(Не) забота

      — Сергей, к Вам пришли.       В застывшей тишине шаги вошедшей девушки едва слышны. Голос Марго — приветливый и дружелюбный — диссонирует с обстановкой. Здесь слишком тихо.       В офисе почти совсем темно. Окинув взглядом помещение, Т/И останавливает его на единственном темном силуэте. Разумовский смотрит в окно, на город, в котором они живут с рождения. В голове у него роятся мысли, как стая неспокойных пчел. Черный, вязаный свитер, невесть откуда взявшийся, смотрится на нем трагично. Чернота ему не идет.       Он же всегда был светлым, мраку там место [было] закрыто.       — Сереж, ты на звонки не отвечал, я заволновалась.       Приехав сюда, она боялась застать его пьяным, заплаканным, забившемся в угол. Панические атаки часто не давали ему взять в руки телефон, тот вываливался, грохоча об пол. С детдома все началось. Парнишка постарше — Олегом звали — горой стоял за рыжика, а после под крыло взял маленькую, хрупкую девочку, года на четыре младше. Им по десять уже, а ей какие-то шесть. В общем, малютка. Сдружилась с мальчишками, а те и берегли, как младшую сестру.       В руках копия похоронки. Т/И помнит ее, словно на сетчатке глаза отпечаталась. Она тогда упала ничком, прямо перед столом, перед Сережей и тем полицейским. Очнулась в больнице. Небольшое сотрясение, как пояснил врач, скоро пройдет. Сережа не зашел ни разу, на выписку не явился. О себе думать некогда, а за него всегда страшнее, чем за себя. Вот и пришла, как смогла.       — Здравствуй, Т/И.       Острый профиль в свете неонового свечения лампочек заостренный, словно из далекого далека. «Из детства», — всплывает в голове, когда информация все-таки обрабатывается. Стальные нотки в голосе узнаются тут же.       — И тебе привет, Птиц. — Вздох легкого разочарования невольно срывается с губ. Пернатый засранец и ее защищал, когда Сережа не мог и Олега рядом не было.       Нет сейчас здесь, кого она знает. Он внутри, закрыт, отдался во власть своей второй стороне. Теперь понятно, откуда вся таинственность. Ей хочется сесть рядом, положить голову ему на плечо, но Птиц, наверняка, не позволит.       — Прости, что он не ответил. Был занят. — Птиц ухмыляется, глазами желтыми сверкает. — Он та еще тряпка, ты в курсе?       Губы в тонкую полоску сами собой у Т/И, машинально. Она садится рядом, когда доходит до дивана, нога на ногу кладет и кутается в тонкий плащ.       — Не называй его так.       — Это же правда, зай, ты сама знаешь.       Т/И не дурочка. Про Чумного Доктора знает, про костюм под закрытой панелью в стене, про противоборство тьмы и света. Сережа сдался тому, кто всегда решал проблемы за него.       — Пожалуйста, хватит.       — Не поверишь, он говорит сейчас то же самое.       Птица не причинит ей боли. Он знает ее, помнит, какими глазами Сережка смотрел, когда девочка росла, как помогал, перестав быть детдомовцем. На ее глазах случился его триумф, объятия долгими были, теплыми. Нежными.       — Сколько еще должно пройти лет, чтобы он начал говорить словами через рот, зай? — Насмешка в его голосе не задевает совсем. Пусть балаболит, он на то и пичужка. — Неужели так сложно сказать «я тебя люблю, давай превратим этот город во что-то большее, чем он есть сейчас»?       Он впервые оборачивается, когда слышит у плеча смешок. У Т/И взгляд в никуда, пустой, будто отняли последнего родного человека.       — Чего смеешься? — Птиц не злится, скорее чуть хмурится, складочка на лбу пролегает. — Зай, а кто принес тебя на скорую? Неужто Сережка твой ненаглядный?       Ком в горле сглатывается с трудом.       — Он развел здесь такую демагогию, что думать забыл о ком-то, кроме себя родимого.       — Заткнись, — звучит сквозь сжатые зубы. — Не надо делать из себя мессию, пернатый.       Птица склоняет голову набок, всматривается в исхудавшее личико. Синяки под глазами пролегли, спит, получается, плохо. Ест так же. Плащ этот второй сезон носит, совсем о себе забыла.       — Я забочусь о тебе, дурочка, — почти ласково, без пренебрежения звучит от него, когда волосы убирает с ее лица и за ухо осторожно заводит. — И смогу показать тебе другую, лучшую жизнь. Хочешь?       Вся полиция Петербурга будет искать их двоих. Сережу в первую очередь поймают, а ее, как соучастницу, посадят где-то рядом. Вот такая будет их минута славы.       — Нам пожизненное светит.       — У меня план был. Теперь за ментом этим гонятся будут, а вы с Сереженькой своим снова белые и пушистые. Супер же, скажи.       Наплевав на принципиальность, Т/И кладет голову ему на плечо, сил никаких. Прикрывает глаза, пытаясь расслабиться. Не хватает Сережи, вроде бы его рука за талию обхватывает, но по-другому, собственнически, прижимает, как кубок за турнир по стрельбе.       И поцелуй в макушку чужой, пусть и приятный, как будто заботливый.       — Поверь мне, зай, я все сделаю правильно, вы никуда не денетесь.       — От тебя денешься, как же.       Перекинув ногу через его бедра, Т/И понимает не сразу, как оказывается на его коленях, лицом к лицу с желтым, любопытным взглядом. Демон во плоти, не иначе. Почему так именно с ним, ну вот почему?       — Пусти Сережу ко мне, — ладонями лицо его берет. — Пожалуйста, ему теперь так плохо.       — Отдыхает твой Сережа, ему сейчас ни до кого. Зато я здесь, зай. Мы в одном с ним теле, тебе бояться нечего.       Губы на губах знакомо-чужие, а привкус соли свой собственный делит с ним поровну. Целовать Птицу неплохо, только горько как-то, что Сережа об этом не вспомнит…