Я тебя (не) вспомню

      – Снова здравствуй, старушка, — улыбается Баки, кладя руку на борт лодки.       Иногда ему хочется сказать Сэму: «Да продай ты её наконец!» — но он знает, как дорога эта посудина другу, поэтому каждый год соглашается помочь с её починкой. Есть что-то незримое, что-то необъяснимое, что год за годом тянет его в маленький портовый город на атлантическом побережье.       – Спасибо, что помогаешь, — Уилсон хлопает мужчину по плечу и получает в ответ кивок.       На самом деле Барнс не против такого времяпрепровождения. С другом работа проходит весело, Сара готовит вкуснейшие обеды, люди в округе добродушные и юморные, а холодное пиво вечерами ощущается лучшим подарком вселенной. Хотя Баки вроде как работает, он чувствует, что по-настоящему отдыхает. Через пару недель он вернётся в Бруклин, будет видеть хмурые лица на улице, слушать круглосуточный гул машин и бубнёж ведущих новостей, вкалывать в офисе на скучной работе с девяти до шести, по пятницам сидеть в баре и заигрывать с очередной подвыпившей красоткой, а в выходные валяться на диване с книгой и иногда выбираться с друзьями за город. Определённо ремонтировать лодку в компании Сэма гораздо лучше.       Они работают весь день под палящим солнцем, разбирают двигатель и настраивают приборную панель. Уставшие, но довольные, они провожают солнце за горизонт, вспоминая школьные годы, и пьют ледяной Heineken.       «Мне не нравится зелёный цвет. Под водой его слишком много».       Баки хмурится, разглядывая зелёную бутылку. Он не помнит, чтобы кто-то из его знакомых говорил об этом.       – А я ведь любил её, пока она не уложила меня на лопатки, — смех Уилсона выдирает мужчину из странных размышлений.       – Да почти все парни любили Наташу, пока она их не била, — фыркает Барнс, возвращаясь в реальность, и вспоминает бойкую подругу.       – Ага, кроме Клинта. Чёртов мазохист.       – Он считает, что бьёт значит любит, — пожимает плечами Джеймс, и они смеются.       Непонятное наваждение о зелёном цвете снимает как рукой.       – До сих пор не могу поверить, что она вышла за него. Я думал, такие, как она, строят карьеру, разбивают сердца и заводят мужчин, как маленьких собачек: непрактично, но стильно.       – Думаю, он просто оказался единственным, кто готов был её защищать несмотря на то, что она сама защитит кого хочешь. Даже сильные девушки любят чувствовать себя рядом с мужчиной, как за каменной стеной, — философски тянет Баки, прикладываясь к бутылке.       – Так вот почему на тебя столько девчонок вешалось, — усмехается Сэм.       – Нет, просто всем нравился патлатый хмурый парень в кожанке и на байке. Крутые загадочные ребята — влажная мечта девочек-подростков, — фыркает Джеймс.       – Самокритично, — Уилсон улыбается в тридцать два и шутливо пихает друга в плечо. — А теперь вот не патлатый и не хмурый — и одинок.       Барнс закатывает глаза:       – Трачу свободное время на ремонт твоей лодки вместо поиска девушки.       – Иди ты, — не обижается на подколку Сэм, чокается бутылкой пива о бутылку приятеля и опустошает её.       Баки усмехается, выпивая свою порцию до дна, и старается не думать о том, что на самом деле ему немного одиноко. Он тоскует по чему-то неосязаемому, мимолётному, что оставило огромную дыру в его груди.       Джеймс ложится спать на диване на первом этаже — как и всегда, когда он гостит у Сэма. Уилсону каждый раз немного неловко за неудобства, но Барнс отмахивается: после долгих лет в армии мягкая кровать вызывает скорее дискомфорт.       Он просыпается среди ночи в холодном поту. Сердце тяжело отдаёт в груди, а воздух кажется слишком плотным, чтобы свободно дышать, пока остатки кошмара растворяются в омуте памяти. Баки проводит ладонью по лицу, приводя себя в чувства, и решает, что прогулка ему сейчас пойдёт на пользу. Он подхватывает бутылку пива и тихо выходит на улицу.       Снаружи темно: фонари после полуночи не горят, зато на небе можно разглядеть сотни звёзд. Прохладный морской ветер приятно щекочет кожу, и дышать становится легко. Джеймс замирает на пороге на несколько минут, позволяя себе насладиться потрясающим видом. Он бездумно разглядывает звёзды. Баки не был силён в астрономии в школе и совершенно не знает названия созвездий, но ему неожиданно нравится находить в бессмысленно разбросанных по чёрному полотну точках узоры. Вон тот десяток звёзд напоминает длинную рыбу.       «Мы называем его Кобия. Ты похож на кобию. Эти рыбы большие и плавают в одиночестве, а ещё их называют рыба-сержант. Я назову это созвездие Джеймс».       Мужчина зажмуривается и встряхивает головой. Какие, к чёрту, кобии? Кто это вообще? Барнс хмурится и откупоривает бутылку. Несколько глотков пива приятно холодят внутренности, и он закуривает сигарету. Странные слова не отпускают его. Никто не рассказывал ему про кобий, никто не называл в его честь созвездия. Баки вдруг понимает, что даже не может определить голос этого недовоспоминания — это просто фраза, выжженная где-то на подкорке сознания. Видимо, это что-то из его снов. Джеймс поводит плечами, сгоняя странное видение, и, сделав глоток из бутылки, неспешно двигается к берегу.       Океан удивительно спокоен этой ночью. Волны тихо омывают берег, вода поблёскивает в свете луны, лодки покачиваются и скрипят, и всё кажется немного волшебным. Баки чуть улыбается, проникаясь атмосферой умиротворения, и бредёт вдоль воды, позволяя себе расслабиться и ни о чём не думать. Он доходит до пирса, шагает по нему и садится на край, позволяя прохладной воде окутать ноги. Солёный воздух кружит голову и опьяняет похлеще пивного хмеля. На душе впервые за долгие месяцы легко.       Барнс допивает пиво и ложится спиной на деревянные доски, закидывая руки за голову. Он прикрывает глаза, вслушиваясь в мерный шум волн, и среди них можно разобрать тихую, словно издалека, мелодию. Звук протяжный, глубокий, низкий, он стелется, как туман, пробирая до самых костей. Баки чувствует, как эта мелодия — по звучанию одновременно похожая на оргáн, виолончель и академический хор — обволакивает его тело, расслабляет, унося все прочие звуки и мысли, ласкает каждое нервное окончание. Она кажется сладко-солёной и холодной, но почему-то согревает грудную клетку. Джеймс не может разобрать ни единого слова, он даже не уверен, что там есть слова, но он понимает. Он чувствует тоскливую грусть и бесконечное одиночество в каждой ноте, но песня резонирует с его душой и отдаёт чем-то светлым и полным любви. Это что-то такое неуловимо знакомое, что впечаталось в его кожу, но растворилось в омуте воспоминаний. Он слышит, чувствует каждой клеточкой тела тихое: «Прости», — и может коснуться его…       Сержант приходит в себя на мягком песке весь мокрый. Он приподнимается на локтях и сплёвывает морскую воду. Лёгкие горят, горло неприятно царапает при каждом жадном вдохе, а живот болезненно крутит. Баки знает это состояние: так бывает после того, как тонешь в море. Он свалился с пирса? Что за?..       – Чёрт, надо меньше пить, — хрипит Джеймс себе под нос, с трудом вставая с песка, и возвращается в дом.       На следующий день Баки с головой уходит в работу. Он не рассказывает Сэму о произошедшем ночью, чтобы тот не волновался лишний раз, и сам старается не думать об этом. Весёлый трёп Уилсона отлично помогает.       Вечером они собираются у костра с несколькими местными жителями. Треск поленьев, сочный запах жареного мяса, рыжие блики от огня, терпкий запах самокруток — всё это напоминает редкие хорошие армейские деньки. Мужчины травят байки, а малышня внимательно, едва не открыв рты, вслушивается в каждое слово.       – А ещё здесь живут русалки, — вкрадчиво делится Джереми — невысокий крепкосложенный бородач.       – Они заманивают моряков пением и топят их?       – Они едят людей?       – А они красиво поют?       – Как они выглядят?       – А бывают русалки-мальчики?       Детские вопросы сыпятся один за одним, почти наперебой, их голоса полны воодушевления, им хочется прикоснуться к волшебству истории, и, какой бы глупостью ни были эти легенды, Баки не может судить их за это: в конце концов, они всего лишь доверчивые дети.       – Конечно, бывают русалки-мальчики. У них голоса низкие, утробные, а у девочек звонкие, как перелив колокольчиков. Но все они поют красиво, их голоса гипнотизируют, и ни один человек не может им сопротивляться. Но людей не едят.       – Тогда зачем убивают?       – Говорят, они безумно одиноки. Русалка заманивает случайного путника к себе в надежде, что проведёт с ним всю жизнь, но люди под водой не живут, и морская дева снова тоскует.       – Дядя Реми, а ты их видел?       Бородач крепко затягивается сигаретой и хмурится. Он молчит несколько минут и потом задумчиво кивает:       – Видел. Недавно совсем, с месяц назад. На причале сидела, волосы чесала. Я тогда подумал: странная она. В легендах у русалок волосы длинные, а у той едва до плеч доставали. И сидела она, сгорбив широкие плечи, не пела совсем, только хвостом по воде водила и камушки бездумно кидала.       «На дне много красивых камушков. Хочешь, я тебе достану?»       Баки встряхивает головой. Наслушается же. Он отходит от костра, теряя интерес к местным легендам. В это могут верить дети, а сержанту так-то за тридцать, пора бы уже перестать вестись на сказки.       Мужчина ложится на гамак под открытым небом, чуть покачиваясь, словно на волнах. Вокруг темно, блики костра едва заметны за деревьями. Барнс смотрит в небо и невольно находит глазами Кобию. «Я назову это созвездие Джеймс». Мужчина хмыкает. Какая глупость. Созвездия Джеймс не существует — как и Кобии, он прогуглил (и узнал, что такая рыба и правда есть, она достигает почти два метра в длину, часто обитает в одиночестве, и её действительно называют рыба-сержант).       Баки переводит взгляд в другой конец небесного полотна. Там звёзд поменьше, но три из них выделяются: они крупные и яркие и образуют прямоугольный треугольник.       «Они похожи на родинки у тебя на груди, — он невесомо ведёт кончиком пальца по гладкой влажной коже, соединяя три чёрных точки в треугольник. — Я назову это созвездие Гельмут».       У Баки начинает болеть голова — в прямом и переносном смысле — от этих обрывков голосов. Какой, к чёрту, Гельмут? Сержант совершенно точно уверен, что это говорил он, он даже ощущает странное покалывание на пальце, будто только что и правда трогал чьё-то тело, но он не знает никого с таким необычным именем.       Ему просто надо выспаться.       Во вторник у них внеплановый выходной: дождь льёт так, словно перевернули океан. Сара гремит посудой на кухне, пока вокруг неё носятся неугомонные мальчишки, но Баки их почти не замечает, задумчиво разглядывая, как ветер тормошит несчастные деревья, и вслушиваясь в стук капель по окну.       «Я не люблю дождь. Зачем вылазить из воды наружу, если там тоже мокро? И солнце не люблю: оно сушит и обжигает».       «А какую погоду ты любишь?»       «Мне нравится гроза. Она красивая. Будто трещины на небе. И ещё снег. Я никогда не видел снег, но он мне точно понравился бы».       – Приём! — перед лицом щёлкают пальцы, и Джеймс фокусируется на насмешливом лице Сары. — Долго ещё будешь печально смотреть в окно, героиня мелодрамы?       – Прости, задумался, — кисло улыбается мужчина.       – Завтрак готов, — усмехается она и уходит обратно на кухню.       Баки отмахивается от ставших почти привычными обрывков не то прошлого, не то выдуманного и плетётся за стол.       Уилсоны решают, что раз лодкой заняться сегодня не получится, то можно потратить день на уборку дома. Барнс не против. Они с Сэмом то и дело передвигают мебель, решив, что если и проводить уборку, то основательно.       – Эй, Бак, это разве не твой блокнот? — Сэм протягивает запылившуюся книжечку, которая валялась под диваном, где сержант ночует. — Тут ещё какой-то мешочек. Тяжёлый.       Джеймс забирает вещи из рук друга. Блокнот отправляется в карман джинсов, а бархатный мешочек и правда оказывается нелёгким. Мужчина с интересом развязывает шнурок. Внутри лежат цветастые камушки и мелкие ракушки.       – Что за херня?! — не выдерживает он.       – Что там?       – Всякий мусор с пляжа. Небось твои мелкие насобирали, — фыркает Баки и кладёт находку на подоконник: что-то не позволяет отправить её в мусорную корзину.       К вечеру они вымотаны, зато дом выглядит так, словно его только купили. Уилсон протягивает бутылку пива, и Джеймс сомневается несколько секунд, но всё же принимает. Он не в силах присоединиться к беседе, поэтому остаётся полулежать на своём диване.       Мужчина вспоминает про блокнот и достаёт его. Кажется, он потерял его в прошлом году. Баки с улыбкой читает свои старые пометки: список продуктов, песни, которые настаивал послушать Сэм, какие-то встречи и контакты. На некоторых страницах мелькают наброски лица. Баки никогда не был силён в рисовании. Ему даже не нравилось рисовать. Что же сподвигло его взяться за карандаш?       Черты незнакомого лица неаккуратные, рваные: несколько полос, образующих округлое лицо,       «Ты такой красивый, Хель, — пальцы скользят по влажной коже». волнистые линии-волосы,       «Мне нравится, когда ты расчёсываешь мои волосы». тонкие губы,       «Я хочу тебя поцеловать. Ты позволишь? — большой палец обводит приоткрытые бледные губы». вздёрнутые брови,       «Как ты это делаешь? У меня не получается поднять только одну бровь, — недовольный всплеск воды». глаз и носа вообще не было.       «У тебя необыкновенные глаза. Будто звёздное небо».       «А твои похожи на океан».       На некоторых страницах угадываются наброски рыбьего хвоста.       «Они разные бывают. Мой мне не нравится».       «Он прекрасен. Ты весь прекрасен».       Так странно.       Чувствуя неладное, Джеймс перелистывает блокнот. Одна из страниц исписана именем Гельмут или Хель, и это напрягает. Стоит дойти до конца блокнота, как сержант понимает, что не может дышать. На бумаге нарисовано три точки, образующие прямоугольный треугольник, вершины которого были подписаны H, E, L. На соседней странице — чуть скукоженной, с поплывшими печатными линиями, будто на ней рисовали мокрой рукой — точками вырисовывается чёртово созвездие Кобия, и каждая криво подписана, образуя JAMESBARNES.       Баки отбрасывает книжку, будто обжёгшись. Что за бред?! Он сходит с ума? Мужчина вскакивает с дивана и ходит по комнате туда-сюда, пытаясь привести мысли в порядок. Не получается: в голове бардак. Барнс пытается вспомнить хоть что-то с прошлого лета, но, кроме посиделок с Сэмом и флирта с Сарой, не находит ничего. У него амнезия? Деменция? Шизофрения? Взгляд цепляется за мешочек с камушками. Джеймс думает, что терять ему нечего — рассудок он, кажется, потерял безвозвратно, — и высыпает цветные кругляши и изогнутые ракушки на ладонь. Мужчина замечает на камнях буквы, и ему требуется десять минут, чтобы собрать фразу «I will miss you».       Барнс подхватывает кожанку и спешно выходит из дома. Плевать на восклик Сэма «ты куда?», на ещё моросящий дождь, на весь мир — ему срочно надо к океану, будто там он найдёт ответы на свои вопросы.       Он приходит к причалу, промокший до нитки, встрёпанный, тяжело дышащий, и вдруг понимает, что не знает, что должен делать дальше. Джеймс проводит рукой по лицу, стирая капли воды. Закуривает. Закрывает глаза. Делает несколько глубоких вдохов. И идёт на край пирса. Океан сегодня бушует, волны поглощают друг друга и врезаются в доски, разбрызгивая капли морской воды. Баки чувствует себя полнейшим идиотом, но всё же кричит:       – Гельмут!       Голос растворяется в шуме дождя и ветра. Он зовёт снова, и ещё раз, и ещё, но ответа нет.       – Кто такой Гельмут? — раздаётся обеспокоенное за спиной.       Барнс резко оборачивается и видит взволнованное лицо Уилсона. Сержант качает головой и отмахивается, позволяя увести себя домой.       Следующие три дня он не подходит к пирсу и старается не думать обо всей происходящей чертовщине.       К пятнице они заканчивают ремонт лодки. Она приятно урчит и уверенно рассекает водную гладь. Джеймс может возвращаться домой, но ему хочется провести ещё несколько дней тут, вдали от городской суеты, и семья Уилсонов только за.       Сэм с племянниками уезжает в парк, пока Сара уходит на работу, и вечер Баки собирается провести в одиночестве. Он бесцельно шатается вдоль берега, пока ноги сами не приводят его на причал. Барнс несколько секунд сомневается, хочет ли быть тут, но всё же садится на доски и бездумно провожает взглядом закатное солнце.       Он достаёт из кармана мешочек с камнями. К чёрту это всё. Первый камушек, красный, с буквой I, летит в воду. Второй плоский, его Баки запускает под наклоном, как в детстве, и на воде остаётся три круга. Он замахивается третьим, когда слышит сзади стук. На мокрой доске лежит красный камень с немного затёртой I. Джеймс делает глубокий вдох и задерживает дыхание. Он осматривается вокруг: никого. На пробу он тихо зовёт:       – Гельмут.       Из-под воды выскакивает второй камушек, приземляясь рядом с Баки. В сумерках не получается разглядеть ничего под водой, но мужчина всё же замечает движение. Он чуть громче повторяет:       – Гельмут, — вдох. — Хель…       Сбоку по водной глади идёт рябь, и наконец выглядывает макушка. Джеймс перестаёт дышать, наблюдая, как над волнами медленно появляются тёмные, отдающие рыжиной в последних лучах солнца волосы, за ними бледный почти до прозрачной голубизны лоб, брови уголком и необыкновенные глаза. Белка́ не видно — весь глаз затапливает тёмная, почти чёрная радужка с белыми бликами, которая прячется под внутренним веком при каждом моргании. Странное, совершенно точно нечеловеческое существо несколько минут пристально, будто недоверчиво изучает Барнса, а потом всё же выныривает из воды по грудь.       Сержанту стоило бы закричать и бежать с пирса как можно быстрее, но взгляд цепляется за три точки, прямо посередине грудной клетки.       – Хель…       – Ты меня помнишь? — голос вкрадчивый, как волна, и Баки понимает, что именно этот голос был всё это время в его осколках воспоминаний.       – Нет, но я тебя знаю, — мужчина сам удивляется этому факту и наконец осматривает существо целиком, насколько позволяет вода.       Хотя грудь бледная, бока и плечи тёмно-серые — наверняка, как и спина. Во впадинах ключиц прячутся маленькие жабры. Волосы короткие, только пряди чёлки игриво закручиваются, обрамляя округлое лицо. Губы тонкие, едва очерченные, синеватые. Ноздри вздёрнутого носа подрагивают. Джеймс абсолютно уверен, что именно этого (не)человека пытался неумело запечатлеть на бумаге. Только…       – Твои волосы. Они были длиннее, — это неожиданно кажется важным.       Гельмут хмурится, спешно облизывает губы языком — Джеймс только успевает заметить, что он розовато-серый, бледный, как и весь Гельмут, — и ныряет под воду.       – Нет, постой! — только успевает воскликнуть сержант.       Он мотает головой, пытаясь отследить, куда уплыл загадочный обитатель океана, но того и след простыл. Баки сидит на пирсе до поздней ночи, на улицах перестают гореть фонари, но Гельмут так и не появляется.       Следующим вечером Барнс отказывается от посиделок в кругу друзей Сэма, списывая на то, что чувствует себя неважно, и идёт к причалу. В этот раз он внимательно смотрит в воду и замечает движение под досками.       – Я знаю, что ты тут, Хель, — тихо говорит он. — Прости. Я не хотел тебя обидеть вчера.       Он слышит всплески, и внезапно по доске, на которой он сидит, что-то снизу ударяет.       – Эй! — возмущается Джеймс. — Я тоже могу уйти, знаешь ли.       В ответ ему тишина, перебиваемая шумом плещущихся волн. Он ждёт несколько минут, но ничего не происходит, и сержант недовольно фыркает.       – Ну и пошёл ты, — раздражённо бормочет он, вставая с пирса.       – Не уходи, — прилетает ему в спину и вдогонку едва различимое: — Пожалуйста, Джеймс.       Баки оборачивается. Там, где он сидел полминуты назад, опираясь на руки, когтистые, крепкие, почти чёрные ниже локтей, возвышается Гельмут. Барнс в несколько шагов возвращается назад. Существо отплывает подальше, снова прячась по плечи в воде. Они молчат, рассматривая друг друга.       – Ты русалка, да? — глупо спрашивает Джеймс и чувствует себя идиотом, но ему хочется услышать бархатистый голос снова.       – Водяной, — без раздражения поправляет Гельмут, наклоняя голову набок.       – Это из-за тебя я чуть не утонул в воскресенье?       – Вообще-то, это благодаря мне ты оказался живой на песке, — фыркает Гельмут, а затем уходит под воду по самые губы и отводит взгляд. — Но ты прав. Я не знал, что в это время тут кто-то был. Местные в это время у океана не гуляют. Боятся. А ты не боишься, — и почти неразличимо: — Никогда не боялся.       Барнс отмечает про себя, что водяной говорит непривычно: он тянет гласные и немного шипит, но это кажется по-своему очаровательным. Сержант вдруг понимает, что его совершенно не пугает это существо, хотя должно было.       – И давно мы знакомы? — интересуется он, присаживаясь на край пирса.       Гельмут хмуро смотрит на него и исчезает под водой. Джеймс раздражённо выдыхает:       – Да ладно, опять?!       Он стягивает майку и джинсы и ныряет, отплывая от причала на несколько метров. Баки оглядывается под водой, несмотря на то, что глаза неприятно щиплет соль. Наконец он замечает чёрный хвост и плывёт в его сторону, но воздух заканчивается, и ему приходится вынырнуть. Вслед за ним всплывает водяной.       – Ты рехнулся? — шипит он, недовольно скидывая со лба мокрые пряди.       – А ты будешь сваливать после каждого вопроса, который тебе не нравится? — не менее недоволен Барнс.       Хель только фыркает в ответ и отводит взгляд, но продолжать разговор явно не намерен. Ну, хоть не уходит обратно на морское дно.       – Я не вылезу из воды, пока ты не ответишь, — предупреждает Джеймс, не особо рассчитывая, что это поможет.       – Ну и дурак, — огрызается водяной и неожиданно прижимает мужчину к себе, помогая держаться на воде. — Я скучал, — невнятно бормочет он в изгиб плеча Баки.       Барнс должен бы оттолкнуть его. Его должно бы смутить, что ногами он чувствует шершавый плотный хвост, и чужие руки, сжимающие его бока, тоже шершавые и ледяные, совсем не похожие на человеческие. Они вообще не знакомы — по крайней мере, Джеймс не знает о нём ничего. Но он обнимает в ответ, зарываясь носом в мокрые волосы, которые пахнут солью и илом, и внутри становится тепло и уютно, словно он вернулся домой спустя долгие годы.       – Я тоже, — шепчет Барнс, и это абсолютно невозможно, ведь он не знает (не помнит) Гельмута, но всё же ощущает, что соскучился по нему.       Они возвращаются к пирсу. Баки забирается наверх, обтирает тело майкой и садится на край, свешивая ноги в воду. Хель располагается между ними, приобнимая одну, из-под воды торчат только мускулистые плечи и голова. Лёгкий ветер холодит кожу, но Барнс не мёрзнет: его согревает что-то изнутри.       – Раз уж ты не хочешь отвечать на мои вопросы, задавай свои.       Водяной качает головой.       – Я и так про тебя всё знаю.       – Это нечестно, — фыркает Джеймс. — Я ничего не помню, а ты ничего не говоришь.       – Ты меня узнал, и это главное, — Гельмут приподнимает уголки губ и трётся щекой о колено мужчины. — Но я могу понять твоё любопытство, так что спрашивай.       – Пообещай не уплывать, — щурится сержант и ждёт, пока не получает в ответ кивок. — Я всё ещё хочу знать, как давно мы знакомы.       Гельмут хмурится и отводит взгляд, его ноздри недовольно подрагивают, а ногой Баки чувствует, как хвост беспокойно мельтешит под водой.       – Четыре года, — наконец отвечает он. — Каждый раз, как ты приезжаешь сюда, мы общаемся. Знакомимся, — поправляет себя водяной и поясняет: — Обычно ты меня не узнаёшь. Но в прошлом году вспомнил. Как и в этот раз, — под конец голос совсем затихает.       Джеймс прикидывает: за это время он навещает Уилсона уже в шестой раз. Он смутно помнит, что именно было в те приезды. Несколько раз они чинили лодку Сэма, один раз праздновали юбилей Сары, ещё раз сержант просто гостил. Но ни в одном из воспоминаний нет Гельмута.       – То есть я каждый раз забываю про наши встречи, и то, что я вспомнил, чистая случайность. И как так выходит?       Барнс мог бы злиться, но он не хочет. Он смотрит на Гельмута, и в груди без какой-либо объяснимой причины теплеет. Он хочет обнимать его, гладить по необычной на ощупь коже, обсуждать бессмысленные темы и не тратить время на пустые ссоры.       – Люди не должны о нас знать, — ворчит морской обитатель.       – Но уже в шестой раз ты приплываешь ко мне, — иронично усмехается Баки.       Хель уходит под воду так, что остаются видны только нечеловеческие, пугающие, но притягательные глаза. Он что-то бормочет себе под нос: вода около носа бурлит. Барнс не выдерживает и смеётся, понимая, что водяной просто смущён. Он проводит рукой по мокрым вьющимся волосам, удивительно приятным и гладким, и Гельмут подставляется под ласку, поднимаясь выше, позволяя провести пальцами за чуть заострённым ухом, и из его гортани выходит звук, похожий на урчание. Джеймс невольно улыбается.       – Расскажешь, как мы познакомились? — меняет тему мужчина, спускаясь ладонью на шею, с интересом поглаживая большим пальцем подрагивающие жабры.       – Мм, да, — шипит Хель, подаваясь навстречу чужой руке, и облизывает губы.       Баки может рассмотреть его язык: длинный, сероватый, сужающийся к концу, с глубокой впадиной посередине. Теперь становится понятно, почему его произношение напоминает что-то змеиное.       – Ты меня спас, — признаётся водяной. — На меня напал дельфин и прогрыз бок. Ты проплывал мимо на лодке и затащил меня на борт. А потом принялся бинтовать мою рану и ни слова не сказал о моём хвосте.       «Тебя не пугает, что я не человек?»       «Ну, наполовину же человек».       «А то, что вторая половина рыбья, не смущает?»       «Что я, рыб не видел? — фыркает. — Меня бы скорее смутило, если бы ты сверху был рыбой, а внизу — ноги, — смешок, за который он получает слабый удар хвостом по голени. — Эй! Сейчас скину тебя обратно в родную среду обитания, земноводное».       Этот внезапный обрывок памяти заставляет Барнса улыбнуться.       – В тот раз мы больше не виделись, — Гельмут вздыхает, отдаляясь. — Я приплыл через три дня, но ты уже уехал.       – А во второй раз?       – Ты вытащил меня из рыболовной сети, — смущается водяной. — Была поздняя ночь, и я не увидел её. Ты гулял вдоль берега и курил. Я пытался уползти подальше в воду, а ты решил, что кто-то из местных напился. Ты разрезал сеть и отнёс меня достаточно глубоко, чтобы я мог плыть.       «Почему ты не боишься меня?»       «Потому что сейчас не в твоих интересах на меня нападать, — очередная верёвка сети сдаётся под напором перочинного ножа. — А если ты решишь убить меня после того, как я тебя спасу, то, во-первых, это будет на твоей совести, а во-вторых, на суше у меня явно больше преимуществ».       «Ты странный».       «Сказал мне человек с рыбьей задницей, — усмешка. — Ну, добро пожаловать на волю, — он отбрасывает сеть».       В ответ фырчание, и водяной на локтях ползёт к океану. Это выглядит нелепо и жалко.       «О, боже, иди сюда, — он кладёт чёрную когтистую руку себе на плечо, подхватывает существо под — колени? — и несёт к воде. — Ты тяжёлый. Под венец не понесу».       «Что такое венец?»       Он молчит и понимает, что не знает, как это объяснить. Шутливо брошенная фраза кажется неловкой.       «Забудь, — он по пояс в воде, волны ласкают тело, и водяной наконец может плыть».       «Спасибо».       – Ты приходил каждый вечер и что-нибудь рассказывал, пока я прятался за камнями и под причалом. Сейчас я думаю о том, что это так глупо. Я столько раз видел людей издалека, общался тоже не раз и совсем не должен был бояться тебя. Это ты должен был. Но всё было наоборот.       Хель нервно наворачивает круги, избегая смотреть на Баки, и это кажется милым.       – Иди сюда, — ласково зовёт мужчина, приглашающе хлопая по доске.       Водяной сомневается. Он забавно морщит нос, будто принюхиваясь, несколько раз оглядывает местность, щёлкает языком и окидывает Барнса внимательным взглядом. Гельмут всё же подплывает к пирсу, цепляется когтями за край и, опираясь руками, присаживается рядом. Сержант осматривает его не без любопытства. Бледная кожа на груди переходит в серую на боках и становится почти чёрной к позвоночнику. Хвост тоже: белый на брюшке и тёмный сзади, он не покрыт чешуёй и напоминает акулий как на вид, так и на ощупь.       Баки не может удержаться и перетаскивает водяного себе на колени, приобнимая за плечи. Он не знает, зачем делает это, не хочет знать причины — он хочет прижимать холодное тело к себе и согревать, хочет гладить шероховатый хвост, хочет утыкаться носом в чужое ухо. Гельмут не протестует — он закрывает глаза, льнёт к каждому касанию и то урчит, то стрекочет, выражая одобрение.       – В третий раз я тоже тебя спас? — шутливо спрашивает сержант.       Он совсем не ожидает, что Хель застенчиво склонит голову вбок. Барнс смеётся. Водяной дуется и пытается выбраться из чужих объятий, но Джеймс лишь крепче прижимает его к себе и целует в щёку. Это происходит слишком естественно, будто мужчина видит Гельмута не во второй раз — впрочем, он ведь действительно знает его давно, пусть и не помнит об этом.       – Мне льстит, что я был твоим героем. Расскажешь, что произошло?       Хель нервно облизывает губы, а затем хмуро смотрит в глаза Баки, и сержант тонет в этих бликующих, внеземной красоты радужках.       – Обещай не смеяться.       «Ты как там оказался? — в ответ только недовольное фырчание. — Ладно, сейчас придумаем, как тебя достать».       Он осматривает дерево, видит выдранную когтями кору и решает, что эти углубления можно использовать, как опору. Залезть наверх оказывается легко. Стащить чужую тушу — нет.       «Перестань меня душить, — он раздражённо берёт когтистые руки и расцепляет со своей шеи. Одну руку он оставляет на своём плече, а вторую просовывает под свою, чтобы водяной висел, как сумка через плечо. — Так, что делаем с хвостом? — вопрос риторический, больше размышления себе под нос, чем ожидание ответа.       Он смотрит вниз. Под ними метра три-четыре. Как и главное зачем эта рыбёха залезла на ветку, остаётся загадкой, впрочем, сейчас это не имеет значения. Он прикидывает путь, по которому сможет слезть, держась одной рукой, проверяет ногой прочность ветки ниже и, вздохнув, левой рукой закидывает хвост к себе на колени.       «Держись крепко. Но не души́. И не дёргайся, — командует он и медленно спускается».       Одной рукой он придерживает хвост — благо тот не скользкий, он гладкий, но шершавый, поэтому нести оказывается легче, чем ожидалось.       Они оказываются внизу через минут десять. Он снимает чужое тело со своей спины и поднимает на руки, чтобы было удобнее нести, и водяной вдруг клацает зубами у самого уха.       «Так, селёдка, сейчас обратно на дерево закину».       «Я хочу, чтобы ты испугался, — звучит почти по-детски обиженно, и это вызывает улыбку».       «Если бы я испугался, ты бы и дальше сидел наверху, так что радуйся, — ухмылка».       «Неужели ты не слышал легенды про русалок? Что они топят людей? Или едят их, — существо широко улыбается, обнажая острые зубы».       «В легендах рассказывают, что русалки живут в морях, а ты вон, на ветке сидел. С чего бы мне верить остальным слухам? — он смеётся, видя разочарование на по-своему миловидном лице. — В конце концов, ты всё ещё даже не попытался меня съесть».       Они садятся на причал. Он — скрестив ноги, водяной — бездумно шлёпая хвостом по воде.       «Зачем ты полез туда?»       «Птица схватила мой гребень, — смущённо отвечает существо, перебирая длинные волосы чёрными пальцами. — В легендах не всё правда, но мы действительно часто расчёсываем волосы, чтобы они не спутывались и водоросли не застревали».       «Нашёл?»       «Да, но он сломан. Я забрался наверх, не подумав, а когда понял, что пора спускаться, не смог. В океане, знаешь ли, не бывает высоко».       Он хмыкает в ответ и выуживает из внутреннего кармана кожанки маленькую расчёску. Вместо того, чтобы протянуть её существу, он почему-то берёт тёмную волнистую прядь в свои руки и начинает медленно, аккуратно расчёсывать. Водяной не сопротивляется и начинает тихо петь. Он думает, что это самый красивый голос, самая красивая мелодия, которую ему доводилось слышать. Перед тем как уйти, он дарит морскому обитателю свою расчёску. Тот смотрит удивлённо, но прижимает её к груди.       – Когда мы встречались вечерами, ты просил меня петь и расчёсывал мои волосы, — Гельмут нежно улыбается, будто погружённый в воспоминания. — Мне никто не расчёсывал волосы. Мы вообще не любим, когда это делают другие, потому что очень дорожим ими. Но ты делал это так аккуратно, словно знал, как надо.       Джеймс тянется ладонью к его волосам. Они обрезаны неровно, словно тупым ножом, чёлка справа касается подбородка, а слева едва достаёт до скулы, а пряди на затылке и вовсе торчат в разные стороны. Мужчина хочет спросить, что с ними стало, но не успевает открыть рот.       – Закрой глаза, — говорит Хель, и Баки, не сомневаясь, безоговорочно доверяя, выполняет просьбу. Он слышит странный чавкающий звук, чувствует, как водяной дёргается в его руках. — Можешь открыть.       Барнс видит на чёрной ладони свою расчёску.       – Ты сохранил её, — бормочет он себе под нос.       – Я расчёсывал ей волосы и пел, вспоминая тебя, — признаётся Гельмут, тонко улыбаясь.       – Где ты её прятал? — Баки неожиданно понимает, что должен был бы заметить её.       – Обычно мы цепляем гребни за волосы, но, — Хель неловко поводит плечами, а потом открывает рот, обвивает длинным упругим языком расчёску и проглатывает. — Карманов у меня нет, как видишь.       У Джеймса много вопросов на этот счёт, но он вряд ли хочет знать на них ответы, поэтому молчит. Гельмут вдруг напрягается, вытягивается струной, раздувая ноздри, настороженно оглядывается и, не говоря ни слова, срывается с колен Джеймса, ныряя под воду и исчезая среди волн.       – Эй! — хмурится Барнс, готовый разразиться нелестной тирадой, но:       – Бак, это ты? — раздаётся с берега, и Джеймс видит позади Сэма. — Всё в порядке?       – Да, хотел подышать свежим воздухом, — сержант старается натянуть убедительную улыбку, чтобы скрыть разочарование.       Он идёт с другом домой, но то и дело бросает короткие взгляды на океан.       Баки не может уснуть ночью, пытаясь воскресить в памяти ещё хоть что-нибудь. Кажется, голова раскалывается от такого насилия, но Барнс упрямый: он по кусочкам вспоминает свою четвёртую встречу с Гельмутом.       «А ну пошли вон отсюда! — он размахивает палкой, отгоняя бродячих собак. — Ты как?»       Существо на земле напугано, но на лице решимость. Он видел, как оно отбивалось хвостом, но манёвренности на земле ему явно недоставало.       «Ты бесстрашный, Джеймс, — вместо ответа говорит водяной и наклоняет голову набок. — Что тебе пришлось видеть раньше, что ты не боясь смотришь на незнакомое существо и наступаешь в атаку против своры собак?»       «Я был на войне, — хмуро. — И защищать слабых мне не привыкать».       «Слабых? — короткий смешок. — Я могу загрызть тебя, — оскал. — Могу разодрать грудную клетку, — когтистые пальцы по одному сжимаются в кулак. — Могу сломать хребет, — хвост громко, сильно хлопает по песку. — Могу заманить на морское дно, — почти напевает поразительно мелодичным голосом. — Но ты всё ещё не впечатлён, и это впечатляет меня».       «Сочту за комплимент, — он усмехается и садится рядом. — Грызи, раздирай грудную клетку, тащи на дно — делай, что хочешь. Только будь рядом».       Он не знает, почему говорит это. Он видит это существо впервые, но ему кажется, что они знакомы всю жизнь. Он хочет провести с ним всю жизнь.       «Моё имя Гельмут».       Баки улыбается широко и счастливо — так, как не улыбался, кажется, долгие-долгие годы. В этом состоянии он позволяет себе уснуть.       Ему снятся волны, окутывающие тело. Звонкий переливчатый смех. Длинные волосы, которые так приятно пропускать между пальцев. Холодное тело, которое так приятно носить на руках под напускное раздражённое фырканье. Скромные, нерешительные поцелуи под круглой луной. Жаркие ласки податливо извивающегося тела руками и губами. Упругий длинный язык, вылизывающий его живот и вытворяющий какие-то абсолютно невероятные вещи. Глубокие царапины на плечах, которые будоражат воспоминания, и он трогает с блаженной улыбкой.       «Я не хочу, чтобы ты меня забывал».       «Тебя забудешь, — усмехается он».       В ответ — тоже усмешка, но горькая, вымученная, полная недосказанности.       Джеймс выпрашивает на день моторную лодку у приятеля Сэма, говоря, что хочет посетить остров неподалёку, и это чистейшая правда. То, что он планирует быть не один, знать другим совсем не обязательно.       Он отплывает подальше от людей и наворачивает несколько кругов, не сомневаясь, что Гельмут за ним наблюдает. Наконец знакомый хвост на миг появляется среди волн, и Баки, улыбнувшись, держит курс к необитаемому острову.       Хель показывается, как только сержант спрыгивает с лодки. Барнс, не раздумывая, идёт в воду и на эмоциях прижимается губами к губам водяного. Тот удивлённо распахивает глаза, но в следующую секунду отвечает на поцелуй. Когти легонько впиваются в плечи, когда Джеймс, беря его лицо в руки, оглаживает большими пальцами круглые щёки и углубляет поцелуй. Он режет язык об острые зубы, которых оказывается больше, чем у обычного человека, но это совершенно не имеет значения. Значение имеют только солоноватые тонкие губы и тихие гортанные стоны.       Чуть позже Баки сидит на берегу, а Гельмут лежит головой на его коленях. Он довольно щурится, словно кот, греясь на солнце. Мужчина рассказывает, что смог вспомнить с четвёртой встречи, и на особо пикантных моментах морской обитатель очаровательно смущается.       – От кого я тебя спас в пятый раз? — смеётся Джеймс, вычерчивая треугольник по родинкам на бледной груди.       Хель грустнеет, отводит взгляд куда-то вдаль и тихо говорит:       – От тоски. Я сидел на причале, когда ты пришёл и начал напевать колыбельную, которую я пел тебе.       – Я ужасно пою.       – Ты ужасно поёшь, — насмешливо фыркает Гельмут и возвращает своё внимание Барнсу, тепло ему улыбаясь. — Но это было бесконечно трогательно.       «Хель, я… — он обнимает водяного со спины и не находит слов».       «Ты не должен был меня вспомнить, — шёпотом».       «Я и не помнил. Я не знаю, что происходит. Мне снилось море, твои волосы, твой голос. Я так рад, что нашёл тебя, — он поворачивает Гельмута к себе и видит его слёзы. — Почему ты плачешь?»       «Я тоже рад, — водяной обнимает его и утыкается носом в изгиб шеи, всхлипывая. — Прости, прости меня, Джеймс».       – Я не думал, что могу так скучать по кому-то, — признаётся Хель. — Ты спрашивал про мои волосы. Когда ты уехал в прошлый раз, я думал, что больше не увижу тебя. Русалки очень одиноки, они заманивают людей, но я не хотел быть грузом для тебя и решил отпустить. Но каждый раз, когда я расчёсывал волосы, я вспоминал тебя и мне было больно и одиноко. И я срезал их, чтобы не вспоминать. А через пару недель пришёл ты.       Он кажется таким уязвимым, таким болезненно открытым, что сердце Баки сжимается. Он подтягивает Гельмута к себе и обнимает крепко-крепко, оставляя невесомые поцелуи на щеках, шее, плечах.       – Прости меня, я не должен был тебя оставлять, — шепчет сержант. — Я не знаю, почему каждый раз забываю тебя.       – Так бывает. Это нормально.       – Я не хочу. В этот раз я не позволю себе забыть.       Водяной задумчиво хмыкает, и это внезапно оставляет неприятный, тяжёлый осадок, но Джеймс решает не зацикливаться на этом ощущении: он хочет провести с Хелем как можно больше времени, а всё плохое подождёт.       – Зато в этот раз ты меня спас, — вдруг понимает Баки и улыбается.       – Я пытался тебя спасти уже не раз, но так и не смог, — грустно усмехается Гельмут, и это звучит слишком странно, слишком непонятно, но водяной уходит с темы и ловко переключает внимание мужчины на другие разговоры.       Весь день они проводят на острове. Они болтают обо всём подряд. Чертят причудливые рисунки на песке. Баки тащит Гельмута на руках вглубь острова, чтобы показать красивые цветы. Водяной сплетает из них пышный венок и надевает на Барнса. Тот хочет ответить тем же, но его венок то и дело расплетается, выходит неравномерным и хлипким, и Хель беззлобно смеётся над мужчиной, но венок принимает, любовно касается пальцами цветов, надевает на голову и говорит, что это самый лучший венок в мире. Иногда они заходят в океан, чтобы морской житель не перегрелся на солнце. Он нарезает круги вокруг сержанта, шутливо брызгая водой хвостом. Гельмут тащит его поглубже, обнимает, помогая держаться на воде, и кружит, словно в танце. Он приносит Баки из глубин океана необычные ракушки и старые монеты, говорит, что внизу много сокровищ, он может принести их Джеймсу. А тот смотрит на водяного тепло и нежно, улыбается влюблённо и говорит, что у него уже есть самое драгоценное сокровище.       Вечером они снова лежат на берегу. Переплетя пальцы, они рассматривают звёзды. Барнс находит их созвездия, Хель рассказывает о других. А потом они снова целуются. Баки забирается на него и покрывает поцелуями каждый кусочек тела, гладит ладонями бока и хвост, вылизывает чувствительную кожу на стыке человеческой и рыбьей половин. Пальцами он случайно натыкается на складку на мягком белом брюшке, ласкает её, и Гельмут протяжно стонет, выгибаясь. Внутри горячо, и весь Хель горячий, он требует Джеймса, и тот не может, не хочет отказать. Всё это — туго, влажно и жарко. Тело под ним — отзывчивое и податливое. Поцелуи солёные и щиплящие, когда касаются свежих следов острых зубов на плечах. Царапины на спине придают пикантности, распаляют, и Баки вжимается сильнее, глубже, резче. Если всё происходящее сейчас — плод его больного воображения, то он не хочет возвращаться в реальность никогда.       Барнс возвращается в дом Уилсона почти к рассвету. Он не знает, как будет оправдываться за следы по всему телу, но думать об этом не хочется. Внутри расцветает тёплое и всеобъемлющее, и Баки засыпает счастливый.       «Я что-нибудь придумаю. Куплю дом, и мы будем всё время вместе».       «Ты должен идти дальше. Перед тобой столько дорог, Джеймс. Я не хочу быть обузой».       «Что ты такое говоришь, Хель? Я люблю тебя, ты никогда не будешь обузой».       «Мы не можем быть вместе. Ты не должен отказываться от всего мира ради монстра, который навечно заперт в океане».       «Я сам решу, что выбрать: весь мир или тебя!»       «Прости, Джеймс, но твой выбор сделает хуже тебе самому. Я помогу тебе сделать правильный выбор».       По волнам стелется тихий голос, он медленно туманит голову, обволакивает грудную клетку, забирая что-то важное.       «Хель, нет. Я не… я не хочу забывать тебя».       «Прости, Джеймс. Я люблю тебя, — шепчет и снова затягивает песню, тоскливую, но прекрасную».       Барнс просыпается резко. Сердце колотится, а воздуха не хватает. С улицы ярко светит солнце, но мужчина не радуется новому дню. Чёрт побери, как же он сразу не догадался?! Все эти увиливания от ответа на вопросы о том, почему он не помнит прошлые встречи; грустные улыбки и отвод взгляда на обещания не забыть их встречу в этот раз; многозначительное молчание в ответ на разговоры о совместном будущем.       Баки должен уехать через несколько дней. Он обещал вернуться через месяц, купить дом на побережье, может, даже построить его на том необитаемом острове, чтобы не скрываться днями от людей, — а Хель в ответ только хмыкал, смотря на океан. Водяной всё решил за них, а Джеймс этого так и не понял.       Весь день сержант не находит себе места. Он злится, в эмоциональном порыве разбивает кружку о стену, хочет прибежать на причал и наорать на Гельмута, встряхнуть его, вдолбить в глупую рыбью голову, что они могут справиться с этим. Когда гнев отступает, накатывает печаль. Зачем водяной это делает? Первые разы можно списать на то, что он не доверял, боялся. Но потом?       «Ты должен идти дальше».       «Я не хочу быть обузой».       «Ты не должен отказываться от всего мира ради монстра».       «Я не хотел быть грузом для тебя и решил отпустить».       Джеймс мог бы думать, что Хель просто не любит его, но он вспоминает обрезанные волосы.       «Я вспоминал тебя, и мне было больно и одиноко. И я срезал их, чтобы не вспоминать».       Гельмут страдал, Гельмут любил его слишком сильно, чтобы держать, несмотря на свою сущность, которая отпускать его совсем не хотела. Если любишь, отпусти, — видимо, водяной искренне верил в это. И Барнсу становится так больно за него. Водяной хотел как лучше, он думал, что для мужчины это в тягость, что он переступает через себя. Возможно, он боялся, что это всё его вина: русалки ведь могут заманивать, соблазнять людей, а те даже не поймут.       «Я пытался тебя спасти уже не раз».       Сержант не сомневается, что Хель сделает это снова. Заставит забыть, чтобы сделать всё правильно. Баки не допустит этого. Он не хочет забывать, он не хочет уезжать, не хочет отпускать, не хочет, чтобы его отпускали.       Джеймс не приходит на причал с закатом — весь вечер и ночь он ломает голову, как же переубедить Гельмута, как не позволить себе забыть.       Следующей ночью он осматривает проделанную работу, кивает сам себе и выходит из дома. Погода неспокойна: океан бушует, небо заволакивают тяжёлые тёмные тучи, хотя дождя пока нет, ветер срывает листья с деревьев, — весь мир будто чувствует надвигающуюся трагедию, но Баки уверенно идёт к причалу.       Хель, сгорбившись, сидит на краю пирса. Он выглядит сломленным и бесконечно одиноким, расчёсывая короткие волосы, спускаясь расчёской ниже, словно забываясь, словно не привыкши, что длинных прядей больше нет, а потом тоскливо сжимая её в руках и возвращая к затылку. Водяной совсем его не замечает, погружённый в свои мысли. Джеймсу больно и горько на него смотреть. Он не может злиться на это одинокое, болезненное, самое любимое в мире существо и подходит ближе, обнимает со спины, прижимая крепко, целуя в шею, зарываясь носом в мокрые волосы. На щеках Гельмута слёзы, его чёрные глаза потухшие, в них не видно белых бликов, напоминающих звёзды. Хель обнимает его в ответ, вжимается всем телом, будто прощаясь, будто в последний раз.       – Я всё знаю, Хель, — выдыхает Баки. Он берёт его лицо в руки и заставляет смотреть себе в глаза. — Я знаю, что это ты вынуждал меня всё забыть. Зачем?       – Так правильно.       – Ты страдаешь, я, чёрт побери, страдаю, так в каком месте это правильно?!       – Ты не понимаешь, — шепчет Гельмут, пытаясь отдалиться, но сержант не позволяет, удерживает его за шею и прижимается к тонким губам.       – Я понимаю, что ты всё решил за нас двоих, — говорит он в чужие губы. — Я так не хочу. Я хочу быть с тобой.       – И я хочу, Джеймс, ты даже не представляешь, как сильно я этого хочу, — водяной срывается, его чарующий голос ломается, по щекам снова текут слёзы, которые Баки сцеловывает. — Мне так хорошо с тобой. Мне кажется, будто это ты зачаровал меня, потому что это я хочу выбираться на сушу, а не тянуть тебя с собой на дно.       Эти слова звучат лучше самого громкого признания в любви, и Джеймс целует Гельмута отчаянно и глубоко, желая передать все чувства, которые испытывает сейчас. Тот отвечает, подаётся ближе, хотя ближе уже некуда, беспомощно цепляется коготками за сильные плечи.       – Так останься со мной. Не забирай себя у меня. Я куплю дом, сделаю там огромный бассейн для тебя. Мы будем вместе. На суше, в океане — где захочешь, — рвано шепчет Барнс.       Хель мотает головой.       – Я — монстр. Я недостоин твоей любви. Это морок, от которого я должен тебя избавить.       – Пожалуйста, Хель…       Водяной вздыхает, набирает воздуха в грудь.       – Я буду всегда любить тебя, Джеймс. Я буду помнить каждую минуту, проведённую с тобой, но избавлю тебя от этой муки.       – Я не хочу тебя забывать.       – Ты говорил так в прошлый раз. Прости, Джеймс.       Каждая новая волна разбивается о причал, принося с собой печальную мелодию. Она окутывает, проникает в каждую клеточку и забирает с собой всё. Баки зажмуривается, вжимает ледяное тело в своё, пытаясь удержать воспоминания, чувства, сдавливает чужую шею, грудную клетку, пытаясь заставить остановиться, шепчет его имя, но колыбельная не прекращается. Боль отступает, её сменяет усталость, сонливость, ощущения притупляются, меркнут, буквы не складываются в слова, черты лица размываются, растворяются с каждым новым прибоем волны.       – Я буду всегда любить тебя, Хель…       – Эй, Бак!       Мужчина хмурится. Кто-то настойчиво тормошит его за плечо. Барнс с трудом продирает глаза. Голова болит так, словно он до беспамятства напился прошлой ночью. Во рту сухо и солёно.       – Что вчера произошло? — хрипит он, фокусируя взгляд на Уилсоне.       – Это я хотел бы узнать у тебя, — Сэм выглядит обеспокоенным.       Баки с трудом садится: тело ломит, ноги затекли, руки едва слушаются. Он оглядывается, и остатки сна снимает как рукой. Все стены, подоконник, шкафы обклеены стикерами.       «Вернись сюда».       «Купи здесь дом».       «Не уезжай».       «Твоё место здесь».       «Ты должен остаться».       «Кобия».       «Всмотрись в звёзды».       «Прийди на причал».       Множество записей по всей комнате. Друг внимательно следит за Джеймсом, хмурится, но ничего не говорит.       – Что за чертовщина? — бормочет себе под нос сержант, срывая листок и всматриваясь в слова.       Всё кажется тупым розыгрышем, но почерк явно его. Что такое кобия? Он впервые видит это слово.       – Слушай, Бак, я понятия не имею, что с тобой вчера произошло, но ты просил не дать тебе уехать, а потом позвонил боссу и сказал, что увольняешься. И ещё ты просил утром отдать тебе это, — Сэм протягивает ему запечатанный конверт.       На бумаге его почерком написано: «Это поможет», — и Барнс, не раздумывая, разрывает бумагу.       Внутри лежит его блокнот и мешочек. Баки вертит находку в руках. Высыпает содержимое на ладонь: камушки, ракушки, старые монеты, покрытые засохшим илом. Джеймс вдруг замечает на своей ладони какую-то надпись. Он ссыпает побрякушки обратно в конверт. На руке нарисовано три точки, подписанные HEL, и в груди становится тепло, и Баки улыбается.       Он точно знает, что никуда не уедет, а вечером придёт на причал.