(не) как раньше

      К концу лета город прячется в знойной дымке, за которой солнце в безоблачной высоте похоже на розовый шар. Субин смотрит в небо и щурится. У него на уме так много всего, а в груди так мало смелости, чтобы высказать всё, поделиться переживаниями, сказать… – Хён. Я уже догнал тебя, – вполголоса замечает Кай внезапно, расчерчивая воздух ладонью рядом со своей головой.       О том, как младшему идут осветлённые волосы, Субин уже сказал на прошлой неделе, повторился в течение пары предыдущих дней. И несмотря на это снова задерживается взглядом на коротких прядях, слегка вьющихся и похожих на облачко. – Тебе так идёт.       Да и сам Кай подрос за прошедший год, стал шире в плечах, и его любимая цветастая плотная рубашка не висит на нём мешком. Субин не думает об угловатой линии челюсти и колечке хеликса на ухе. Не думает о загорелой шее над воротником и о большой родинке на ней над серебристой цепочкой. Не думает. Смотрит.       И не может насмотреться.       Кай только садится так, чтобы розовое солнце светило сбоку, и с полу-улыбкой глядит куда-то вниз, где соседний полуразрушенный дом пронизан длинными остывающими лучами. Оранжевые полосы тускнеют в серых бетонных блоках, окружённых выжженной июльским солнцем высокой травой. На ветру она качается, подсвеченная всё тем же оранжевым на участке перед домом.       На окраине всегда так тихо. Только шелестит трава да редкие птицы разрезают густую вечернюю тишь своими криками.       Солнце садится, тянет за собой лучи из безжизненных серых блоков, а с ними и тепло, отчего Субин передёргивает плечами на ветру. Это Кай тёплый. Он вообще редко мёрзнет, чем Субин всегда восхищался. Через несколько минут Кай поднимается; Субин не успевает спросить, зачем, как ощущает за спиной тихое «бедный Субини-хён». Кай смеётся ему на ухо, обнимая своими длинными руками, чтоб его.       Не то чтобы Субин злился – наоборот. Просто после перерыва в живом общении столько изменилось. Столько осталось прежним: игры вдвоём на приставке Субина, поздние прогулки, шутки, понятные только им. Да, конечно. Но Кай… По возвращении домой Субин немного не ожидал, что дорогой тонсен подрастёт ещё на несколько сантиметров, что окажется ещё смелее, что будет прикасаться. Что его прикосновения будут вызывать жар, стыдливо поправляет себя Субин. – Расслабься, это всего лишь я, – звучит над ухом, а пальцы оглаживают живот, как раньше.       Субин медленно выдыхает. Отпускает себя. Откидывается на грудь Кая, и тот довольно хмыкает, прижимая Субина к себе. Мелкие камешки под их пыльными кроссовками тихо шуршат, когда Субин придвигает к себе ноги и скрещивает их. По крайней мере, пытается, но где-то на полпути их ноги всё равно переплетаются. И руки. – Жвачка, – беззлобно тянет Субин.       Раньше они так часто просто были друг с другом, примагничивались бок к боку даже когда не нужно было садиться рядом, даже когда вокруг них было полно свободного места на диванах, стульях, на полу. А они садились, сплетались конечностями, соединялись рука за руку во время прогулок, за что друзья и семья окрестили их «жвачками», которые всюду следовали друг за другом.       Где-то глубоко внутри Субин переживал, что с его учёбой в другом городе их с Каем особая связь истончится, сотрётся расстоянием и временем. Оказалось, напрасно. В день, когда Субин вернулся, уставший и помятый, Кай – тогда ещё с чёрными волосами – был тем, кто встретил его на вокзале и помог добраться до дома. На следующий день разговаривать было немного неловко, несмотря на регулярные ночные переписки и редкие телефонные звонки. За неделю разговоры наладились.       Просто несмотря на то, что Кай остался прежним, он изменился, и Субин не может не замечать это.       То, как горячее дыхание щекочет его открытую шею, не замечать особенно сложно. У Субина мурашки по коже от каждого беззвучного выдоха и от пальцев, что цепляются за край его тонкой кофты. Цепляются и кружат в немом вопросе «можно?». Субин ведь разрешал Каю гладить его живот, иногда и без кофты вовсе.       Плавясь от собственных мыслей, что вот-вот беспечно шагнут куда-то за табличку «запрещено», Субин ведёт одну из рук Кая ниже, под кофту. Улыбается коротко, стоит ровному дыханию у уха сбиться.       Есть чем и ему похвалиться: пусть и нехотя, но Субин посещал тренажёрный зал пару раз в неделю в течение долгих месяцев. Не зря.       Кай тихо скулит ему в плечо, несмело проводя вверх по дрогнувшему прессу. – Ты не говорил про тренировки, – выдыхает он. – Ты не спрашивал, – отвечает Субин, довольный, что ему удалось чем-то удивить и Кая.       На смену уходящему солнцу Кай прожигает его со спины, прожигает чуть более уверенными руками на животе, прожигает с обеих сторон коленями, на одном из которых почти сошли синяки. Прожигает шею, ненароком прикасаясь губами, и Субин вздрагивает от жара. – Сделай так ещё раз, – говорит он прежде, чем успевает осознать.       Кай за его спиной замирает и переспрашивает натянуто: – Сделать что, хён?       Радуясь мимолётно, что Кай не видит его лица, Субин только наклоняет голову в сторону, открывая шею. – Поцелуйчик на вечер?       Руки под кофтой слегка царапают ногтями живот, и Субин определённо не должен чувствовать себя так, как чувствует – в предвкушении.       За эти секунды для Субина проходят минуты, что грозятся перетечь в часы, прежде чем Кай не вздыхает прямо над основанием шеи и не касается губами того же места. Его губы оставляют влажный след на коже, и это просто невыносимо. В хорошем смысле. Пальцы Субина оплетают пальцы Кая. – Знаешь, обычно целуют на ночь, – голос Кая ниже, ниже, и сквозит не понятной Субину эмоцией.       Субин разворачивается в чужих руках, взволнованный, и Кай так близко. Его глаза блестят от яркой полосы вдоль горизонта, и на светлых волосах отражается августовское небо. – Ты хочешь?… – Субин облизывает губы, не нарочно, и не может не заметить – он сегодня вообще сама наблюдательность – что Кай смотрит куда-то ниже его глаз, но выше подбородка.       Он кивает. Кивает снова, шёпотом вторит «господи, Субин», и Субин сам тянется к Каю, плавясь от примерно всего.       Кай тянется к нему.       И отвечает.       Неровные плиты и камешки остро мажут по голым коленям, когда Субин пытается пересесть, не прекращая поцелуй, и потому мычит, цепляясь за Кая. У того прикрыты глаза и чуть нахмурены брови. От вида, от ощущения чужой сосредоточенности Субин только целует глубже и обнимает его за шею. Он ловит робкие вздохи Кая губами и позволяет усадить себя близко, так близко. Так горячо.       Кай ведь улыбается тоже так – жарко, солнечно, широко, когда отрывается ненадолго, румяный и зацелованный. И взрослый.       Субину немного зябко там, где вечерняя прохлада щекочет его разгорячённую кожу. – Люблю, – говорит он. – Я ещё в твой день рождения сказать хотел…       У Кая только взгляд невозмутимый, а руки, скользящие по бокам, над ремнём шорт, так и выдают его волнение. Впрочем, Субин не так уверен насчёт чужого взгляда в полумраке синего часа, и больше доверяется прикосновениям. Таким, как раньше, и вместе с ними – новым, исследующим. Тем, что порхают на уровне лопаток и спускаются ниже поясницы. С касаниями приходит желанная смелость, которую Субин тратит на то, чтобы шептать «люблю-люблю-люблю» и слушать, как Кай вздыхает под его поцелуями – в висок, в макушку, в нос. – Я наконец догнал тебя, – повторяется Кай, и Субин наконец понимает. Пропускает сквозь себя. И перехватывает его руку, потому что казавшаяся пропастью разница между ними стремительно уменьшается, стирается, но так надёжнее, когда рука снова в руке.       И целует на ночь, снова, и снова, потому что… Потому, что в его голове восхитительно пусто, а разожжённой смелости – достаточно.