Про уродов и людей

— Это не совсем мертвый глаз, он еще немного видит. Проблема в том, что единственное, что он видит, это Джоуи Кьюсак, и он видит его насквозь… Я вижу, что внутри него, что его волнует. Он все тот же. Все тот же нахуй чокнутый Джоуи. И вы это знаете, ведь так? Что ты действительно знаешь о своем муже, Иди? Откуда он, где был, его жизнь до того, как он встретил тебя лет 20 назад? — Я знаю, что мой муж — Том Столл. Вот что я знаю. Это все, что мне нужно знать. — Да? Почему бы тебе не спросить «Тома» о его старшем брате Ричи? Спроси «Тома», как он однажды пытался выколоть мне глаз колючей проволокой. И спроси его, Иди… спроси его, почему он так здорово умеет убивать людей. Фильм «История насилия»

Он поднялся с операционного стола, или как эта хрень называется, но она ему не нравилась своей… операционностью? Логан ненавидел больницы и ненавидел не знать, почему. Он никогда не болел. Его раны едва успевали кровоточить перед тем, как они исчезали. Свинец в голову отключал его на короткое время, потом сплющенная пуля высвистывала вон из черепа, все, что было повреждено, заживало и — зацени. Его тело и смерть несовместимы. Хэнк выкачал из него литры крови, чтобы раскрыть секрет его клеток и намутить какое-нибудь мамбо-джамбо, которое всех спасет. Каждый раз Логан боролся с порывом отодрать Хэнку руку вместе со шприцом, хотя доброжелательней Хэнка были только луговые ромашки (когда он не синий, а белый). Откуда эта ненависть к людям во врачебных халатах, запахам лекарственной химии и стерильному пространству, где поют электричеством мониторы? Его кости, должно быть, были превращены в металл в одном из этих мест. Жалко, что во время «сеансов» Чарльз укладывал его в больничном отделении под белыми лампами, рядом с рентгеном и МРТ, который, когда они впервые решили его проверить, дал забавный эффект: магнит и металл, ха-ха. Логан уверен, что мистер Скотт Совершенство Саммерс (личико с обложки, собран, умен, Чарльз его намечает в преемники) рассмеялся, когда его поволокло по кишке аппарата и пришпилило к пластику, вытянув когти наружу. Мистер Мудак. Он встал на ноги. Тяжелые военные ботинки грянули об пол. Руки скрещены на груди, заднюю часть шеи царапает струйка пота (в воспоминаниях было что-то волнующее, может быть, пугающее, может быть, сексуальное). — Ну? — сказал он, огибая задумчивое молчание, в которое Чарльз всегда погружался, прогулявшись по руинам его памяти. Телепатическое воздействие на него почти невозможно было оказать, и Чарльз сильно уставал. Для самого Логана это было, как будто таран входил в гипсокартонную стену, а потом темнота в слабых проблесках красок и звуков, никогда не было запахов. — Что в этот раз? — он проворчал. — Древний Рим? Палеолит? После того, как Чарльз увидел мясорубку Вими-Ридж в его голове, Логан уже бы ничему не удивился. Они до сих пор не смогли установить его возраст. Он мог быть ровесником века. — Конец шестидесятых или начало семидесятых, — откликнулся Чарльз. — Шла война во Вьетнаме. — Я в этом участвовал? — Думаю, да, хотя боев я не видел. Но ты пошел добровольцем в американскую армию. Я видел, как ты подписывал документ. — Какой год? — Я не знаю. Логан кивнул сам себе. Он это предполагал. Его армейский жетон, с которым он очнулся на Три-Майл-Айленд, был почти новым. Но Логан костями чувствовал, что подобные украшения он носил очень долго. В лоскутах воспоминаний он видел джунгли, изодранные когтями напалмового огня. Что-то горело и кто-то кричал, возможно, он сам. Он вопросительно задрал бровь. Чарльз немного помедлил, свел вместе ладони и разъединил. — Ты был не один. С тобой был мужчина. Друг? Случайный знакомый? — Как он выглядел? От Чарльза запахло волнением; Логан услышал, как его пульс участился. Он что-то повертел в своих мыслях, взгляд разбрызгался и снова стал острым. — Логан, я его знаю, — сказал он глубоким голосом, осторожно отмеривая слова. — Меня предупредили о нем на случай, если мои враги воспользуются его услугами, поэтому я за ним немного следил. Это довольно известная личность. По крайней мере, так было лет десять назад, пока он не пропал с радаров. Увы, это была очень печальная слава. Логан невольно подался вперед, удивленный такой торжественностью. — И? — Даже его прозвища говорят о многом. Среди них — Зверь и Мясник. — И? — напряженно повторил Логан. — Кто это? — Виктор Крид. Пожалуй, самый беспощадный и опасный из наемных убийц. — Чарльз вздохнул. — Мутант и убийца мутантов. Сердце Логана сжалось, подпрыгнуло в горло, кровь зашумела в ушах. Он знал имя, но не фамилию. Мутант, с которым он познакомился в восьмидесятых годах, был убийцей по контракту, наемником. А опасностью от него так и искрило. — В какой-то момент, — продолжил Чарльз, — репутация обернулась против него. В середине восьмидесятых он отправился на задание в Никарагуа, где вырезал целую деревню. Женщин, детей, стариков… Он и прежде отличался жестокостью, но тогда превзошел самого себя. Как гласила молва, он это сделал потому, что ему было скучно. Стальные глаза с узким кошачьим зрачком. Теплый и сладкий запах. Тихие слова на заснеженной улице. — Я уезжаю. — Куда? — В Никарагуа. — Что там будет? — Пыль, ром, игуаны… У Логана пересохло во рту, когда он это вспомнил. Они расстались, и Виктор поехал совершать массовое убийство. Они поцеловались, и Виктор поехал совершать массовое убийство. Он так не хотел с ним расставаться, что позвал его, имя замело снегом… Если бы он убил Виктора, он бы предотвратил бойню. И наверняка еще множество страшных смертей. Или если бы он остановил его иначе… «Останься со мной». Он не остался… Он закашлялся, пытаясь выдавить улыбку: — Отличный парень. Но ты говоришь, он пропал? — После того инцидента в Африке даже его работодатели начали бояться иметь с ним дело. Он стал таким неконтролируемым. — Чарльз развел руками. — Говорили, что он исчез где-то в Европе. После этого о нем ничего не было слышно. Он может быть мертв. — Аминь, — хрипло сказал Логан (сердце ухнуло в колодец живота). Он тяжело сглотнул. — Я встречал его в восьмидесятых. Дважды. Он сжал кулаки, но не со злости. Собирался с решимостью. Чарльз должен знать. Пока не успел передумать: — Я с ним спал. Я не знал, кто он такой, но догадывался, что он делал. И я все равно пошел с ним. Он намекал, что у нас что-то было. Он хотел, чтобы мы… Этой мысли Логан не решился придать очертаний. Пусть она рассеется по ущельям его сознания, порастет мхом и сольется с камнями. Эта мысль — прыжок со скалы. — В общем, каждый пошел своей дорогой, — завершил он. — Это все. У него свело мышцы челюсти. Он расслабил их с усилием, превратив выдох в судорожную улыбку. — Наверное, это не очень хорошо для учителя, да? Такие знакомства? Он не знал, чего ожидать после таких откровений, но Чарльз только вздохнул. — Логан, ты дрался в клетках, сидел на барбитуратах, на всех огрызался и до сих пор пьешь, как портовый матрос. Мне известны твои недостатки. Логан хмыкнул. — Спасибо, проф. У меня еще грязный язык. Уголки губ Чарльза чуть дрогнули. — И это я тоже знаю. Впрочем, даже его собственная речь, такая культурная, что Логан иногда чувствовал себя, как в музее, могла быть присолена крепким словцом. Все мы люди, даже мутанты. — Звание учителя года мне пока не грозит, да? — Логан ухмыльнулся. — Боюсь, что нет. — Придется мне это пережить. Ладно, видимо, «сеанс» завершен. Сегодня мы… не узнали ничего нового. Пожалуй, это к лучшему. Его сердце постепенно восстановило ритм; кровь варилась в венах спокойнее. Он пожевал губу. — Ну хорошо, я тогда пойду. И от Чарльза снова запахло волнением. Логан обернулся, уже почти у двери. Нахмурился. Чарльз нервозно дернул шеей. Его взгляд что-то сказал. Логан почувствовал: что-то плохое. Инстинкты его не подводили. От этой информации у него ноги подкосятся, или он пробьет стену когтями в припадке ярости. — Что? — он перемолол вопрос между зубов. — Говори. Я большой мальчик, справлюсь. Беззвучный и словно бы печальный вздох. — Логан, Виктор Крид похож на тебя. Очень похож на тебя. Логан почти рассмеялся. — Знаю. Регенерант. Когти. Что-то звериное. — Рассмеялся сипло и громче, какое-то горчащее веселье поднялось в нем. — Что-то очень звериное. Я никогда не видел никого, кто был бы меньше похож на человека. Включая тех, кто совсем не похож на людей. Он говорил иногда, как будто рычал. А иногда, как будто мурлычет огромный кот. Он двигался, как дикий зверь. Кто-то взял тигра и заточил его в кожу ради забавы. Но он остался тигром. Он лизал мою кровь. Я лизал его кровь… — Я думаю… — Чарльз сжал губы, его плечи приподнял выдох. — Логан, я полагаю, что Виктор Крид — твой брат. Воздух потемнел и подернулся красным. Краснота мутная (это не гнев). Дымку перерезала короткая вспышка молнии. Вдалеке прокатился гром. — В твоих воспоминаниях он называл тебя младшим братом, — сказал Чарльз. — Можно было бы предположить, что это прозвище, хоть и странное для интимных отношений. Но ты и он… — Он покачал головой. — Вы слишком похожи. Это не совпадение. Логан моргнул. Приоткрыл рот в немом: нет. — Нет, — он попытался стряхнуть мутную красноту с глаз. — Этого не может быть. Он понял, что это правда еще до того, как закончил говорить. Он, наверное, всегда знал, что это правда. Эта правда была во всем. Настолько прозрачная и очевидная, что не заметить ее было невозможно. И если он не заметил, то лишь потому, что он этого не хотел. Он хотел драться с Виктором и трахаться с ним. Логан уставился на Чарльза, не видя его. Он повторил: этого не может быть, в отчаянной, глупой, смехотворной попытке отрицать свое страстное неутоленное желание — воткнуть когти и член в Виктора Крида, сосать его жесткий язык, слизывать его кровь, слизывать его запах, ощущать шероховатость его шерсти под пальцами, согревать его дыханием рот, разговаривать взглядами, рыками и тишиной, пока шумная листва и зеленое полярное небо сомкнуты над их головами. К груди прилил холод. Он подумал, что зима, которой они расстались в Дулуте в восьмидесятых, зима на границе Канады и его прошлой жизни, будет теперь всегда. Он узнал другую жизнь. Он, наверное, даже узнал другую любовь. Он поменял свою породу, нашарил в себе человека, укрощает инстинкты, преломляется в свет. А зима не прошла. Чарльз смотрел на него со странной печалью. Логан поискал в нем физические признаки отвращения, ужаса или презрения, но не нашел. Было и что-то еще, неуловимое. Может быть, из-за этого неуловимого, безмолвного разговора души, Логан с ним и остался. Доброта Чарльза заполняла его пустоты чистой тихой водой. Он видел это и в Джин, но под ее мерцающей тишиной бушевал ураган — он это чувствовал, как чувствовал голой ступней бьющий в пластах земли ключ или дыханье грозы в еще спящем воздухе. Если бы человек не был ею так очарован, зверь, скребущийся в нем когтями, выл бы от паники. Доброта добротой, но Чарльз все еще директор учебного заведения. — Ты, конечно, захочешь, чтобы я ушел, — сказал Логан, глядя в точку между лысой головой и облитой белым светом стеной. Его спина ощущала реальность двери. Сейчас его заколтыхают отсюда нахрен, и это единственное верное, что следует сделать. В конце концов — он был в курсе — за инцест сажают в тюрьму. Это без учета других его «достижений» в прошлом, которые — он был уверен — одно лучше другого. Звание «выпускатель кишок года» ему точно можно было бы присудить не в одном году, так в другом. А еще мой старший брат — психопат и убийца с такой замечательной репутацией, что его боятся другие убийцы. А еще я не знаю, что я сделаю, если встречусь с ним снова. Возможно, я оторву ему голову, чтобы он сдох наверняка. А возможно, прыгну на его хуй. Шансы примерно пятьдесят на пятьдесят. Даже сорок девять на пятьдесят один в пользу хуя. Потому что я прекрасно помню, как я хотел его — до нытья в зубах, в сердце, в члене. Как хорошо с ним было. Как я отключился в его постели на сутки, настолько мне было спокойно, словно я наконец-то там, где всегда должен быть, с тем, с кем я всегда был. Секс с другими, как оттиск на копировальной бумаге. Я с ними рядом пошевелиться боюсь, чтобы не раздавить всем проклятым металлом в своем организме и не вспороть их хрупкие беззащитные тела когтями, если они вдруг выскочат. Спать с кем-то рядом мне запрещено. Я уже убил Роуг, когда девчонка пришла меня разбудить от моих кошмаров. По счастью, она убила меня в ответ. Я никогда не чувствовал такой близости ни с кем, как с этой маленькой ходячей смертью. Благодаря ей я почувствовал себя живым. Мне будет жаль прощаться с ней… — Почему ты решил, что я хочу, чтобы ты ушел? Голос Чарльза щелкнул по его кипе мыслей, и они рассыпались. Логан потер свой лоб и набрел на Чарльза взглядом. Он сидел в своем инвалидном кресле и смотрел на него снизу вверх, но Логан почувствовал себя маленьким. Он разозлился. — Мне это надо сказать? — процедил он. — Хорошо, я скажу! Это школа, тут дети. А я… я… Он задохнулся, как будто налетел ртом на воздух. — Что — «ты»? — сказал Чарльз спокойно, даже слегка прохладно. — Ты стал заразным? Рев истек сквозь его зубы: — Я ебался с собственным братом! Чарльз поморщился. — Логан, следи за своей лексикой. Как ты сам верно заметил, мы в школе. — Это тебя волнует? — прорычал Логан. — Моя лексика? Я ведь… я… Он проглотил обрывки слов, потом выплюнул их: — Это грязь! Тебе не противно? Он резко отпрянул от двери, сам не зная, куда идет. Чуть не коснулся колена Чарльза, чуть не отскочил от него. Застыл, повернувшись к Чарльзу спиной, слепо впиваясь в размазанный свет. На него набросились обрывки воспоминаний, не из прошлого, не из потерянной жизни — из новой. Жесткий язык извивается у него внутри, а он думает: он со всеми так делает? Это не слишком для первого раза? Горячая тяжесть дыхания, твердая линия члена, его раскалывают, заполняют, его нервы горят, зубы сомкнуты, потом оскалены в реве… Он теряет над собою контроль, он хочет себя отпустить. Его когти в теле Виктора, когти Виктора в нем, стоны разорванной плоти… Сладкая струйка крови блестит на его запястье, и он лижет, лижет, не может насытиться, как ебучий вампир… В нем спаяны ужас, экстаз и переживание правды, они — пара животных на случке, и это лучшее, что с ним случилось за все время, что он бродит по тупикам беспамятного одиночества в постороннем обновившемся мире, где движутся стрелки часов, но не он. Потом мы пили, говорили, дрались, потом я сунул свой хуй в него, крепко обнимая за плечи, целовал, изучая губами лицо, подыхая от нежности, такой сильной и острой, словно кулак отправили мне в под дых, он вдруг стал послушным и тихим, позволил мне брать его, как хочу, спал с ним рядом, спал в его запахе, запах был — лес, зверь и дом… Я влюбился в него. Я влюбился в него, потому что я уже любил его раньше. Я был влюблен в своего брата, и он был влюблен в меня. Я понятия не имею, как долго это длилось, как давно это началось, кто из нас что сделал первым, но я понимаю теперь: так мы жили. Мы знали, что никто не поймет, и мы говорили: к черту. И если это гибель, обрыв и падение — к черту. И если вы на нас косо посмотрите, мы выколем вам глаза. И если мир нас не принимает, мы вырежем мир подчистую, вскроем когтями его жирное брюхо. Мы выживем в нем одни, как боги и тараканы, а потом мы трахнемся, и я кончу с его членом в заднице, с его кровью на губах, когда тигриный шепот опалит мое ухо, пощекочет мои мозги, вонзит раскаленные иглы похоти в череп: вот так, младший брат… Угольная чернота беспамятства раскололась. В голове стало громко, сердце снова метнулось в горло, его затошнило. — Так мы жили, — он прошептал. — Вот как мы жили с ним, Чарльз, понимаешь? Чарльз сказал (издалека): — Логан, я знаю. Я понял это из твоих воспоминаний, которые я увидел сегодня. Пожалуйста, не беспокойся, я не наблюдал ничего слишком личного. Но дело в том, что некоторые вещи… Тихий вздох рябью скользнул в белом электрическом воздухе. — Некоторые эмоции для телепата вполне очевидны. Они говорят сильнее поступков. Мне не требовалось подтверждения, чтобы убедиться в глубине и силе твоих чувств к нему. Логан помотал головой, от чего-то отрекаясь в себе. — Нет никаких чувств. Если я встречу этого ублюдка, я убью его. Хотя бы за то, что он не сказал мне, кто он такой. Я спрашивал, он молчал. Хотел сохранить наш маленький грязный секрет. Хотел, чтобы все было, как раньше. А я не захотел. Чарльз внезапно подъехал к нему, придвинувшись очень быстро. Он управлялся со своим креслом, как будто оно было частью его самого. Доброжелательность улетучилась с лица, оно стало строгим. — Я бы предпочел, чтобы ты никого не убивал, Логан. В особенности из-за старых обид. — Обид? — рявкнул Логан. — По-твоему, это нормально? Это нормально делать? Со своим братом! Когда он и ты… Не могу сказать, потому что мы в школе! Его грудь раздулась от рычания, когти дернулись под кожей. — Да, да, — отмахнулся Чарльз. — Ситуация прискорбная. Но, во-первых, мы не знаем подробностей вашей жизни. Мы не знаем, что с вами могло происходить. Во-вторых, это случается не настолько редко, как принято считать. Согласно Фрейду… Логан прорычал смехом: — Фрейду! — Согласно Фрейду, — невозмутимо продолжил Чарльз, — члены семьи испытывают друг к другу естественное сексуальное влечение. Хотя Вестермарк ему возражает. С его точки зрения, дети, которые воспитывались вместе, напротив, не могут его испытывать. Но большинство психоаналитиков до сих пор придерживается концепции Фрейда. Логан изумленно расширил глаза, булькая нервным хохотом. — Господи, откуда ты все это знаешь? Его будто щекотало внутри. Он заподозрил, что впервые в жизни это не приступ гнева, а натуральная истерика. Чарльз замялся, тронул запонку своего пиджака. — У меня были причины изучать этот вопрос. Истерика пощекотала сильнее. — А, тоже братишка есть? — Логан подмигнул ему. — Ну, поздравляю, Чак. Что может быть лучше братской любви, скажи? Чарльз стойко держал оборону, не позволяя вовлечь его в свистопляску, воцарившуюся у Логана в голове. — У меня была сестра, — сказал он. — Во всяком случае, я считал ее своей сестрой. Мы выросли вместе. Глаза стали грустные и блестящие. Истерические нитки лопнули, Логан выдохнул. Потер затылок, прислонился к стене (твердость, прижатая к лопаткам, возвращала его в неуют сегодняшнего дня, помогая перешагнуть через открытие). — Извини, — сказал он. — Я не знал. Чарльз кивнул. — Некоторое время, я полагаю, она испытывала в отношении меня романтические чувства. Ничего серьезного, обычное увлечение молодости. Но я все же забеспокоился. А потом… — Губы сложились грустной улыбкой. — Как и в твоем случае, мы пошли разными дорогами. Возможно, я сам в этом виноват. Я не смог дать ей того, что она заслуживала. И недостаточно хорошо понимал ее. Тогда появился другой, кто увлек ее своими идеями, своей личностью… Им было очень легко увлечься, я и сам достаточно долго… Голос прекратил черкать слова — необычно взволнованно для Чарльза. Помолчали о своем, оно хрупко звенело. Потом Чарльз сказал, очень сосредоточенно и серьезно: — Логан, ты нужен здесь. Не только мне, хотя в школе всегда не хватает помощников. Ты нужен этим детям. Побудь наедине с собой, обдумай свое прошлое и постарайся с ним примириться. Я знаю по себе, как важно в такой ситуации не оплакивать потери, которых уже не вернуть, а фокусироваться на настоящем. Не кори себя слишком сильно, ты не можешь позволить себе такой роскоши, как жалость к себе. У нас очень много работы. — Да, — сказал Логан бездумно, слово сразу же испарилось, ничего из него не высвободив. Но Чарльз обычно был прав, поэтому он сказал: — Ты прав. Он пошел на выход, опустошение потянулось за ним. За дверью он прислонил лоб к холоду металлической поверхности. Он хотел выть, но выть в школе нельзя. Можно выругаться, если сделать это очень тихо. Стиснул зубы. — Ебена мать, ебена мать, ебена мать… Выдавив это (вновь никакого облегчения), он побрел по коридору, за углом его ожидал запах. После «сеансов» Роуг встречала его, как в больнице (снова больницы). Предлагала любовь и помощь — все то, что он не заслуживает. Вот он идет, а от него отваливаются куски грязи и крови, старого сгнившего леса и тьмы. Она запачкает ноги. Вынырнули глаза — два осколочка света и беспокойства. Логан махнул рукой. — Не сейчас, детка. В спину запахло ее обидой и смертью, которая росла на ее коже. Чарльз верит, что со временем она научится себя контролировать, чтобы не убивать прикосновением. Чарльз верит во все на свете — в людей и мутантов, в идеи и правильное их приложение, верит даже в зверей. Иногда Логан думал, что он святой. Святой в инвалидной коляске, одинокий, усталый, с тоскливым взором, бьющийся один на один со всем миром людей и уродов. У него была сестра, и она ушла от него, не изжив своей любви или ненависти. Может быть, она умерла, Логан не знал, только почувствовал его боль. Бог всегда найдет способ вознаградить лучших: убьет молодыми или лишит всего. У Бога должны быть железные когти. Три часа дня, еще шли занятия. В школе тихо, кроме шорохов в классе. Потом вдруг громко — что-то взорвалось, загорелось, сломалось, замерзло или все это одновременно. Малышня не умеет справляться со своими способностями, подростки ими злоупотребляют. Дурдом. Чарльз сказал, что он в этом дурдоме нужен. Хотя какой от него прок? Он, в общем, ничего не умеет, только не умирать, а убивать в школе нельзя… Но если он нужен, то он попытается. Попытается не изваляться в сладкой жалости к себе, не нянчить старые обиды, не ковырять в гноящихся ранах. Попытается быть полезным и оправдать веру Чарльза. Попытается вытащить занозы из памяти, просто забыть того, кто был его братом, забыть все, что он во мне разрушил и создал, оттереть от него свою душу, сердце, мозги и член. Не убить его при встрече. Не надеяться, что она состоится… Он угнал мотоцикл Скотта (должен же Саммерс на что-то сгодиться), скоро асфальт дрожал под колесами, листва на обочинах шоссе мчалась мимо, пахло бензином, железом, дорожной пылью. Он любил эти запахи, они выгоняли мысли из головы, пусть и не снимали тяжести с сердца. Наверное, однажды она пройдет, отсоединится от него и станет записью о чужой жизни в чужой тетради. А у него пока много других занятий. Маска человека сидит на нем кособоко, ее еще долго прилаживать, чтобы она не отлетала. Он остановился в придорожном баре, заманившем его в огни. Взял пиво и надолго к нему присосался. Двинул дальше под рваными облаками, как призрачный всадник в небе, гонящий стадо дьявола. Йиппи-йа-эээй, йиппи-йа-оооо. [1] Ветер хлестал лицо, скорость гудела в венах, он остановился на ночевку среди деревьев, прислонился спиной к стволу. Края леса поплыли, темноту вдуло под веки. Хаос памяти как разговор и вкус кожи. — Слышь, а чего ты все-таки прятался в тундре? Думал, чем дольше я буду искать, тем быстрее соглашусь на Вьетнам? — Ага… Его голова лежит на твердом животе, он ощущает перекат мускулов, когда его брат двигается. — Ну и мудак ты. — Ага… Когти легонько проскребывают его плечо. — Ты и твои ебучие игры. — Ага… — Чё ты заладил: ага да ага? Опять слова забываешь? — Ты три недели в трусах спал. — Я их менял. — Бля, ты тупой. — Ты тупой. — Точно. Мы трахнулись, я тупой. Язык не ворочается. — У меня в заднице ворочался. — Еще хочешь? — Пока нет. Думаю. — Хватит думать. Второй раунд, детка. — Эй, погоди! Ты боялся… Старые пружины кровати скрипят. Виктор, перевернувшись, ныряет вниз между его раздвинутых колен. Логан удерживает брата, чтобы тот обзавелся лицом вместо гримасы вожделения. — Ты не хотел, чтобы я тебя нашел. Ты боялся что-то мне сделать. Поэтому убежал. Спасал меня от себя. Ленивая ухмылка медленно взрезает лицо. — Думаешь, я размяк? Логан отвечает своей ухмылкой. — А ты думаешь, я не знаю, когда ты пиздишь? — И когда? — Всегда. — Логан притягивает его за плечи, проводит языком по его губам. — Пока дышишь, сумасшедший ублюдок. Его дрожь отдается сладким холодком, стекающим по спине Логана. — Почему согласился? Голос Виктора глухой и горячий. Логан вдыхает его запах с шеи, мокро блестящей от свежего пота. Логан говорит в его горло: — Не хочу тебя потерять. Видишь, как я размяк? Горло сокращается под нажимом его зубов. — Джимми, да, еще… Я люблю тебя. Он ощущает слова изнутри, когда кусает сильнее. Потом оранжевое солнце сжигает джунгли, шипя на влажной листве, пахнет бензином и паленой плотью, даже когда он трет кулаками глаза, поднимается с холодной рассветной земли, заводит мотоцикл Скотта и уезжает высекать из себя память, имя и боль.