Услышь меня

В жизни каждого человека бывают минуты, когда для него как будто рушится мир. Это называется отчаянием. Душа в этот час полна падающих звезд

Виктор Гюго. «Человек, который смеется»

      «В клубе было невыносимо душно, желание опрокинуть в себя побольше коктейлей, чтобы охладиться хотя бы изнутри, становилось все более навязчивым. Казалось, словно это действительно могло бы решить проблему разгоряченного тела, словно это было более реальным, и действенным способным, нежели просто выйти из заведения покурить. Или же пойти в туалет, чтобы умыть лицо.       Поддавшись искушению, мужчина влил в себя еще пару стаканов с коктейлями. Холодные напитки хоть и помогали остудиться на каких-то несколько минут, но чуть позже лишь все усугубляли. Душное помещение совместно с алкоголем делали свое дело: мозг перестал нормально соображать, постепенно отключая рамки «дозволенного», а температура тела только сильнее поднималась. Люди вокруг, казалось, разделились на два типа: первые пришли просто развеяться, вторыми же - двигала похоть. Сказать, что число вторых преобладало - было бы слишком громким заявлением, но они чаще бросались в глаза» ― Сережа мотнув головой, и оперевшись локтями о стол, спрятал лицо в ладони.       Очередной кусок текста оказался настолько убогим, что продолжать его он не видел смысла, да и не хотел. Прошло уже более полугода, а он так и не смог выдавить из себя ни одного путного абзаца, только лишь какой-то несуразный поток слов, надеясь, что старые читатели поймут его и не станут корить за то, что полюбившийся им писатель катится по наклонной вниз.       Обиднее всего во всем этом быто то, что в первую книгу он вылил всю свою злость, агрессию, которую не все правильно восприняли, а вторая была лишь отголоском его настоящего творчества, которое было показано в первой книге. И «преданные фанаты» видели эту коррупционную фальшь, продажность писателя, не понимая, что на одной агрессии прокормить себя сложно.       Такие конфузы случались, когда из каждого динамика радио в машине такси или же общественного транспорта диктовалось наименование твоей книги с пометкой «― Это новый бестселлер, а автор, хоть и взяв избитую тему, смог создать что-то ценное...». А на остановочных, рекламных павильонах красуется твое лицо или же обложка той самой книги, которая прославила.       Горошко хоть и стремился к этому, но так же одновременно тонул в этой пучине, из которой выбраться уже точно было невозможно. Купаясь в лучах той славы, которую получил, но отчасти ее и ненавидел, ведь за каждое совершенное движение приходилось платить, и платить не всегда чем-то физическим. Позволять себе то, что можно было раньше, нельзя, ведь за любым совершенным шагом наблюдали не только фанаты, но и СМИ, которые все так и ждали любой осечки и случая написать разгромную статью. Да, это был бы черный пиар, но такая слава угодна лишь тем, кто не знает, как себя подать, а Сережа знал и поэтому старался действовать осмотрительно.       Телефонный звонок нагло вырывает его из омута самокопаний, но отвечать на него писатель не собирается, ведь он знает, что если дело действительно важное, то ему напишут и после первых двух непринятых дергать не будут, но этот звонивший, оказывается более умным, чем все те, кто обычно стараются дозвониться. После того, как аппарат перестает вибрировать рядом с рукой, он еще раз коротко дергается и замолкает. Перевернув телефон экраном вверх и разблокировав, Сережа видит уведомление с коротким сообщением ― «Сегодня в баре собираются все наши, приходи и развей свою бошку».       Столь короткое оповещение, но даже оно смогло вызвать короткую улыбку на лице мужчины. Котков всегда информировал его о подобных сборах и словно чувствовал, что Горошко нужно куда-то выбраться, посему в нужный момент писал или же сам приезжал, выпихивая разлагающийся ум писателя на свежий воздух. Давая ему почву для большего расслабления, а не оставляя его одного наедине с открытым ноутбуком и самоанализом того, что он делал, зная, что ничем хорошим это не закончится, и будь у Горошко возможнось, он бы как Гоголь в свое время поступил - сжег скупленные копии его книг.       Через каких-то сорок минут, Горошко уже находясь в баре, оповещает Романа о том, что у него начался творческий кризис, на что тот лишь с сожалением смотрит на него. ― Понимаешь, не выходит, я хуй знает, что с этим делать. Сажусь, пишу, смотрю на то, что набрано, и стираю. Подобное я не могу писать, не текст, а какое-то говно получается, ― Сережа со вздохом прикрывает глаза и откидывается на спинку дивана, ― Такое чувство, словно еще немного и я пошлю все это дело нахуй, возьму псевдоним и буду писать детские сказки. Не так-то и сложно написать рассказ о бедной девочке, которая по желанию магической силы стала внезапно популярна. Либо сценарии к комиксам. Все думают, что умный и богатый, но сложнее поддерживать этот образ, когда ты тупой и пропил весь гонорар. ― Если ты это напишешь, то считай, скатаешь сюжет с Белоснежки или опишешь нынешних девочек блогеров, ― Котков чиркает зажигалкой что на столике лежит, ― Тебе надо или взять длительный отпуск, или же собраться, сам понимаешь, издательство от тебя не отлипнет, а будет лишь сильнее прессовать с одной стороны, а Даша с другой, пожалей её и себя. Ты с ней в одной лодке, если не можешь писать, дай людям инфоповод отвлечься от твоих книг, переведи их внимание на что-то другое. Глядишь, если давление станет меньше, то и муза сама придет, — еще раз чиркнув, окидывает ее обратно к хозяину, который с уже зажатой между губ сигаретой её ждет, и недовольно лицо кривит, ― Ты не первый и не последний, кто страдает от писательского кризиса и находится под давлением, будь проще. ― Ничего путного я от тебя не услышал. ― Так я в твои реаниматоры и не нанимался, всего лишь стараюсь поддержать в тебе жизнь, чтобы ты не зачах в своей конуре.       Дальше Горошко не слушает, он лишь сильно жмурится до кругов перед глазами, докуривает свою сигарету и осушает до конца ранее заполненный алкоголем стакан. Да, Котков был прав, и спорить с ним не было смысла, но он приехал не для того, чтобы слушать о возможном решении своих проблем, а наоборот — отвлечься от них.       Встав с дивана, он пробирается через уже знатно поднабравшиеся тела до туалета в надежде, что случайно произойдет что-то такое, что точно отвлечет его от всего. Случайное столкновение, которое перерастет в драку, разбитую губу или что-то другое. Но ничего не происходит, он лишь упирается руками о раковину и смотрит на свое отражение, которое ему уже поднадоело. А за все спасибо рекламным вывескам. Если бы можно было их все снять, Сережа бы настоятельно попросил об этом, но реклама есть реклама, нравится тебе или нет - терпи. Твой товар должен продаваться.       Умыв лицо, он снова смотрит на свое отражение: со стекающими по лицу каплями воды, которые громко для туалета бара стукаются о алюминиевую поверхность раковины. ― Как же меня все заебало, ― устало произнеся это, он выходит из уборной, а чуть позже, не попрощавшись с другом, и вовсе покидает бар.       Да, эта вылазка из конуры не принесла никаких плодов, только лишь, хоть и не сильно, но все же ухудшила ситуацию.       По возвращении домой, он решает даже не притрагиваться к ноутбуку, чтобы лишний раз не провести ночь сидя за листом вордовской страницы, ведь поутру его ждет очередная пресс-конференция, на которой он обязан быть как лицо, представляющее уже написанные работы, и рекламирующие еще даже не написанную книгу.       Самое хуевое - это, когда ты вкладываешь душу в свое творчество, выворачиваешь себя чуть ли не наизнанку, а потом ненавидишь его так сильно, что не хочется быть причастным к нему. Если бы у его книг была другая физическая форма, например человек - она была бы точной копией Горошко, только с минимальными различиями в виде цвета глаз и цвета волос. И ее бы он ненавидел также сильно, как и себя.       Закинувшись ксанаксом, понадеявшись, что он ему наконец-то поможет, он ложится в кровать и засыпает. В последнее время спит плохо -его слишком часто посещают кошмары, из-за которых писатель регулярно мечется по кровати, переворачиваясь с одного бока на другой, и, суматошно дергаясь, рвано дышит, словно его душат. По сути, так все и есть - черный омут его самокопаний перерос в то, что он каждую ночь глотал снотворные, лишь бы не погружаться во тьму, которая так и тянула к нему свои руки, пытаясь достать, пока он будет пребывать в состоянии сна. Разорвать его когтистыми лапами на куски которые потом бы смакуя, пережевывала, подвергая еще большей боли.       Но в этот раз его недолгий сон прервался падением с кровати. Пытаясь прийти в себя после очередного кошмара, Горошко понимает, что его сердце все еще бешено колотиться, а легкие отказываются нормально функционировать, судорожко сжимаясь и разжимаясь под каждым жадным глотком воздуха. Где-то рядом с подушкой начинает мигать телефон, а свет от его экрана неприятно давит на глаза, заставляя Серёжу начать двигаться в его направлении. Дотягиваясь до злополучной техники, не долго думая, он набирает короткое сообщение на давно заученный номер. ― Лишь бы ответил, — тихо проговори, он нажимает на кнопку отправить.

«У меня снова кошмары»

4:23

«Меня это должно как-то волновать?» 4:27

«Нет»

4:28

      Через несколько секунд раздаются ожидаемые трели телефона на которые Сережа тут же реагирует, смахивая зеленый круг вверх. ― Тебе снова плохо и таблетки не помогают? ― слышится хриплый голос собеседника. ― Да, ― ответ получается крайне резким, что удивляет и самого Горошко. На конце провода послышался шумный вздох. ― Мне приехать, или все так можно решить? ― Сам же знаешь, что я отвечу «нет», хотя про себя буду просить «да». ― Хорошо, тебе повезло, что я в Питере. Минут через сорок буду, ты это... не задохнись только, ― после этих слов слышится тихие гудки.       Через некоторое время тишину квартиры прерывает звонок в дверь, но Сережа даже не встает, чтобы открыть ее, ведь у пришедшего есть свой ключ от парадной. Раздается щелчок входного замка, и чуть погодя в спальню входит Дима. Сережа про себя подмечает, что лицо у него заебанное, явно от недосыпа, благо не от такого как у него, а скорее от большой загруженности на работе. ― Ну, ― Дима проходит вглубь спальни и становится рядом с кроватью, укоризненно смотря на хозяина квартиры, ― Ты снова себя глушишь чем попало или же все хуже, чем в последний раз? ― Я не знаю, это все снова засасывает меня и не дает нормально спать. Так что есть вероятность, что хуже, ― Горошко поднимает на него глаза, которые будто бы блестят от тех безумств, что творятся у него в голове.       Чеботарев устало проводит ладонью по лицу и, прикрыв глаза, качает головой: ― Блять, знал бы ты как я хочу, чтобы ты был обычным, цельным человеком, а не сбором диагнозов с примесью любви к саморазрушению, ― наконец присев на край кровати, мужчина протягивает руку, и касается лба писателя, кожа ладони сразу намокает от выступившего на том пота и горит из-за поднимающейся температуры. ― Ладно, вставай. Давай мы покурим, потом примешь душ и попробуешь снова заснуть, но на этот раз не один.       Сережа лишь молча кивает, встает с кровати и направляется на балкон. Примерно полгода назад, когда он в очередной раз съехал с катушек, их отношения с Димой прекратились и первые два месяца ни один из них не выходил на контакт. Затем Дима понял, что этого бешеного нельзя оставлять одного надолго, ведь тот снова уйдёт в себя и такими темпами поставит крест на карьере писателя к которой так долго шёл. Мужчина терпит не один бзик со стороны бывшего любовника и со временем учится с ними уживаться. Но не мириться. В каждом есть стержень, который рано или поздно может надломиться и не важно насколько ты любишь этого человека - все это лишь вопрос времени.       Разговоры на тему рефлексии ни к чему хорошему не приводили, а только лишь усугубляли складывающуюся ситуацию, постепенно капая на писателя и все больше погружая его в черную бездну.       Таймер на бомбе даже не отматывался назад, отсрочивая взрыв, а продолжал медленно, секунда за секундой тикать.       Дима выходит на балкон вслед за Горошко и становится за его спиной, не решаясь дотронуться, боясь спугнуть. Достав из кармана джинсов помятую пачку, Чеботарев, зажав в зубах сразу две сигареты, подкуривает их, и протягивает одну бывшему, после чего затягивается сам. ― Посмотри, дохуя окон, а за ними и людей - разных, со своими загонами, проблемами, но они все продолжают эту ебучую жизнь. У каждого есть ситуации похуже или уступающие твоей, а у большинства из них были, как мысли, так и попытки суицида, ― Дима сглатывает подступивший к горлу ком и косится через оконное стекло на отражение поменявшегося в лице Сережи. Он делает еще одну затяжку и продолжает, ― Но, несмотря на это, большая часть из них продолжает жить. Кто-то боится, а кто-то понимает, что этим проблему не решить. Груз, который гложет перейдет с их плеч на плечи окружающих, которым не все равно, понимаешь? Я все это к тому, что люди продолжают жить, а не остаются ходячими и безэмоциональными трупами. Почти каждая проблема решаема, не зазорно просить помощи со стороны. Человек для того и предназначен, чтобы сочувствовать и сопереживать, а не молчать. Молчание не помогает, а убивает. Так что я жду от тебя как раз этих слов, не крика о помощи, ведь после него мало чем можно помочь, а именно слова. Так было всегда, ― он на несколько секунд останавливается и, глубоко вздохнув, кладет руку Горошко на спину между лопаток и чувствует, как того чуть потряхивает. Мужчина лишь надеется, что это от холода, ― Ты сам себя закапываешь и не даешь возможности помочь, укрывшись в собственном коконе, но, когда придет время, твой крик никто не услышит. Его не услышишь даже ты.       Сережа выбрасывает недокуренную сигарету в балконное окно и разворачивается лицом к Диме.       Несколько секунд давящей тишины и зрительного контакта, после чего он, чуть поддавшись вперед, упирается головой в грудь Чеботарева: ― Услышь меня и спаси.       Дима приобнимает его одной рукой и продолжает курить, про себя лишь молясь на то, что ему еще можно помочь.