Все смертные грехи по сути своей — голод

      — Хочешь узнать, какая она — моя сестра? Ах, моя сестра! — Эфир в сердцах всплеснул руками, воскликнув отчаянно: — Ох, Дайн, она уж-жасна! — Взгляд его вдруг стал лукавым, губы растянула мечтательная улыбка. — Встретив ее, ты поймешь, почему ураганам дают женские имена.       Иногда Дайнслейфу казалось, что отзывался Эфир о сестре с не совсем… братской любовью.       Иногда Дайнслейф слышал, как Эфир звал ее во сне, плача бессильно, будто брошенный ребенок.       Иногда Дайнслейф слышал, как Эфир по ночам задыхался, выстанывая ее имя, будто оставленный любовник.       — Люмин, — часто шептал он в пламя костра, точно мог призвать сестру из огня. — Свет мой, душа моя.       Дайнслейф не мешал ему в такие моменты. Оставлял его наедине с тоской и вожделением, давая то возносить хвалы сестре, как молитвы — богине, то проклинать ее непонятно за что.       — Это ведь не просто пустые слова, знаешь, — сказал ему Эфир однажды. — «Свет мой, душа моя». Мы с ней правда… неполноценны друг без друга. Особенно я! — ощерился он довольно, словно это было достоинством, а не недостатком. — Даже не знаю, что ее больше расстроит: если я умру без нее… Или если смогу без нее жить.