. Это было неким повторением той размытой сцены в автобусе, когда Рика чуть не вывернуло прямо на него. - Ничего. - даже не подумав, ответил Олсон и сразу же осекся. Кровь отхлынула от лица, а жар, наоборот, по глупым антифизическим законам ударил в голову. - Точнее… Чёрт. Ноющий спазм сосудов слегка пошатнул стойкую картинку реальности. Будто последний удар алкоголя по центральной нервной системе. Одна фраза накладывалась на другую, силуэт, один и тот же, раз за разом мелькал на сетчатке, и сказать что-либо не получалось. Потому что что сказать? Где правда? И есть ли правда? Почему он боиться признаться самому себе? Что является преградой? Общественное мнение? Страх осуждения? Порицания? Бред, полнейший и никчемнейший бред. “- Ты боишься быть отвергнутым, Олсон. - твердило его сознание. - Тебе хочется сказать и сделать много чего, но ты все трясешься над тем, что не стоит и десятой доли всех твоих душевных скитаний. Идиот, идиот…” Свет крошками марципана разваливался на частицы. Хотелось прикоснуться к руке Вина, пронестись пылающей ладонью по предплечью вверх, до ключицы, кончиками пальцев по шее и размашистым, легким движением отбросить с его скул и лба пряди, упиваться сусальным перламутром пудровой кожи. И это становилось отравой для Рикки. Ему хотелось, до безумия и звона в ушах хотелось сделать это все. Но он не мог. Случайный проезжий зашел в кафе, запустив влажный, тревожный воздух. Гроза усугубляется. Дождь постепенно нарастал, превращаясь в настоящий поток, небесную водяную пропасть. Ветер дотронулся острым языком к обнаженным участкам тела Олсона. Он вздрогнул. - А, боже мой! Я забыл. - и Вин полез под кожанку, доставая из-за пазухи кофту Хоррора. - Извини, конечно, что она в таком состоянии, но на сложить у меня не хватило терпения. Вин улыбнулся уголками рта, подавая одежду Рику. Тот побелевшими тощими пальцами взял кофту, теплую от чужого тела, едва пахнущую Вином, и, будто на миг потерявшись, просто упивался тем, как близко он чувствует этот знакомый и невыносимый аромат. - Так вот, - продолжил Мауро. - продолжим. В чем дело? - Ни в чем, Вин, правда, все окей, просто у меня такие методы скрашивания будней. А что еще было ответить? Что? Барабанщик хмыкнул, сложил руки на груди и перевел взгляд за окно. Этот жест обнажил часть его шеи. Хоррор жадно впился взглядом в пульсирующую под кожей артерию и, не замечая этого в упор, начал кусать себе губы. Нежная, белесая с песчаным золотым оттенком кожа, тонкая, чувствительная, слегка терпкая... - Рикки? Олсон в ужасе поднял глаза. Вин смотрел ему прямо в зрачки, проедая изумрудом радужек все дрожащее от желания нутро гитариста. Это парализовывало, лишало воли. Еще мгновение, и последний, оказавшийся финальным лишний стакан виски дал свой удар. Голова резко пошла кругом, тошнота с небывалой силой перекрыла дыхание. Рик буквально ощутил, как температура тела резко подскочила, а сам он начал покрываться липким, болезненным пóтом. Стало дурно до оцепенения. Казалось, будто все органы в один миг отказали, и он теряет сознанием от тяжелейшего токсического шока. - Эй, нет, нет! - Мауро подорвался с места и поймал падающую прямо на угол стола голову Ричарда. Все полетело в тартарары. То ли умираешь, то ли воскресаешь. В следующие несколько десятков минут Вин стоял над умывальником, держа Хоррора за талию и прижимая к себе, чтобы тот не свалился с ног. Лихорадка сверкала звездочками перед взором. Ледяная вода помогала прийти в себя, но хуже становилось от того, что такая экстремальная близость с Мауро… Ах черт бы это все побрал! - Как себя чувствуешь? - барабанщик навис над самой головой Олсона, пытаясь контролировать его состояние. Рику тошнило, тошнило очень сильно, но почему-то организм не хотел выводить из себя все то, от чего Хоррору было так плохо. Выпитая доза алкоголя далась слишком тяжело для гитариста. - У тебя есть резинка? - спросил он. Волосы мешали, падали на лоб, намокали под потоками воды, прилипали к лицу. - Нет, но есть вариант получше. И Мауро, не давая возможности даже возразить, собрал черную копну и держал ее, тем самым исполняя роль отсутствующей резинки. Стало действительно легче. Мерзлая, будто жидкоазотная, вода цеплялась в пылающее лицо Олсона. Сколько мыслей он успел передумать за это время в туалете, раз за разом погружаясь в остужающую прохладу в собственных будто замороженных ладонях. И эта тревожная близость, и то, что рука Мауро лежит на его талии, а вторая держит волосы, и чужое дыхание, которое эхом тепла доходило до его шеи — все это так странно будоражило его, что он не знал, что лучше — испытывать мучения отрезвления, или данную непонятную смесь чувств по отношению в Винни? Рик слегка приподнял голову, тяжело выдохнув. Зеркало, висящее над умывальником, говорило, что, пусть он и полупрозрачный, с глазами, явно блестящими жаром, но, по крайней мере, живой. - Ну что? - спросил Мауро. Его темные волосы начали сильнее виться от влаги, спадая на лицо. Он склонился и смотрел в глаза Рикки в отражении зеркала - Ох... - только и смог ответить Олсон, закрывая воду и выпрямляясь. - Сложно сказать, но, вроде бы, неплохо. Достаточно неплохо… Последнюю фразу он буквально проглотил. Ему отняло речь. Вин не отпускал ни его волосы, ни ослаблял хватку на талии. Он, наоборот, легонько, почти незаметно прижал того спиной к себе еще сильнее, следя за каждым мимическим изменением Хоррора в зеркале. Рик с диким непониманием уставился на облаченное в черное с ног до головы отражение Мауро. Поднималась паника. В груди что-то начало виться, запутывая бешено колотящееся сердце в раскаленные цепи. Олсон резко, но слабо дернулся, пытаясь вырваться, словно загнанный в ловушку зверь. Но Вин не дал ему сделать это, уверенно потянув Хоррора за волосы на себя. Барабанщик, слегка ослабляя натяжение, провел указательным пальцем по латеральной стороне шеи, вызывая тем самым дорожку дрожи. - Тише… - спокойно сказал Винни. Он как никогда четко понимал, что делает, и это было видно во всем: в жестах, в выражении, ощущалось в нотах голоса. - Не нужно так резко, я ведь не зверь и не маньяк. Последнюю фразу он сказал прямо на ухо Олсону, тихо и мягко, обжигая участок шеи своим дыханием. У Рикки внутри все сжалось, будто ему провели ножом по ходу тока крови от кончиков пальцев руки до каротидного синуса. Мауро приблизился, едва прикасаясь к коже. Он провел кончиком носа от мочки уха до середины шеи, затем, глубоко вдохнув стойкую остроту парфюма Олсона, оставил легкий поцелуй. У Рика окончательно все пошло кругом. Паника в смеси с приятным трепетом проняла тело. Легкий озноб смешался с душебудоражащими прикосновениями, порождая какой-то новый, неведомый ранее вид зависимости от происходящего. Пульс становился чаще. Мауро все сильнее прижимал к себе гитариста, в то время как тот изо всех сил вцепился в каменную столешницу с умывальником, дабы иметь хоть какую-то опору. - Что ты делаешь? - с расстановкой спросил спросил Хоррор, понимая, что его голос начинает его подводить. - Я видел все. Каждый твой взгляд, каждый жест, видел все, все… - шептал Вин. Его голос переходил в легкую хрипотцу, вызывая еще больший прилив дрожи. Мысли гудели в голове. Будто сходишь с ума. Его глаза, насыщенно зеленые, не похожие на человеческие, пожирали Олсона. Рука Винни отпустила волосы, перемещаясь по шее и чертя на ней заклинания, словно присваивая Рика себе с помощью черной магии. И горячка, туманная дурнота начала забываться, отходить на задний план. Телу не хватало воздуха. Дыхание стало глубоким и частым, надрывным, словно боялось быть услышанным. - Как ты себя чувствуешь? - спросил Мауро. По голосу можно было определить, что он тоже начинает понемногу отделяться от внешнего мира, что земля под ногами становится зыбкой. Ему хочется, сильно и непреодолимо, прикасаться к Ричарду до тех пор, пока либо он, либо Олсон не обезумеют. И барабанщик изо всех сил старался удержать себя. - Лучше, чем когда-либо… - прошептал Хоррор, чувствуя, как чужая теплая рука скользит вверх от ключицы до подбородка, а за ней влажная дорожка тяжелых поцелуев. У него сводило в спазме легкие, он закрыл глаза, желая, чтобы все сознание было сосредоточено на этом ощущении — на том, как сердце дает громкие, аритмические удары; на том, как немеют мысли; на тенях от прикосновений Мауро; на том, как в спину отдает тепло чужого, желанного тела. - В таком случае… - и Вин рывком развернул Рикки к себе лицом. Когда они встретились так, без посредников в качестве зеркала, у Олсона зарябило в глазах. Все жизненные показатели подскочили. Мауро убрал с мокрого лица гитариста прилипшие пряди и заправил их ему за уши, и медленно приближался к нему. У Хоррора начали подкашиваться ноги. Винни знал это, потому и растягивал момент как можно дольше. Ему нравилось, как Рик буквально тает в его руках, каким податливым и изнывающим становится его тело, и понимал, что у самого скоро все помутнится. Он наслаждался этими мгновениями, упивался бледным, с обострившимися чертами лицом Олсона, льдистой голубизной его глаз, едва заметной дрожью приоткрытых обескровленных губ, скатывающимися по эскизу профиля каплями воды. Расстояния между ними почти не было. - В таком случае - продолжил Вин буквально в губы Рику. Рука барабанщика Эдемовой змеей скользнула под футболку Олсона, проведя легкую горизонталь вдоль линии прилегания пояса джинс. - встретимся сегодня ночью. Рик кивнул. Мауро подался еще сильнее вперед, прикасаясь губами к устам гитариста, но не целуя его. Он чувствовал, как дыхание Хоррора, будто сигналы “SOS” на азбуке морзе, было отрывистым, горячим. Он видел, как Рику пыткой ощущает эти промедления, он видел и играл с ним, играл с огнем, как играл с собственным Цербером, что рвал в клочья нутро от избытка ощущаемого. И каких дьявольских сил ему стоило отстраниться от Олсона, так и не коснувшись его губ. Мучительно и сладостно одновременно. Они вышли из кафе. Дождь на улице хлестал с привычной силой, забрасывая брызгами все возможное видимое и невидимое пространство. Все такой же прозрачно искаченный горный ландшафт перед взором. Все такое же цианозное небо. - Где вы были?! - Джастин бросился к ним, первым завидя вышедших Вина и Рика. - Хм… А ты выглядишь получше. Морроу мог бы бросить это вскользь, но это же Морроу, который любит заморачиваться над мелочами. - Нет, Крис, ты смотри, он выглядит даже лучше, чем до попойки! - басист акцентировал на этом внимание идущего от автобуса Моушнлесса, крикнув данное через всю заправку, пытаясь быть громче грохота об алюминиевые листы крыши дождя. На бледном лице Олсона выступил с трудом уловимый болезненный алый. - Да, согласен, чудесно, но это потом отпразднуем. - ответил фронтмен. Его гнев давно остыл, он был даже не сказать, что в приподнятом, но положительном настроении. Кофе благоприятно действовало на всех, даже на Черулли. - Еще пару минут и будем ехать. Ты, конечно, заблевал половину автобуса, но скажи спасибо испанке, которая нашлась в этом богом забытом месте, и у которой золотые руки. А еще моющее с запахом ванили. Ему тоже скажи спасибо. Она скоро закончит, и будем отправляться. Давайте, сворачивайтесь. Нам еще двое суток ехать, так что советую распрощаться с тошнотой тут. Крис, договорив, сделал приглашающий жест. Джастин двинулся за ним. - А вы чего тут? - спросил он, поняв, что ни Мауро, ни Олсон не собираются следовать за ним. - Да я покурю, пока еще есть время. - ответил Хоррор, хлопая по карманам в поисках пачки. - Ах, черт, забыл у себя... - Держи. - Вин вынул из кожанки сигареты Рика. Тот недоуменно посмотрел на него. - Решил взять. На всякий случай. Они отошли на задний двор заправки. По табличке “Место для курения” струилась вода. Небо стало однородной грозовой консистенции. Они стояли только вдвоем. Хоррор курил, расслабленно опершись спиной о металлическое покрытие подсобного помещения, и пытался избежать настойчивого взгляда Вина. Рик был то ли перепуган, то ли ошарашен, но в любом случае не до конца понимал, было ли произошедшее реальностью или фокусом отравленного алкоголем организма. А потому решил на всякий случай не идти на передовые, позволяя всему идти так, как тому суждено. - Так почему ты напился? - Вин, задав вопрос, на мгновение отвернулся, чтобы переключиться. Этого, может, и не заметил слегка близорукий Олсон, но Мауро пялился на его губы. Все время. Барабанщика так и подмывало подойти и поцеловать его, но он останавливал себя. Внутри все заныло, начало бунтовать, не получая желаемого. Мазахистом ли он был, или просто сукиным сыном, который даже над собой издевается, непонятно, но ему чертовски нравилось то, что он мучает себя ожиданием. - Какая разница? - гитарист не хотел признаваться в собственной слабохарактерности, в том, что он вел себя, как подросток-напыщенный маргинал. Ибо что причина, что решение данной ситуации казались глупыми. И он не мог себе позволить быть в глазах Мауро дураком. Да и не до объяснений было. У него перед глазами диким роем проносился весь сегодняшний день, создавая такой беспорядок в голове, что только сухой холод воздуха позволял ему не провалиться в насыпь произошедшего. - Нет, я, конечно, понимаю, что может это меня вообще не касается, что “иди нахер, Вин, не суй нос, куда не просят”, но все же. - он настаивал, пиля взглядом Хоррора и уже не боясь сорваться. Смысл бояться, раз это неизбежно? Рик покачал головой. - Почему тебя это интересует? - увиливал гитарист. Винни демонстративно хмыкнул. - А это так неочевидно? Молчание. Как сформулировать? Тление дошло до фильтра, сигарета была с шипением потушена. Последние клубы дыма выпорхнули прахом бабочки Морфо, создавая интерферентные узоры в воздухе, и так же быстро растворились, уносимые ветром и осаждаемые взвесью ливня. А кого бояться? В начале не стоит бояться, потому что старт есть тот же самый финиш, тебе либо еще, либо уже нечего терять. Середина — вот что тревожней всего. - Потому что не знал, что делать с собой. - Что ты имеешь ввиду? - С собой по отношению к тебе. Вот и напился. Чтобы не понимать. Опять молчание. Мауро опустил глаза в пол, наблюдая, как распыляются падающие на землю капли. - Так тебе не хотелось понимать этого? - спросил Вин, приняв эти слова как пощечину. - Конечно не хотелось. Понял бы я тогда, что люблю тебя. И что прикажешь делать с этим? Носиться, как с перманентной болью? Не спать ночами? - Опять пропускать партитурные рифы… - вставил Вин, слабо улыбнувшись. Вновь недоуменный взгляд гитариста. - Я вывел твой канал себе в мониторы, чтобы слышать, что ты играешь. Мне так проще ориентироваться. - А Джастин, Райан? - Мне хотелось слышать тебя. - барабанщик крутил в пальцах слегка размокшую пачку сигарет, явно о чем-то думая. - Любишь? С чего ты взял? - Мауро поднял серьезный и пронзительный взгляд. Блики на радужках не двигались. Он будто весь был парализован в этот момент ожидания. Казалось, что даже грудная клетка перестала вздыматься. Олсон тихо рассмеялся и сдвинул плечами, будто ему задали вопрос из рода “С чего ты взял, что нам нужно дышать?” - А что еще, Вин? Я мог бы соврать себе относительно того, что чувствую, но по Сартру, Фромму, Ницше, да хоть и по кому угодно это любовь. Не влюбленность, не симпатия, а любовь, Вин, самая настоящая. - он помолчал, а затем добавил. - Я долго думал над этим всем, пытался назвать другими именами, перекрутить все и рассмотреть даже в другой очередности, но все равно было одно и тоже. От перестановки слагаемых сумма не меняется. И от этого страшно. От всего страшно. И меня это пугает не меньше, чем тебя, просто я привык жить с периферическим знанием этого факта. - Эй, Вин, Рик, вы где? - послышался вдали голос Райана. -Ладно, идем, нас ищут. Олсон развернулся, собираясь уходить, но его зацепили за руку и потянули обратно. Он не успел сообразить, земное ли тяжение это, или чье-то вмешательство. Мауро сорвался. Он с жадностью, самозабвенной сладостью и нежностью впился в губы гитариста, держа его подбородок рукой, блокируя возможность отстраниться без его разрешения. Все нутро дрогнуло от упоения. Холодный, наполненный дождем воздух и горячие губы Олсона — нечто на грани безумия. Как же он давно хотел это сделать, и как теперь неизъяснимо блаженно было переплетать их языки. Вин медленно и явно нехотя отстранился. - Не пей так много, а если и пей, то со мной. Поцелуи горчат. - сказал барабанщик с плохо сдерживаемой улыбкой. Ливень усиливался, как и усиливалось ощущение, что они очень скоро перейдут грань.