Вопреки всему

      Наступил день операции. Вся команда была уже в сборе и бурно обсуждала детали плана. Только я один вёл себя тихо и просто слушал, не вступая ни с кем в дискуссии. Пару раз на себе я ловил обеспокоенный взгляд Рюдзаки — он явно чувствовал, что со мной не всё в порядке, но подойти напрямую и спросить не мог, слишком много народу было в штабе.       Роль каждого была чётко определена и проговорена несколько раз перед тем, как команда выехала на задание. Теперь оставалось только ждать.       План Эл сработал, и стоило Мацуде показаться на канале Сакура, как Хигути слетел с катушек и помчался на студию, чтобы убить его, полностью раскрыв себя как Кира.       Благодаря жучкам в его машине, установленными Уэди, мы с Рюдзаки, следившие за планом операции из вертолёта, услышали его разговор с неким богом смерти о заключении сделки. Сначала мы не поняли, о чем идёт речь, и просто подумали, что он окончательно свихнулся, но когда он убил патрульного, Рюдзаки, как и я догадались, что теперь ему достаточно просто увидеть лицо человека, чтобы убить. Быстро передав эту информацию остальной команде, мы внесли изменения в план, поняв, что его нужно брать уже прямо сейчас, дабы ещё кто-то не пострадал.       План-перехват был запущен в действие, и мы поймали Хигути. Он даже не отрицал своей вины, когда был пойман и сразу отдал тетрадь, которую незамедлительно передали нам с Эл. — Лайт, это может шокировать, но боги смерти реально существуют, — ошарашенно сказал Рюдзаки, держа тетрадь в руках и смотря на место задержания.       Я удивленно на него посмотрел, до конца не веря в сказанное. Он понял все по моему выражению лица и протянул мне тетрадь. — Сам посмотри, но это то ещё зрелище.       Я взял тетрадь у него из рук и тут же вихрь воспоминаний обрушился на меня, причиняя боль, что я не смог сдержать крик. — Да, это шокирует, я тоже чуть не закричал, — сказал мне Эл.       Думая, что дело в облике бога смерти, но дело было совсем не в этом. Я вспомнил всё, что я делал и планировал сделать дальше. Я вспомнил как разработал этот план, чтобы убить Рюдзаки. Но это всё было до того, как я понял, что испытываю к нему чувства. И сейчас я боролся сам с собой, понимая, что, если отдам тетрадь, снова всё забуду, и тогда Миса получит мою записку через три дня и найдёт вторую тетрадь, а Рюдзаки точно умрет. А чтобы это предотвратить я должен сохранить воспоминания, а значит, должен убить Хигути прямо сейчас.       Всё это пролетело в моей голове за считанные секунды. И недолго думая, не видя другого выхода, я просто взял и сделал это. Под предлогом проверки имён из тетради на совпадения с погибшими преступниками, не выпуская её из рук, я незаметно достал кусок тетради смерти из часов, трижды прокрутив завод, и, уколов себя иголкой, спрятанной там же, кровью написал имя Хигути на клочке бумаги. Прошло всего сорок секунд, и он упал замертво, даже не дойдя до полицейской машины. Началась паника, никто, кроме меня, не понимал, что происходит. Все засуетились, стали проверять периметр, пытаясь что-то найти. Но все это было бессмысленно, только я не мог никому об этом сказать.       Теперь я снова обладатель тетради смерти, все воспоминания не сотрутся — отдай я её, но от этого мне ни капли не легче. Я снова убил, и хоть Хигути настоящий подонок и сделал я это ради того, чтобы спасти жизнь Рюдзаки, я презирал себя. Всё изменилось настолько кардинально за то время, что я провел с Эл, что сейчас мне казалось: тот Ягами Лайт до потери памяти и я — это два разных человека, но горькая правда была в том, что это не так. Это всё я, и моя душа проклята и черна, её уже не отмыть.       Уже ближе к ночи Эл распускает всю команду до завтра. Сегодня уже ничего не решить, все очень устали и нужно просто выспаться и отдохнуть, чтобы с новыми силами разобраться со всем, что случилось.       Когда мы остаемся наконец одни в нашей спальне, Рюдзаки подходит ко мне и обнимает. Я резко отстраняюсь от него, чувствуя, что не заслуживаю этих объятий. Он удивленно смотрит, не понимая моей реакции. — Лайт, ты чего?       И я понимаю, что больше не могу скрывать от него правду. Он должен всё знать и должен спастись. — Ты был прав, Рюдзаки, всё это время ты был прав, — отвечаю я. — В чём, Лайт? Я не совсем понимаю. — Я — Кира, и сегодня я убил Хигути.       Я вижу, как он меняется в лице, но не могу до конца понять, что это за эмоции: разочарование, презрение, злость, а может, всё и сразу? Он молчит очень долго, просто смотря на меня, и я не выдерживаю. — Что ты молчишь? Скажи уже что-нибудь? — чуть ли не срываясь на крик, говорю я.       После чего Рюдзаки спокойным тоном спрашивает: — Зачем, Лайт? Зачем ты убил Хигути?       И тут меня прорывает, и я рассказываю Рюдзаки всё. Во всех мельчайших подробностях: про то, как спланировал все это, для того чтобы обмануть его и отвести от себя подозрения, про то, как воспоминания вернулись и я понял, что, если Хигути не умрет, я снова всё забуду, и тогда Миса найдёт вторую тетрадь и убьёт его. Когда я заканчиваю говорить, меня всего трясет. Я нахожусь на грани истерики. Я жду его вердикта, его осуждения, но он просто берет и выходит из комнаты. Я стою и смотрю на закрытую дверь, не в силах пошевелиться и совершенно не понимая, что происходит. Куда он ушёл? Может, позвонить в полицию и сдать меня? Или позвонить всем членам команды и рассказать об этом? Я совершенно не знаю, чего ждать теперь, ведь после всего, что я ему рассказал, он ни проронил ни слова, а просто взял и вышел.       Проходит около десяти минут, которые кажутся мне вечностью, и Рюдзаки возвращается. Я выжидающе смотрю на него, а он молча протягивает мне какой-то документ. Я беру его в руки и рассматриваю — это оказывается паспорт с фотографией Рюдзаки, а в поле имени написано Эл Лоулайт. — Зачем мне это? — не понимая, что происходит, спрашиваю я. — Это мой настоящий паспорт с моим настоящим именем и фамилией. — Зачем ты мне это показываешь?       Эл вынимает вторую руку из-за спины, и в ней я вижу тетрадь смерти. — Вот тетрадь, вот моё настоящее имя, убей меня и покончим со всем этим, — протягивая мне тетрадь, отвечает Эл.       Меня пробивает, словно от разряда тока, и я холодею от ужаса, услышав то, что он сказал. Резким движением я отбрасываю протянутую мне тетрадь и кричу, что есть мочи. — Нет! — отшатываясь назад. — Ну что же ты, Лайт, ведь это то, что было тебе так нужно, почему же ты сейчас отказываешься от этого? — говорит он так спокойно, будто для него это ничего не значит. — Убери её от меня! Я не хочу тебя убивать! — Почему, Лайт? — Потому что я полюбил тебя, я хочу, чтобы ты жил, арестуй меня, я так больше не могу! — кричу я, оседая на пол и закрывая лицо руками.       По щекам текут слезы. Я в отчаянии, морально подавлен и зол на самого себя. Я хочу, чтобы всё это закончилось. Прихожу в себя лишь спустя время, убрав руки от лица, я вижу, что Эл нет, как и тетради смерти. Совсем изнеможенный я забираюсь на кровать и моментально выключаюсь, не в силах даже раздеться.       Утром я просыпаюсь в подавленном состоянии, голова тяжёлая, в горле стоит неприятный ком, и в комнате я в полном одиночестве. Эл не приходил, что неудивительно, но всё же мне жаль. В той же одежде, что и вчера, я выхожу из спальни и иду в общий зал. Мне плевать на мой внешний вид, скорее всего меня сегодня арестуют и посадят в тюрьму, и никакого смысла в том, чтобы собраться и выглядеть более презентабельно, нет. Я ожидаю увидеть отца, Мацуду, Аитзаву, Идэ, Моги, Укито и их осуждающие и презирающие меня взгляды, но главный зал абсолютно пуст. Этот факт удивляет меня, и тут боковым зрением я замечаю на столе записку. Подойдя к месту, где обычно сидел Эл, я забрал лист бумаги и прочитал, что там написано. «Лайт, никого сегодня не будет, ты один в штабе, все входы и выходы перекрыты. Не делай глупости.»       Почерк точно принадлежал Эл, в этом я не сомневался. «Не делай глупости, ну-ну, всё, что уже можно, я сделал, хуже уже явно некуда», — пролетает в моей голове. А вот почему Эл решил запереть меня здесь одного? Почему я до сих пор не в тюрьме или хотя бы под стражей? Почему он еще не рассказал всё команде? Этого я не понимал, и вопросов было больше, чем ответов. А еще мне было невыносимо тошно. Эл просто ушёл после того странного поступка, когда принёс мне тетрадь и сказал своё настоящее имя, а я признался ему в любви. Я ожидал куда большего от него: гнева, возможно, драки, презрения, да чего угодно с его стороны, но не просто молчания и отсутствия.       Всё это тяготило меня настолько сильно, а ещё я очень боялся, что не смогу ничего сделать, чтобы спасти его. Пусть Эл и ничего мне не ответил, я точно знаю: до того, как я всё не вспомнил, он был со мной счастлив. Так притворяться не смог бы даже он. Я не мог ни есть, ни пить, ни спокойно сидеть на месте и просто бродил по этажам здания, думая, что можно сделать, чтобы наверняка спасти его. Так в раздумьях я дошёл до крыши. Я машинально дёрнул ручку, и дверь оказалась не заперта. Эл продумал всё, кроме одного, он не думал, что я захочу выйти на крышу, и не запер её. В моей голове промелькнуло, зачем ждать пока меня посадят, зачем ждать, пока Рюк напишет моё имя в своей тетради, потому что ему станет скучно наблюдать за моим заключением в тюрьме. Я могу покончить со всем прямо здесь и сейчас. Миса, охваченная горем, точно забудет об записке, которою я ей оставил, Эл и все будут жить, для этого должен умереть только один человек — я — Лайт Ягами, а еще не придётся выдерживать осуждение со стороны команды, возможно, они даже придут на мои похороны и даже погорюют. Да, это определённо выход, — думаю я и делаю уверенный шаг, выходя наружу.       Край крыши. Дождь льёт, как из ведра. Я стою на парапете и смотрю вниз. Двадцать три этажа, несколько секунд падения, и всё закончится. Страшно ли мне? Да, немного. Умирать страшно, ведь меня не ждёт обычная смерть. Рюк говорил, что меня ждёт, и я всё помню. Моя душа проклята. Зато Эл останется жив. Я не знаю, куда он уехал, после последнего нашего разговора прошли уже почти сутки, и он так и не вернулся. Мне бы очень хотелось попрощаться, ещё раз увидеть его пронзительные глаза, ещё раз прикоснуться к сладким от пирожных губам, но это невозможно. Во-первых, Эл слишком умён и сразу догадается, что я прощаюсь, а во-вторых после всего, что он обо мне узнал, я уверен, между нами всё кончено и я даже близко к нему подойти не смогу, а если всё же нет, тогда мне не хватит сил сделать то, на что я сейчас решился. Я должен спасти его и остальных и закончить это безумие. Эта тетрадь изменила меня, и мне в одиночку не хватает сил справиться с её силой и всё исправить. Я посигнул на недостижимое — стать богом нового мира, но я уже несколько раз оступился и мне не отмыть своё имя.       Единственное, что я могу, это собрать всё своё мужество и сделать один шаг вперёд, чтобы всё завершить. Не станет меня и всё встанет на круги своя. Всё, кто мне дороги, останутся живы, а главное, Эл будет в безопасности.       Я прикрываю глаза и делаю несколько глубоких вдохов. Я готов покончить со всем. Я готов умереть, чтобы жили другие. Открываю глаза, полный решимости сделать шаг вперёд, как кто-то хватает меня за шиворот и грубо отбрасывает от края крыши. Дождь настолько сильный, что я, лежа спиной на крыше, не сразу могу сфокусироваться и увидеть лицо человека, помешавшего мне, но когда мне это удаётся, моё сердце замирает. Эл стоит в полуметре от меня, в его чёрных глазах кипит ярость. — Лайт, ты идиот! — кричит Эл и, наклонившись ко мне, резко поднимает меня на ноги. — Ты ничего не понимаешь! — кричу я в ответ. — Это ты ничего не понимаешь! Что ты удумал? Просто покончить с собой, таким ты видишь выход? — Это единственное верное решение, без меня всем только станет лучше. С моей смертью не станет Киры, все, кто мне дорог, останутся живы. Ты останешься жив! — И какой будет моя жизнь? Об этом ты подумал? Чертов эгоист! Самовлюбленный нарцисс! — продолжает кричать на меня Эл и мне прилетает удар в челюсть.       От неожиданности я не успеваю отразить его и чувствую металлический привкус крови во рту, ошарашенно смотря на него. Немного отойдя от шока, я отвечаю: — Что ты такое говоришь? Если бы я был эгоистом, то оставил бы всё как есть, а я пытаюсь спасти тебя! Я не хочу, чтобы ты пострадал или погиб, как ты этого не поймешь? — Ты думаешь, я не погибну, когда тебя не станет? Да, тело моё будет живо, но душа разорвется на части, и какой толк в такой жизни? Об этом ты не подумал, не так ли? — Эл, я не вижу другого выхода. Тетрадь влияет на меня, и я теряю себя. Я натворил слишком много. Один я не могу с этим справиться и всё исправить. — Когда же ты уже поймёшь, что ты не один! Чертов ты идиот! Когда же до тебя дойдёт, что я тоже люблю тебя и поступился всеми своими принципами, скрывая твою тайну! — кричит Лоулайт, испепеляя меня взглядом. — Эл, как ты можешь любить меня, я приношу всем только боль и страдания, я убил так много людей. И что ты прикажешь мне делать? — Живи ради меня! Борись! А не сбегай от проблем! Ты не один, пойми ты это уже наконец! — Даже после всей правды обо мне ты хочешь быть со мной? Но почему? — Вопреки всему, Лайт, потому что того требует моё сердце.       Его слова задевают самые потаенные струны моей души, наполняя её светом и надеждой. Я моментально сокращаю расстояние между нами и целую его. В свой поцелуй я вкладываю всю боль, весь свой страх и обнажаю всю свою душу. Теперь он мой маяк и шанс на спасение в кромешной тьме, в которую я сам себя загнал. И этим поцелуем я хочу показать ему, что полностью доверяю ему свою судьбу. Рюдзаки отвечает мне так же пылко, обхватив моё лицо руками и притягивая ещё ближе. Мир на время перестаёт существовать. Есть только я и он, насквозь промокшие, целующиеся под проливным дождём на крыше небоскрёба и не готовые отпустить друг друга, несмотря ни на что. Дует ледяной ветер, заставляя нас вздрогнуть и разорвать поцелуй.       Эл берет меня за руку и решительно тянет прочь с крыши внутрь штаба. Я не сопротивляюсь и просто следую за ним. Никого, кроме нас, в здании нет. Команда уже давно разошлась по домам. Эл вручает мне полотенце и сам вытирается, пристально смотря на меня. — Прости, — это всё, что я могу из себя выдавить. — Знал бы ты, как я на тебя всё еще злюсь за то, что ты планировал сделать. Я же просил без глупостей. — Я знаю, — отвечаю я и виновато улыбаюсь, тут же жмурясь от боли из-за разбитой губы от точного удара в челюсть.       Что не остаётся незамеченным Эл, и он качает головой. — И как мы завтра объясним команде твою разбитую физиономию, — говорит Эл и тянет меня за руку, заставляя встать с лестницы.       Я снова послушно следую за ним. Мы доходим до кухни, и он указывает мне на стул, куда я и сажусь, а сам подходит к одному из шкафов, доставая оттуда аптечку. После чего, поставив её на стол, садится напротив меня и, вооружившись перекисью и ватным диском, начинает обрабатывать мне губу. Я морщусь от неприятных пощипывающих ощущений, но не издаю ни звука, лишь следя за тем, с какой нежностью Эл обрабатывает мне рану, нанесенную им же. Когда он заканчивает и уже собирается встать со стула, чтобы убрать аптечку, я беру его за руку, останавливая. — Спасибо, — тихо, но так чтобы он услышал говорю я.       И в это «спасибо» я вкладываю всё, что он для меня сделал. И Эл понимает это, улыбнувшись уголками губ. — Пожалуйста, — так же коротко отвечает он и убирает аптечку на место. — Эл, что мы будем делать? — спрашиваю я. — Пойдем спать, уже поздно. — Но я имею ввиду… — начинаю я, но Эл останавливает меня, положив палец на мои губы. — Мы идём спать, Лайт, всё остальное обсудим завтра, договорились?       Я лишь киваю в ответ, и мы отправляемся в спальню. Избавившись от мокрой одежды, я забираюсь в кровать первым, стоит Эл забраться ко мне под одеяло, я тут же крепко обнимаю его, уткнувшись носом ему в шею, и он обнимает меня в ответ. — Я думал, после всей правды обо мне ты возненавидишь меня, — шепчу я. — Дурак, — отзывается Эл, и, когда я поднимаю на него свои глаза, он внимательно смотрит на меня, продолжая: — Нужно большое мужество, чтобы открыть кому-то всю правду о себе, даже если эта правда может больно ранить, а ты это сделал, показав мне, что тебе важно, чтобы я знал о тебе всё. Я ценю это и уж точно никак не презираю тебя, Лайт.       Второй раз за сегодняшний день слова Эл заставляют мою израненную тёмную душу наполниться светом, и, вместо ответа, я нежно целую его, а по щекам текут слезы. Почувствовав это, он отстраняется от меня. — Эй, ты чего? Всё будет хорошо. Ты же мне веришь? — Верю, прости за эти эмоции. — Ну не всё время же тебе быть главным, — лукаво улыбнувшись, отвечает Эл, и я улыбаюсь в ответ.       Он крепче обнимает меня, а я утыкаюсь носом ему в шею. Сегодня я слаб перед ним, но он не пользуется этим, а наоборот пытается убедить меня, что это нормально. И я засыпаю, пока он успокаивающе поглаживает меня по спине, очень быстро, глубоко и без сновидений.