Амброзия Паллады

      — Разве нужно было так остервенело бросаться на чужое остриё? — Альсина влажными пальцами провела по коже девушки меж грудей, где безобразная рана медленным ходом затягивалась, покрываясь кристаллической коркой, которая едва-едва начинала розоветь.       Адела ничего не ответила, предпочитая расчувствовать, как госпожа нежно касается её. Красная вода стекала по её телу, возвращаясь обратно в алую горячую пучину купели, находившейся прямо в мраморном полу. Пар клубился где-то у потолка, поэтому холодный воздух, едва просочившийся сквозь жаркую плену, нагонял на девушку мурашки. Сидя на коленях у леди, Адела вымывала лицо женщины: сначала проходилась по бровям, затем — по густым накрашенных ресницам, а губы всегда оставляла напоследок, ибо созерцание того, как красные разводы помады вмиг украшают уголки тонких губ и острый подбородок, доставляло немалое удовольствие.       В такие моменты девушка чаще вспоминала прошлую себя: она кричала всеми страстями себялюбия. Ведь человек никогда не может обуздать в своей душе это чувство, что растлевает разум при любой опасности. Людской род настолько прост, что всегда предаст покой ближнего, стараясь сохранить свой. Однако многие вещи сейчас всегда безмолвно говорили Аделе, что она больше не человек. Любовь к Альсине моментально подчинила себе все её страсти, и теперь девчонка жила не только ради себя. Госпожа Димитреску, примерившая на себе все шаблонные маски настоящих вампиров, обожала проводить многие вечера в зале омовения, поглаживая тонкий девичий стан. В эти минуты она всегда была расслаблена: словно спокойный васелевс восседает на троне, незримо восхваляясь окружающей красотой. И Адела могла часами сидеть вот так: гладить чужие лицо и плечи в ответ, вырывая улыбки и грудные смешинки, и наслаждаться чужим покоем ближнего ей до трепета в сердце существа.       — Он мог ударить тебя… — прошептала рыжеволосая, касаясь женской ладони своей рукой. Она отняла печальный взгляд золотых глаз от межгрудной борозды на теле к своему лицу, стараясь унять в хозяйке замка негодование и злость, которые, несомненно, были ей приятны, ведь Альсина так редко могла проявить чувства собственничества и ревности по отношению к ней.       Они вдвоём немного опьянели от произошедшей часом ранее расправы над случайно забредшим на территорию замка мужчиной. Внезапных гостей хозяева чёрных сводов встречали с «особым» гостеприимством. Кровь Аделы до сих пор была очень горячей, и она всегда любила принимать на себя удар приближающейся битвы. Звук чужих шагов отражался в ушах словно боевые барабаны, что зазывали самых храбрых и самых трусливых воинов на бой. Кони яростно несутся по венам, рыжая копна развивается ярким флагом, где каждый волос был предназначен для верёвки повешенья, а мрачный бардовый камень высоких стен меж тем заходится в безмолвном крике, который разбивается о звонкую тишину витражных окон. Но не только Адела могла чувствовать всё это: где-то высоко над её головой слышалось ропотное жужжание огромных мух, что доселе летали медленно, будто не зная куда плыть в этом большом бескрайнем океане, но девушка была первой, почувствовав чужой запах, поэтому прокричала:       — Он мой!       Её голос громко оглушил возникшую вокруг напряжённость, заставляя стены сотрястись в ответных стонах и стенаниях. Грозное предупреждение остановило прежний пыл насекомых, однако Адела то и дело замечала, как мухи продолжают волнами следовать за ней, постоянно минуя какие-то невидимые преграды, будто стараясь не попасть в летающие языки пламени.       Девушка шла по длинным коридорам, тонко чувствуя след. Нетерпение возрастало с каждым шагом, достигая своего пика, когда рыжеволосая встретилась с испуганными взглядом. Встречать глаза, что были полны страха, для девушки самой стало сладкой прелюдией к тому, чтобы одержать очередную победу. Все, кто сюда забрёл, явно не хотели встретить в замке свою смерть. Они яростно отгоняли страх из своего духа, стараясь, не поддаваться презренной для них погибели. Так самоуверенно и глупо, — думала Адела.       Странник застыл на месте и, похолодев от ужаса, не смел отвести свой взгляд от казавшейся ему эфирной девушки, что прожигала его своими невыносимыми холодными синими глазами. Адела же, в свою очередь, вскинув брови вверх, осмотрела костлявые руки, что затряслись будто в смертной судороге, такие же дрожащие тонкие ноги, скрытые за высоким голенищем сапог и дешёвой тканью брюк.       Страшный взгляд был прикован к мужчине до самого конца и леденил его трусливую душу. Вдруг девушка медленно запрокинула голову вверх, издавая словно предсмертный хрип, — он не сразу понял, что это смех. Скрипучий, жуткий, похожий то на карканье вороны, то на рычание гиены. Высокие своды вдруг начали темнеть, будто дьявольская леди напротив мужчины решила отдать приказ камню обрушиться на нежданного путника. Не успел он развернуться, как сильная рука схватила его и отбросила на пол, окуная в беспамятную дымку. Мужчина едва мог различить, куда же его потащили. Слышался лишь какой-то неясный напев, который до безобразия показался ему уютным среди всей тонущей в его собственных стонах мрачной округи.       Он смутно различал пылающие золотом вазы и другие драгоценные предметы, которым наверняка не мог дать даже названия. Рука, что тянула его за собой по полу, вдруг опустила воротник его потрепанной рубахи, и мужчина почувствовал под собой мягкий ворс ковра. Но это никак не могло его успокоить, когда в полумраке ярким огнём зажглись янтарные глаза, что по-хищному рассматривали его из дальнего угла. Вдруг горящая чернотой тень возвысилась и нежданный гость начал отползать назад. Он старался нащупать что-то в своём грудном кармане, когда перед ним в свете одиноких свечей предстала хозяйка замка, угрожающе подавляя всю его волю своей зловещей аурой. Она словно вышла на него из загадочных, красноватых из-за кровавого цвета гречихи полей, поднялась из чёрных ущелий, где среди камней ещё слышатся стоны умирающих и забытых. За ним пришла сама царица Смерть.       Трусы обычно не осознают силу своего страха. Поэтому, когда Адела увидела наставленный нож в сторону хозяйки замка, не смогла сдержать себя. Она ловко вклинилась между двумя телами, вновь встречая мужчину синевой своих глаз. Она раскинула руки в стороны, показывая, что ей вовсе не нужно оружие, чтобы взять вверх над гибелью. Порывистое движение вперёд — и вот острие ножа, разрезая кожу её груди, почти с хрустом входит в кровавую плоть. Адела улыбнулась, обнажая острые зубы, когда увидела непонимание и самый настоящий ужас от осознания, что она ещё «жива». Но девушка, спустя погодя, тяжело задышала, сменяя торжествующую улыбку на чуть приоткрывшийся от ярости рот. В ту же секунду острый кинжал, что покинул девичью плоть, разрезал тонкой ровной линией мужскую шею, давая тёмной алой пучине крови хлынуть наружу.       Послышалась такая сладкая, но непродолжительная агония, посылая по всему телу Аделы трепет, и она не смогла сдержать свой стон, чувствуя, как её рыжеволосой, запятнанной чужой кровью макушки касается большая женская ладонь. Слегка порывисто огладив, несдержанно опускаясь до затылка, рука исчезла. Её обладательница тенью нависла над умирающим мужчиной, подол её платья начал необузданно окрашиваться в красный, когда леди наконец ощутила сладкий металлический вкус во рту.       — Он едва держал этот нож в своих дрожащих руках, — насмешливый голос женщины вырвал Аделу из воспоминаний. Звуки смертельных мучений и стенаний, сладостных стонов и пьяного смеха утихли у неё в голове. Перед глазами снова предстал оранжевый свет свечей, горящих из-за бардовых вуалей вокруг ванны. Послышалось, как редкие капли с её волос падают в воду, почувствовались приятные прикосновения к своей талии и бёдрам. Девушка снова взглянула на женщину, на чьём лице прослеживалась явная усмешка: очевидно, что Адела сказала какую-то глупость о возможном причинении вреда хозяйке замка, но всё же решила поддержать это бессмыслие в ответ своей насмешкой.       Рыжеволосая улыбнулась, принимая, что сказала какую-то чушь. Едва что-либо поистине могло угрожать сейчас такой сильной женщине, как Альсина. Её почти каменное тело отражало любые пули, а длинные когти разрезали плоть так жестоко… Сильнее, чем самое острое лезвие на всём белом свете, — волноваться было не о чем. Однако Адела всегда была готова встать впереди своей госпожи, закрывая ту своим маленьким, но ставшим таким сильным телом. Если понадобится, она будет гореть в огне смерти снова и снова, ведь точно знала, что обязательно наступит тот миг, когда огонь потухнет и её прах восстанет вновь.       Знала об этом и сама Альсина, правда, она не была столь уж воинственной, как эта девчонка. Это ведь самая настоящая истинна, чья первооснова заключается в красоте и совершенстве. Стезя Альсины в этой любви — всегда озарять, обладать тем, чем ей должно: мудростью и спокойствием, чтобы остужать пылкую огненноволосую Палладу, главенствуя над ней, направляя по истокам своих замыслов. Им не так уж и долго пришлось взращивать друг в друге эту любовь, ведь Альсина в какой-то момент не смогла отказать бледной, но не потерявшей стойкости до самого конца девушке. Будто наконец Ормузд и Ариман нашли друг друга, не желая отпускать, и начался мир, их мир, где плещут ярким огнём самые худшие человеческие страсти: похоть, жажда лицезрения кровавого ужаса в глазах жертвы и острая безропотная тирания любви.       Адела откинулась на грудь женщины, принимая объятия и прикрывая глаза. В ушах раздался такой ложно спокойный стук возлюбленного сердца. Все вечера, проводимые в омовельне, всегда были продолжением, как и случившейся сегодня, маленькой трапезы леди. Сама Адела никогда не пила кровь и не поедала чужую плоть ради утоления голода, её монстр реагировал на всё это по-другому: паразит был действительно устрашающей вещью. Он, как высший Бог, мог даровать случайному не только бессмертие, но и раскрыть все тайные желания, спрятанные в самой густой мгле душевных пороков. Девушка поняла это не сразу, и мысли обо всём этом заставляли её иногда грустить. Но все это становилось неважным, когда Адела одерживала очередной триумф над смертью, преподнося его Альсине Димитреску, которая никогда не могла сдержать блаженного вздоха, поражаясь такой опьяняющей преданности.       — Я никогда не проигрываю, — прозвучало эхом между мраморными стенами, оседая в водной глади. Альсина легко прижалась щекой ко лбу, оставляя на макушке снисходительный поцелуй: «Я знаю». Рыжеволосая продолжала улыбаться, покоясь на мирно вздымающейся груди, когда в голову скользкой змеёй проползи мысли о том, что не всегда она держала в руках глефу, пылающую триумфальным огнём. Все эти трепетные мысли окунали девушку в те времена её прошлого, когда Аделе ещё только предстояло одержать первую победу над холодным дыханием смерти.

***

      Аделу самолично в темницы отвёл Редник, что едко ухмылялся над девчонкой всю дорогу. Кажется, он был рад услышать господский приказ насчёт непослушной узницы, что чуть не лишила его своей строптивостью и непокорностью милости хозяйки замка, — второго просчёта подряд госпожа Димитреску точно никогда не прощает. Однако он еле сдерживал свою скаредность, сжимая зубы до скрипа, — мужчина понял, что сегодня уйдёт из проклятого места без очередной платы за «товар», и это насаждало ему настолько сильно, что он просто не мог не вымещать свою злость на девчонке, что тащил за собой в собственных руках. Адела то и дело брыкалась, чувствуя, как её пылающий дух свободы медленно угасает с каждым шагом, приближающим её к страшным темницам. Ещё даже не узрев их, рыжеволосая ощущала, как ужас и страх подземелий берёт над ней вверх.       Но стоило им пересечь порог входных дверей, Адела перестала вырываться. Из её груди вырвался поражённый вздох, глаза тут же заметались по округе, желая рассмотреть каждую крупицу представшего зрелища.       Сгустившаяся снаружи ночь уползла куда-то на задворки мира, не смея занимать великолепие высоких замковых огив. Пышные украшения, что пестрили своими золотыми красками, и так немногословно кричащие о своих символах; угловатые, почти преклонные к земле потолки уходили высоко ввысь, превращаясь в округлые своды, чьи края лежали на белых каменных столбах, что тяжко давили своей могучей резьбой. Камень перекликался с деревом, дерево — со стеклом витражей, через которые едва просачивался мрак ночи. Всё это заставляло думать, что замок настолько стар, что его корни уходят далеко в прошлое, о котором девушка даже боялась задумываться. Замок казался прямиком вышедшим из книг, чьи истории порой заставляют томно вздыхать в страхе и удивлении, но было вокруг что-то странное: на полах, прикрывая мраморные плиты, раскинулись тёмно-красные с причудливом орнаментом ковры, а на окнах висели едва прикрывающие все тайны этих сводов портьеры, которые колыхались даже от самого лёгкого заблудшего здесь дуновения ветра. Что-то древнее, азийское царило здесь среди правильно выстроенных европейских стен.       Девушка залюбовалась мерцанием огромной люстры, когда Редник затащил её в какой-то большой зал, где ярко горел камин, громко ходили часы и ввысь поднимались дубовые лестницы.       Девушка до неприличия задрала голову вверх, заметив как на площадках между ступенями винтовых лестниц, что по кругу скрывались где-то за стенами, стояли целыми стайками десятки служанок. Златоволосые, с чернью волосах, рыжие и шатенки, — самой разной внешности. Но все они были так похожи на любопытных сорок: перед их чёрного платья был перекрыт белым фартуком, — она то и дело слышала какие-то шёпоты и смешки. Вдруг Редник закинул её на своё плечо и смех уже начал раздаваться всё чаще и громче. Адела сверлила эти наглые усмешки тяжёлым взглядом, желая, чтобы каждая из них когда-нибудь оказалась на её месте. И дай Бог..! Дай Бог, чтобы хотя бы у половины нашлось столько же храбрости, сколько и у неё, когда яркий свет гигантской хрустальной люстры погас под сенью опускающих её каменных ступеней в самый низ подземелий.       Всё вокруг принимает пепельный оттенок, шаги мужчины, что нёс на своём плече девушку, стали глухо тонуть в истошных криках, которые начали слышаться всё громче и громче, выбивая весь дух из приближающихся к темницам путников.       Адела извернулась, приподнявшись на чужом плече, когда Редник остановился у единственной деревянной двери в тёмном коридоре. Помимо ужасных криков, вокруг всё стонало, хрустело и молило о чем-то своём. Редник, немного сомневаясь пару мгновений, ощущая вдруг ставшую такой тяжёлой девичью ношу, всё же громко задолбил своим кулаком по двери. Он уткнулся взглядом вниз, не смея смотреть вперёд, когда крики по ту сторону утонули в возникшей тишине.       — Всем сердцем желаю, чтобы ты корчился от боли где-то там, также срывая свою безобразную глотку. Если я не увижу тебя там собственным глазами, уверяю, что сама затащу тебя в эти подземелья, будучи мёртвой или живой. Обещаю, Редник… — Адела невидящим взглядом смотрела, как раскрываются двери, чувствуя как тело мужчины цепенеет.       Редник всю свою жизнь скитался по волнам и землям собственной выгоды, вышагивая словно по тонкой верёвке среди раскинувшейся под ним бездны. Его сознание, которое всегда было разделено своекорыстием и что до этого не желало видеть, слышать ничего о своих безрассудных деяниях, вдруг озарилась яркой вспышкой совести. Его человеческий порок, недуг вдруг дал знать о себе самой сильной болью, но всё же он пытался скрыть это под личиной безразличия, однако Адела уже смогла прочувствовать все сомнения его души через этот лицемерный покров, что на несколько секунд даровали ей наслаждение.       Из-за дверей вышел, как показалось на первый взгляд, высокий коренастый мужчина. Только вот, когда он поднял какую-то странную деревянную маску со своей головы, перед девушкой явилось лицо самой настоящей женщины, полностью обезображенное толстыми нитями шрамов. Редник спихнул девчонку прямо в окровавленные руки, больше не желая находиться перед входом в жуткие темницы, и, молча развернувшись, не удостоив узницу даже взглядом, ушёл обратно, скрываясь в тени коридоров.       Её чуть не стошнило от вида голой женщины, лежащей на дыбе, чья правая рука уже безвольно висела как-то не так, когда огромная надзирательница толкнула её вовнутрь, где царил просто адский клок всяких разных зловонных запахов. С неё сорвали тёплый тулуп и верхние брюки, оставляя девчонку босиком в одной лишь белой тунике и длинных тонких штанах, что служили ей своеобразным нижним бельём. Ступни ног сразу стали влажными от крови и прочего смешанного с ней, растёкшегося по ледяному полу.       — Живее давай, — её снова толкнули без особой причины, и, не выдержав, Адела резко развернулась, встречаясь с большой женской тенью. Девушка лишь успела остервенело сверкнуть своими глазами, как по её голенищам вдруг со свистом прошёлся удар чего-то тонкого. Её снова толкнули вперёд, рыжеволосая зашипела, упав на одно колено, незамедлительно пачкая свою одежду. Сзади послышался недовольный дикий рёв, словно бык наконец сорвался из-под наездника, желая растоптать того, кто поспел покуситься на его свободу. Адела лишь зажмурила глаза, прикрывая себя в попытке защититься, но её схватили за шкирку и поволокли в сторону решетчатых камер.       Послышался лязг металла, железные створы решётки открылись, принимая в себя шатающуюся от недавнего больного удара узницу. Запах мочи стал ещё сильнее, когда её бросили прямо на каменный пол, и, не устоявши на собственных ногах, Адела рухнула вниз, ударясь лицом. Челюсть заныла, но было немного не до этого, когда адреналин с бушующей силой взыграл в теле. Девчонка, привстав, сразу заметила, что в противоположном углу камеры сидит маленькая девочка, судя по тонкому иссохшему стану, что был прикрыт лишь рваной накидкой, держащейся на узких плечах. С её стороны слышалось какое-то не прекращавшееся хрипение, что было единственным признаком её жизни. Костлявые руки обнимали такие же костлявые колени, скулы остро выпирали, а кожа ниже глаз полностью обвисла, — всё это делало бедняжку похожей на настоящий обнажённый скелет мертвеца.       Адела почувствовала, как её живот скрутило от вида проеденных какими-то насекомыми ног. Видимо, здесь у бедняжки началась антонова болезнь, что заставляла гнить всякую здоровую плоть. Только вот лечить в этих тёмных стенах никого не собирались, и пожранные червями конечности, кажется, держались на последних нервах и не отвалились полностью, ибо, когда Адела закашлялась, не в силах вынести увиденное, ноги едва задвигались, подавая ещё один признак жизни.       Всё лицо неизвестной было покрыто язвами: лопнувшими и нет, — тонкий иссохший рот приоткрылся и кожа вокруг него моментально потрескалась, когда раздалось тихое мычание, в котором Адела смогла разобрать имя: «Лидвина». Лидвина еле разлепила глаза, и новая узница поразилась красотой их черноты, — наверное, девочка, сидящая напротив, росла самой настоящей красавицей, пока не попала сюда.       Кажется, Лидвина хотела ей что-то сказать, но общие тихие стоны и стенания, что разносились ото всюду, вдруг утонили в новом женском крике. Рыжеволосая обернулась, прижавшись к железной решётке. Приказ леди на её счёт был выполнен самым лучшим образом, ведь её взор, куда бы девчонка не спряталась, постоянно будет обращён на самое жестокое орудие пыток, скрытое в этих подземельях.       Высокая женщина выкручивала по очереди передние и задние рычаги, натягивая привязанные конечности пленницы в разные стороны, отчего её тело рано или поздно грозилось просто разорваться на двое. Адела почему-то никак не могла отвести взгляда от этих изощрённых пыток, пока крики наконец резко не замолкли и не послышался дикий смех. Надзирательница толкнула ногой жестяное ведро под дыбу, по деревянным палкам которой во всю стекала вниз кровь. Девушку всё-таки вырвало прямо под себя от вида разорванного тела.       — Здесь ещё клеймят и сжигают, перед этим привязав тебя на стуле, — со стороны послышался едва различимый шёпот, когда высокая женщина, оставив свою тюремную маску на столе у выхода, ушла, громко хлопая дверями.       — Ч-что? — Адела была не в состоянии понять хоть что-нибудь.       — Чувствуешь это, да? Все здесь сетует на тошноту и слабость от этих ржавых решёток… — Лидвина, кажется, хотела улыбнуться, но у неё всë не получалось поднять уголки своих губ достаточно высоко для улыбки, поэтому зелёное лицо девочки странно искажалось, будто в муках.       Адела наконец повернулась спиной к дыбе, откидываясь на стальные прутья. Сейчас в её душе происходила просто нескончаемая перемена чувств и эмоций, и ни одна не могла занять главенствующее место, поэтому Адела начала плакать, чувствуя бессилие, которое она меньше всего желала ощутить здесь или, по крайней мере, так скоро.       — За что ты здесь? — спросила девочка, не двигаясь, продолжая смотреть своими тёплыми карими, почти чёрными глазами на новую узницу этих жутких темниц. В её голосе читался самый настоящий неподдельный интерес, в котором не было ни капли страха и ужаса. Как долго Лидвина здесь находится? — задалась вопросом рыжеволосая, чувствуя в девочке какое-то странное присутствие духа. Её тело будто вобрало все физические недуги и страдания этих подземелий, но такое пристальное разглядывание грозилось закончиться новым приступом рвоты, поэтому Адела, повернувшись головой в другую сторону, ответила:       — Сама не знаю. Меня просто затолкали в ящик и вот я тут…       — Так ты не служанка? — почти громко воскликнула бедняжка, поднимая голову с колен. Её соломенные волосы, что редкими прядями свисали с почти облысевшей головы, растрепались вокруг лица. — Обычно сюда приводят кого-то провинившегося или ставшего быстро неугодным господам.       Адела предпочла ничего не говорить в ответ, яростно сосредотачиваясь на нахлынувшей на неё усталости. Кажется, наконец, в её душе что-то пришло в норму, и она почувствовала, как гнев застилает глаза, а руки сами собой сжимаются в кулаки. Но гнев никогда не помогает разуму познать правду — девушка это чувствовала. Она всё продолжала и продолжала сидеть неподвижно, ощущая, как голову атакуют скорбные и тягостные думы. Перед глазами простёрся бескрайний хаос: злой рок резко обратил её жизнь в пустыню, где верный и правильный путь задувается порывами горячего ветра, и нигде нет приюта. Она пыталась заглянуть в будущее, но обжигалась каждый раз, не видя перед собой ничего, кроме мучений и тревог.       Адела отвлеклась от бездонной пучины мрачных мыслей, когда рядом послышался сухой тихий кашель. Недалеко от себя девчонка заметила какую-то странную грязную тряпку, выбирать особо не приходилось, поэтому она, пошатываясь, встала, облокачиваясь на прутья железной дверцы, и прошла в тёмный угол, чтобы наконец прилечь. Над тряпкой летали огромные мухи, и Адела из последних сил злостно стала махать ладонью над ними, стараясь отогнать.       — Не делай этого! — вдруг снова подала голос Лидвина. — Не надо… — уже чуть тише сказал она. — Они следят, не делай им ничего плохого, иначе кара настигнет тебя настолько быстро, что даже глазом моргнуть не успеешь. Лучше приляг здесь.       Девочка с помощью рук отодвинулась в сторону от своего своеобразного спального места, которым служила такая же грязная тряпица, предлагая своей новой сокамернице прилечь. Аделе не хотелось отнимать нагретое место у девочки полностью, поэтому она присела лишь на самый край, теперь уже откинувшись на холодную влажную стену.       Что имела в виду пленница, девушка не знала, но и не желала разбираться именно сейчас, поступая несколько глупо, — она знала, что любые часы, проведённые здесь могут и вовсе стать концом для неё. Думы о собственном бессилии и несправедливой судьбе снова заполнили её голову. Тиран в виде собственных чувств пожирал всю её силу духа. Устав бороться с собственными эмоциями, Адела вдруг нашлась в воспоминаниях, что возвратились к ней так внезапно, о загадочных очах, что заблестели перед собственным взором, как самое яркое солнце, посылая сомнения и новый страх неизвестности. Однако вместе с тем нечто, не имеющее под собой никакой почвы, вдруг пышно расцвело, и душа Аделы схватилась за это своими хлипкими ветвями, приобретая потерянную силу. У людей нет мочи смотреть в упор на две вещи: ни на солнце, ни на смерть, — но девушка взглянет и не один раз, она дала себе слово, продолжая видеть перед своими глазами огненный янтарный взгляд. Адела выйдет из этих подземелий, превратившись перед хозяйкой замка в самое настоящее хтоническое существо, явив перед ней свою ненависть.       Сегодня мысли о проигрыше ещё часто будут отравлять её разум, что никак не мог заснуть из-за головной боли и непривычной атмосферы мучительных завываний, но Адела точно знала, что дальше её ждут сотни и сотни побед: она либо умрёт здесь, не давая и капли пролиться собственной крови, либо сожжёт этот замок дотла, — другого не дано.