О схватках с лифтом (и прекрасных рыцарях из финотдела)

      Клацая зубами по пластику, Пак Чимин грызёт объёмную фигурку на кончике шариковой ручки. Жёлтый цыплёнок, уже порядком пожёванный, подвергается новым атакам. Будь тот живым – орал бы в агонии от боли, но птичку никто не жалеет, Чимин о ней даже не думает, слишком занят: анализирует события рокового вечера злополучной пятницы.              Хочется вернуться в прошлое и наорать на того жалкого себя, ну, или хотя бы подбодрить и дать совет. Ибо сейчас он явно стал умнее. Он мог бы использовать кресла на колёсиках в качестве тележки, чтобы перевозить по две коробки за раз, или взять тот забытый всеми фикус, ведь влажная земля тяжёлая, а горшок можно не нести, а перекатывать.              Ручка, вся в мелких рубцах от омежьих укусов, со стуком приземляется на столешницу. Цыплёнок, наконец, освобождается от пыток, но временно, лишь пока не настигнет очередной приступ нервной привычки. Чимин зарывается пальцами в уложенные волосы, тяжко вздыхая.              Это становится его Римской империей, и теперь, зависая взглядом не на чём-то конкретном, впадая в водоворот мыслей, он раздумывает лишь об этом. Гениальными идеями всплывают новые варианты, к которым он так и не прибегнул. Глупый, глупый Пак Чимин; как он мог так тупить и поддаться панике? Он даже заводит отдельную страничку в ежедневнике, куда аккуратным почерком записывает список придуманного для будущих форс-мажоров, дабы не забыть.              Визитка директора Кима отправляется в долгий ящик. Буквально: в маленький нижний ящичек его рабочего стола, где обычно, в небольшом хаосе беспорядка, свалено ненужное и бесполезное. Выкидывать карточку всё же казалось грубым.              Неделю спустя Чимин, возвращаясь в офис по пути с обеденного перерыва, пересекается с Ким Намджуном в холле первого этажа. У лифтов собирается толпа таких же пообедавших работяг – сытые и покурившие, они муравьишками стремятся обратно на свои рабочие места, каждый в свой однотипный отсек с письменным столом и креслом на разных этажах высотки. Чимин стоит в конце толпы, которая, по сути – очередь ждущих набиться небольшими группками в кабинку, когда со спины к нему подходит знакомая фигура финдиректора, учтиво поклонившись:              — Здравствуйте.              Чимин от неожиданности немного пугается, но приветствует в ответ, рефлекторно начиная приглаживать волосы, уложенные гелем. У них складывается короткий неловкий диалог:              — Идёте с обеда?              — Да.              Намджун предельно учтив и вежливо улыбается. Чимин осторожничает и даже не смотрит в глаза, поворачиваясь к тому, лишь когда обращается с ответом, в остальное время как бы невзначай блуждает взглядом по переполненному холлу.              — Спасибо Вам за тот раз… ещё раз.              — Не за что.              И, как бы, конец: все темы себя исчерпали. Они – незнакомцы, абсолютные, – видятся второй раз в жизни, и Чимин больше не в состоянии аффекта, не во власти фонтанирующих эмоций, из него больше не льются неконтролируемые потоки откровенного бреда, не вырываются отчаянные слова. В своём обычном виде он довольно сдержан и закрыт, и ему хватает учтивости на пару слов, но не более. Неловкое молчание не становится оглушительным лишь из-за окружающего шума многочисленных несвязных голосов переговаривающихся людей.              Посмотрев на свои наручные часы, Намджун решает, видимо, – пора, и уже собирается уходить, как…              — Не хотите со мной? — …приглашает поехать с ним, кивая на полностью свободные вип-лифты. Тёмные глаза с искрами надёжности; улыбка с ямочками… Кто он: змей-искуситель или ангел-хранитель? Ещё раз окинув взглядом толпу, Чимин вздыхает и идёт за Намджуном.              Длинные размеренные шаги, стук каблуков, семенящих следом. Вызов приложенным вип-пропуском, приехавшая за секунду кабинка. Мелодичный пилик, плавно разъезжающиеся створки.              — Спасибо, — благодарит Чимин, когда альфа нажимает на кнопку сорок третьего этажа, а кнопка тридцать пятого остаётся нетронутой. Директор Ким мог доехать до своего отдела и распрощаться, но, видимо, и впрямь намеревается подвезти.              В кабинке неловкая тишина. Чимин, в себе замкнувшись, терзает торчащую нитку на рукаве кардигана. Глубокий низкий голос рядом с ним разрезает звенящее напряжение:              — Вы нашли себе другого попутчика?              — Что, простите? — удивляется омега, не понимая. Всем неудобным вопросам он бы предпочёл безмолвие.              — Мне показалось, та проблема всё ещё актуальна для Вас, и, раз Вы не связываетесь со мной, значит, у Вас есть тот, кто может помочь.              «Пишите, если Вас надо будет куда ещё подбросить», — так сказал Намджун тогда. Сначала это заставило смутиться, позже Чимин эту фразу долго анализировал. Искал в ней подтексты, скрытые мотивы: насмешка, издёвка или, напротив, флирт, а может, и вовсе – чистый альтруизм из доброты душевной.              — Не буду же я и вправду беспокоить Вас из-за таких пустяков.              — Мне несложно, не стоит Вам стесняться или думать, что Вы отяготите меня подобным.              Тем не менее Чимин, видимо, слишком труслив, слишком привык полагаться лишь на себя, поэтому так и не пишет. Однако альфа сам вылавливает его – ждёт по утрам и после обеда в холле первого этажа, делает вид, будто они случайно пересеклись, и любезно предлагает поехать с ним, заводя за минутную поездку вежливый смол-ток: «Как Ваша работа?», «Хорошая сегодня погода?», «Уже кушали?».              Впервые Чимин всё-таки отправляет ему сообщение, когда одним утром просыпается не от едкого звука будильника, смотрит на часы и вскакивает – проспал. Спешно собираясь, он, суетясь, бегает по квартире и вдруг останавливается посреди гостиной. Час назад он должен был выйти из дома, а в данную минуту – уже заходить в офисное здание. Он внезапно понимает, что сейчас один альфа ждёт его в холле у лифтов, чтобы разыграть нелепую сцену «ой, какая неожиданная встреча» и невзначай подвезти его на сорок третий этаж, и Намджун может сколько угодно настаивать на столь абсурдном спектакле – правды это не отменит: омега знает, что директор Ким ждёт его каждое утро, ждёт сейчас и, вероятно, прождёт и весь час, и два. Вздохнув, Чимин берёт телефон и ищет когда-то записанный в списке контактов номер.              С тех пор Чимин правда порой просит помощи: ненавязчиво пишет в диалог с финдиректором будто стенограмму своих дел, планов и расписания, держит в курсе – будто бы ни к чему не призывает, но альфа волшебным образом, как демон на пиктограмму, реагирует на призыв каждый раз:              «Сегодня без обеда» — и глупый стикер плачущего 2D-пёсика, когда тонет из-за свалившейся неожиданно работы и предупреждает, чтобы после полуденного перерыва альфа его не ждал.              «Простите, что беспокою в такой час — полседьмого утра на циферблате, — сегодня еду в офис пораньше». Надеется, что директор Ким поймёт: этим утром встречать не надо, они банально разминутся, ведь альфе нет смысла приезжать ни свет ни заря. Однако, когда омега заходит в холл, Намджун привычно ждёт его там.              «Появилось окошко, думаю, пораньше сходить на обед в столовую, — какой-то безумно сладкий стикер ужаленного в жопу кролика с часами. — Есть шанс успеть, пока соседняя компания не сметёт весь кэмпбелл», — пишет, ни на что не надеясь, и, когда стоит в холле своего этажа – ждёт случайных попутчиков. Створки вип-лифта открываются – внутри фигура директора Кима, и омега в темпе вальса залетает к нему в кабинку.              Чимину не хочется привлекать к себе внимание тем, что важная шишка финотдела буквально лично приезжает за ним, однако лучше так, чем по лестнице.              Медленно, но верно Намджун внедряется в его повседневность. И омега постепенно перестаёт стесняться просить напрямую:              «Меня занесло к вам на тридцать пятый, — стикер нарисованного котика, распластавшегося на кипе бумаг, — не хотите проветриться на скоростном лифте? Беспрерывное сидение приводит к геморрою», — выманивает он угрозами, но Намджун ведётся, и Чимин убеждён, что альфе просто реально надоедает сидеть на директорском кожаном кресле, и тот находит в коллеге повод размять косточки.              Часто они договариваются заранее: «В четыре поставили планёрку на двадцать восьмом этаже», «Совещание в конференц-зале на тридцатом», «Давайте сегодня уходить без пяти».              Как-то, подвозя омегу с сорок третьего на первый, в обеденный перерыв, Намджун уточняет, куда тот сегодня пойдёт обедать, и тактично интересуется:              — Не против ли Вы, чтобы я составил Вам компанию? — Чимину неловко отказывать.              Они идут в место, самое популярное у работников их высотки из-за близкого расположения, доступности цен и универсальности блюд, берут стандартный бизнес-ланч. По окончании альфа настаивает на оплате счёта, но омега бескомпромиссно рассчитывается за себя сам.              Они обедают вместе несколько раз в течение рабочей недели, много говорят ни о чём конкретном, альфа всё же платит за двоих. По утрам приносит чай в стаканчике. Если на дежурное сообщение от Намджуна перед обеденным перерывом «Встретимся в холле? Поедим вместе?» Чимин отвечает, что «сегодня слишком завал и нет времени», то Намджун приносит ему булочку или кэмпбелл. Несколько раз даже уже не на лифте, а на своей машине подвозит его до дома вечером, когда оба слишком задерживаются в офисе.              Намджун будто пытается его откормить, как свинку на убой, и Чимин решил бы, что всё это ради повышения его весомости у лифтов, если бы не чувствовал, что их совместные поездки альфе не только не в тягость, а искренне нравятся. Однако набор массы, по факту, – единственное решение проблемы, если альфа хочет ему помочь избавиться от неё раз и навсегда. Ибо писать в управление офиса и выносить вопрос на обсуждение руководству омега строго запрещает. Не вслух, конечно, – слишком стыдно, а просто очень выразительно смиряет взглядом и грозно намекает: отставить самодеятельность и не возвращаться к теме.              

***

             В конце апреля Чимин как-то совсем глупо умудряется простыть. Больничный дают, как всегда, нехотя, но, к счастью, одобряют на пять дней.              «Заболел, – стикер расклеившегося мишки с длинной каплей сопли. – Отдохните недельку от поездок на лифте».              Сообщение становится прочитанным, и тут же следует входящий вызов от контакта «Директор Ким».              — Алло, — голос хрипит предательски. Хотелось казаться бодрым огурчиком, несмотря ни на что, а по факту слышен умирающий туберкулёзник.              — Температурите?              — Небольшой жар. А так, стандартно: кашель, мигрень, — про мерзкую мокроту и насморк решает в подробностях не уточнять.              — Выпейте имбирного чая. И ноги держите в тепле.              — Вы доктор или всё же финансист?              Хотя он больше звучит как обеспокоенная бабушка: хорошо, что обошлось без советов про горчичники и растирание рисовой водкой.              — Прислать вам доставку лекарств?              — Не стоит, спасибо, — Чимин не думает, что такую услугу от финдиректора включает в себя его медстраховка.              — Выздоравливайте. И, да, от поездок на лифте я буду не отдыхать, а скучать по ним.              Чимин подозревает: будь они чуть ближе, альфа бы предложил не доставку, а приехал бы лично, вломился с ноги весь в мыле от беспокойства, обвешанный пакетами из аптеки и с банкой наваристого бульона под мышкой. Но такие намерения омегу пугают. В конце концов, о нём есть кому позаботиться – мама звонит, наставляет хорошо кушать; друзья называют лохом за то, что простыл весной; брат обещает заглянуть, проведать, но из-за форс-мажора так и не приезжает. Всю болезнь Чимин проводит в кровати один, обливая постельное температурным потом и болотными соплями. К концу недели думает, что стоило всё-таки согласиться на доставку, и что он бы даже не отказался от личного визита директора Кима.              

***

             Отпуска в их организации обычно распределяют в начале года; кадровики в этот период бегают ужаленными кроликами, пытаясь хоть как-то согласовать график так, чтобы все не ушли отдыхать одновременно, и офис не остался совсем пустым.              За очередным совместным обедом Чимин пересказывает директору Киму эту затянувшуюся не на один месяц историю:              — Высылаю им предпочтительные даты с мая по август…              Офис хоть и высокотехнологично оснащён кондиционерами, но в жару, под палящим солнцем, хочется пить сок в шортах и шлёпанцах, любуясь морем родного Пусана, а не сковывать себя слоями рубашки и узких брюк, обливаясь потом в толкотне в метро.              — …они отвечают, что не получится, предлагают осенью или зимой. Зачем спрашивали тогда пожелания – непонятно. Говорят, — передразнивает омега дамочку из отдела планирования, с удивительной пародийной точностью передавая её интонацию, — «у Вас же маленькая должность, Вы один из последних в очерёдности предоставления отпусков»…              Не сумев сдержать раздражения, Чимин палочками гневно тычет в лапшу в тарелке; чёрный соус чачжанмёна отлетает маленькими каплями, заляпывает стол. Намджун, взяв салфетку, принимается всё вытирать, поддерживающе кивая на каждое слово омеги.              — …Я говорю им: «Раз я младший менеджер, то не так вам и нужен», а они мне: «У нас волна стажёров-выпускников, кому ими заниматься?»              Гневными дебатами на грани ругани и хитростью в виде парочки бабл-ти и коробки венских вафель Пак Чимину удаётся выбить себе отпуск летом – поистине редкий артефакт в сей битве, и Чимин искренне радуется этим двум неделям, но вместо поздравлений Намджун поднимает на него отчего-то крайне грустный взгляд:              — Значит, в июле я буду обедать без Вас? — замирает альфа с салфеткой и растерянно начинает её комкать.              — Вам бы радоваться, директор Ким, если не за мой отпуск, то за то, что сохраните деньги. Почти ежедневно Вас объедаю. Прекращайте уже за меня платить.              Но альфа отвечает лишь:              — Давайте ещё одну порцию закажем.              После обеда еда в желудке Чимина утрамбована настолько плотно, что, кажется, его сейчас, заметно утяжелившегося, лифт поднимет одного, без Намджуна. Однако Намджун едет с ним в кабинке, по традиции провожает, тихо притопывая носком дорогих начищенных ботинок.              — Обещайте мне писать.              Чимин натянуто кивает, чисто из вежливости. Не в тех они отношениях для дружеских бесед; их общение ограничивается офисом, и когда заканчивается работа – кончаются и они. Однако парадоксально, но омега всё-таки пишет. Не сразу; поначалу слишком занят морем, свободным временем, вкусной едой, давними знакомыми из родного города. Но одним вечером, когда минует первая треть двухнедельного отпуска, Чимин, сидя в гостиной родительского дома, кидает взгляд на часы в верхнем углу экрана телефона: восьмой час. Намджун, должно быть, всё ещё в офисе; его душа трудоголика не позволила бы уйти раньше. Альфу становится внезапно жаль.              «До сих пор сидите в офисе?»              «Много работы.       А как Вы и ваш отпуск?»              «Просто прекрасно. Всяко лучше, чем Вы сейчас».              «Дразнитесь?»              «Бессовестно хвастаюсь».              И, раззадоренный перепиской, в внезапном порыве омега скидывает одну из последних фотографий в галерее: японское море, белой окантовкой подкатившие к берегу волны, бисквитный песок и, в самом низу, маленький кусочек случайно попавших в кадр ступней – только кончики пальцев ног. Чимин замечает их слишком поздно и проклинает свои маленькие сосисочки с не самым свежим педикюром.              «Красиво».              Намджун же это про море? Совершенно точно про него. Не мог же сказать такое про уродливые пальцы омеги.              «Вам бы тоже не помешал».              «?»              «Отпуск».              С тех пор каждый день Чимин отправляет по фотографии: закат Пусана, тарелку ужина в ресторане, бродячего в квартале кота, череду лодок, пришвартованных у берега – какие-то мелочи. И получает в ответ короткие фразы восхищения: «мило», «красиво», «живописно», «чудесно». А следом – вопрос о том, как прошёл день альфы. Затем констатация факта: тот снова засиделся на работе; или крохотная жалоба об одиноких теперь трапезах и поездках в лифте.              И Чимин ловит себя на мысли, что эти маленькие сообщения как-то неуловимо скрашивают его отпуск. В следующий их совместный обед омега, громко смеясь и захлёбываясь эмоциями, в красках обрисовывает каждую секунду прошедших двух недель.              

***

             Посиделки с коллегами после работы, корпоративный ужин, банкет, застолье, сборище отдела, «тимбилдинг» – назвать можно как угодно. Чимин вынужден терпеть эти стихийно образованные, но по сути своей сумасбродные мероприятия ради малюсенького повышения, чтобы из названия его должности наконец убралась унизительная приставка «младший».              Их самодур-начальник, господин Чхве, любит подбивать на подобные посиделки, дабы, оправдываясь перебором со спиртным, беззастенчиво пораспускать руки. В его-то сорок, с залысиной, когда ещё выдастся шанс безнаказанного харассмента? Конкретно к Чимину тот, слава Богу, ни разу не лез; то ли омега не в его вкусе, то ли на его хмуром лице написано предостерегающее: «приблизишься – руку откушу».              Раздражаясь растратой личного времени на жополизный цирк вместо того, чтобы отдохнуть нормально дома, Чимин строит из себя саму вежливость и неустанно отказывается от предложений подлить в его пустующую рюмку. Душно и адски скучно.              Поэтому, когда пиликает уведомление, омега цепляется за телефон как за спасительную соломинку:              «Нормально добрались до дома?»              Ах, да, директор Ким сегодня говорил, что задержится на работе и не сможет подвезти.              «Пришлось пойти выпить с коллегами. Сидим в…»              В этот момент с другого конца стола раздаётся звонкое «ой»: босс неожиданно шлёпнул субтильного омежку. Чимин решает поделиться язвительным комментарием:              « …Я Вам этого не говорил, но по господину Чхве плачет полиция нравов».              Больше Намджун ничего не пишет. Омега даже находит это досадным, ведь больше нет повода уткнуться в телефон; и не остаётся ничего, кроме как уныло ковыряться палочками в давно остывшей еде.              Удивительным образом через полчаса на пороге ресторана появляется директор Ким собственной персоной. Зачем и почему так быстро – загадка.              — Слышал, у вас тут можно выпить, — от него веет уверенностью, импозантностью и успешностью. — Отчего же не пригласили меня сразу?              Со всех сторон начинают сыпаться взволнованные шепотки и вежливые полупоклоны. Господин Чхве в его присутствии утихомиривается – никого больше не лапает, и вместо того, чтобы напрашиваться на комплименты, подхалимствуя рыбке более авторитетной, щедро раздаёт их сам:              — Ва-а, дорогой директор Ким, какими судьбами? Всегда будем рады столь уважаемой персоне на нашем скромном ужине. Присаживайтесь.              Господин Чхве, суетясь, уже хочет освободить место во главе стола рядом с ним, но Намджун с присущей скромностью отказывает:              — Не сто́ит, — и садится с краю на пустующий стул в самом конце, где как раз в уединённом уголке сидит Чимин. Кивает ему с лёгкой улыбкой, смотря в глаза.              За приход важного человека все тут же решают выпить, обновляют бокалы, и Чимину наливают до краёв, подначивая:              — Пейте, не обижайте директора Кима.              Как это обидит директора – неясно, но отказываться грубо. Паршивые традиции. Однако Намджун спасает: невзначай забирает рюмку и выпивает за него.              Они не разговаривают, и Чимин рад, что тот не стал привлекать к их паре лишнего внимания. Намджун даже не смотрит, лишь изредка кидает короткие взгляды, пока его наперебой стараются увлечь другие; директор Ким учтиво отбивает сыплющиеся на него вопросы и деланное восхищение.              Переваливает за второй час, когда все, уже порядком пьяные, плавно начинают растекаться по домам. На улице безлюдно, лишь группки остатков коллег бредут от ресторана, их далёкие разговоры растворяются в шуме города. Чимин вдыхает свежесть июльской ночи, пока ждёт такси, которое отчего-то разрешил заказать для себя Намджуну. Сам же альфа стоит рядом, руки засунув в карманы брюк, его рубашка впервые не идеально выглаженная, а чуть мятая, навыпуск, со слишком откровенно расстёгнутыми верхними пуговицами. Чимин невольно приглаживает свою причёску и косится на расслабленную высокую фигуру.              — Почему же Вы всё-таки пришли сегодня?              — Случайно оказался рядом, — отводит Намджун взгляд, поджимая губы, и даже без лицензии физиогномика омега понимает, что это признак лжи. — Решил: лучше так, чем очередной вечер дома в одиночестве.              У директора Кима сейчас лицо окрашено пьяным румянцем, и глаза очаровательно осоловелые. А глубокие тени, падающие от фонарей, будто подчёркивают острую линию челюсти. Непривычно видеть обычно серьёзного и строгого мужчину в столь несобранном виде. Омеге даже жаль, что альфа был вынужден столько пить из-за него.              — Ммм... — многозначительно тянет Чимин, — пообещайте, что ничего не сделаете с господином Чхве.              Кадровый директор, хоть и не самый приятный человек, но безобидный; глупый немного, однако таковых – большая часть населения, и бороться с этим бесполезно.              — Я и не собирался, — Намджун ворошит волосы на затылке и говорит при этом с холодным равнодушием. — Максимум – попросил бы отдел противодействия коррупции получше присмотреться к его отчётности за корпоративные расходы. В конце концов, это моя работа.              — Спасибо, — мягко выдыхает Чимин, едва сдерживая улыбку.              И не ясно, «спасибо» это за обещание не увольнять директора Чхве, или за, наоборот, уверение в его заслуженном наказании, или за то, что приехал на это застолье коллег, или за то, что помог снова, или за заказанное такси, что как раз плавно останавливается перед ними.              Намджун галантно открывает ему дверь, сажает в машину и, чуть шатаясь, стоит, провожая взглядом отдаляющееся авто. Чимин пищит в сложенные лодочкой ладони и никак не может отделаться от ощущения, что находится в офисной клише-манхве.              Альфа ухаживает – понимает Чимин. Все стадии как по книжкам прошлых веков: тактично просит разрешения на любое действие, уделяет внимание, ненавязчиво заботится. Но Пак Чимин морозится; самое большее и близкое, что он допускает в свою сторону – это переход на неформальный стиль речи и обращение друг к другу на «ты».              Его немного беспокоят слухи. В лицо ему никто не говорит, но директор Ким всё же видная фигура в офисе; Чимин чувствует на себе чужие взгляды, слишком долго провожающие, шепотки за спиной. Они же не делают ничего выдающегося, со стороны это выглядит как простое общение – чем по факту оно и является, но всё равно почему-то привлекает внимание. Это не их дело, они не занимаются чем-то незаконным; согласно рабочему уставу, никто отношения между сотрудниками не запрещал, Чимин – кадровик, он как никто другой все правила прекрасно знает.              Тем не менее, из когда-то осторожных, уважительных, сугубо в рамках офисной жизни отношений у них складываются довольно приятные, доверительные; с альфой комфортно и удобно. В какой-то степени Чимин им пользуется: зная о симпатии, открыто не отказывает, но и не даёт зелёный свет. Однако это около-дружеское общение омегу вполне устраивает. Он искренне может назвать Намджуна самым близким из всех коллег, которые за годы совместной работы не ушли дальше звания «знакомых» с вежливыми приветствиями и дежурными обсуждениями дел. Ким Намджун же лишь за несколько месяцев легко смог расположить к себе, в своей компании позволяя не испытывать стыд за унизительную проблему с лифтами.              У них заводится традиция: куда бы Чимин ни поехал на офисном лифте, директор Ким, как живая гирька, как персональный швейцар, подвозит его со своим вип-пропуском.              

***

             На календаре цветёт август; снова пятница, стрелки циферблата показывают одиннадцатый час. За панорамными окнами офиса сгущается сумрак ночи, небо затянуто плотной чернотой без звёзд и луны; лишь огни неспящего города не дают погрузиться Сеулу в полный мрак. В высотном здании на Йондеунгпо неизменно в двух окнах горит свет – на сорок третьем и тридцать пятом этажах. Финансовый директор Ким и младший HR-менеджер Пак, оба засиделись допоздна, и не ясно, Чимин ждал Намджуна, чтобы альфа его подвёз, или Намджун не уезжал домой, чтобы было кому подвезти омегу.              Ким Намджун привычно приезжает на пустующий этаж кадровиков с визитом к последнему оставшемуся тут работнику: провожать будет.              — Какие планы на выходные? — спрашивает вскользь альфа.              Расслабленно стоит, оперевшись спиной об один из столов опенспейса и непринуждённо скрестив руки – ждёт, пока омега соберётся.              — Выспаться, — кидает в ответ Чимин, не оборачиваясь.              Убирает рабочее место, складывает вещи в сумку, старается быть расторопнее, но в движениях сквозит усталость. В мыслях он уже после тяжёлого трудового дня на первом этаже вдыхает полной грудью свежий воздух и отказывается от предложения Намджуна подвезти его до дома в пользу умиротворённой пешей прогулки. Конец лета выдаётся тёплым – уже без жары и духоты, но всё ещё позволяет не обременять себя пальто: даже в вечернюю прохладу на улице комфортно в одной рубашке и без лишней верхней одежды.              — Я слышал, на Мёндоне открывается новый ресторан, не хочешь сходить?              Дорогой директор Ким выбрал район. Так ещё если ехать от их офисной высотки в обеденное время, попадёшь в час пик и соберёшь все пробки.              — От Йондеунгпо до Мёндона минут сорок езды, мы не успеем за обеденный перерыв.              Проверив, всё ли выключил, Чимин берёт сумку и, стуча каблуками, направляется в коридор; Намджун, тут же подорвавшись, идёт следом.              — Нет, я имел в виду не в рабочее время, а в эти выходные, раз ты не занят.              Когда они подходят к холлу, альфа прикладывает свою карточку, вызывая вип-лифт. Табло подсвечивается, цифрами показывая поднимающуюся к ним кабинку.              — Почему ты приглашаешь именно меня? — хмурится Чимин, стоит сбоку от мужчины на расстоянии вытянутой руки, теребит манжет рубашки и на альфу не смотрит, уставившись в пол на мыски своих туфель.              Подсознательно он понимает, к чему всё идёт: не настолько слеп, чтобы не понимать намёков, тонких жестов «меж строк», но надеется, что ошибается, что ему лишь кажется, и что прямой вопрос смутит и заставит отступить. Но смелости и прямолинейности финдиректору не занимать:              — Я думал, мои намерения очевидны, — с какой-то грустью хмыкает Намджун, — но не будет лишним проговорить, — делает он шаг ближе, к омеге поворачивается, желая взглянуть в глаза, но натыкается лишь на опущенную макушку. — Я приглашаю тебя на свидание. Ты мне…              Резко поднятый маленький указательный палец в сантиметре перед распахнутыми губами прерывает на полуслове.              — Нет, директор Ким, остановись, — не даёт договорить, ведь знает, что будет сказано, но боится это услышать.              Пиликает лифт, прибывший как раз вовремя, и Чимин, так и не одарив взглядом, заходит в кабинку. На секунду пришибленный ступором альфа тут же шагает за ним, встаёт рядом, плечом к плечу; тесная коробка не располагает к другим расстановкам фигур.              — Это отказ?              Створки закрываются. Запирают их вдвоём.              — Пожалуй, да, — хрипит Чимин, нещадно жуя нижнюю губу.              Чувствует, как сгущается атмосфера до нервной и неудобной. Или это так лишь ему кажется? Намджун явно полон переживаний и драмы, в горьком непонимании и отчаянном стремлении добиться своего:              — Почему?              «Потому что», — хочет огрызнуться Чимин.              «Почему?» А почему он обязан бороться с чужой симпатией, что сейчас так не к месту? Почему должен как-то вообще отвечать, стараться быть тактичным и не задеть чужих чувств? Ему тоже нелегко. Ему, принимающей стороне, даже тяжелее. Просто отстаньте.              Он сглатывает досадную злость. Ни к чему сейчас распыляться на конфликт, не хочется портить отношения, надо держать себя в руках. Но, стоит унять защитную агрессию, в сухом остатке остаются только страх и смущение.              — Когда ты понял, что я тебе… — спотыкается Чимин, не может позволить себе сказать вслух что-то столь волнительное, — ну…              — Нравишься? — договаривает за него альфа – честно, прямо и без капли стеснения.              Чимин в ответ пищит приглушённое:              — Угу.              …и ладонями с силой давит на виски, желая закрыться от чужой откровенности. Лишь чудом сдерживает себя, чтобы не зажать уши с глупым «ля-ля-ля, ничего не слышу».              — В нашу первую встречу. Когда увидел тебя плачущего на лестнице.              И отчего-то это становится триггером. Ситуация и так его мучает, хлестая бризом всевозможных эмоций, а теперь волны бурлящих чувств ударяются о скалистые камни.              Первая встреча. Плачущий на лестнице.              Тот день для омеги был и остаётся самым большим сожалением и постыдным событием. Такой уязвлённый и разбитый, опозоренный – как он мог тогда понравиться, вызвать в душе что-то помимо жалости? А если и понравился именно тогда, что это говорит о вкусах человека? Всё равно что залипающий на лолли в свои тридцать мужик. Значит, есть в нём зачатки педофила. И если альфа в злополучный день нашёл в нём что-то привлекательное, значит, кого тот в нём видит?              — А почему? — возвращает Чимин вопрос и не даёт шанса ответить, сыплет своими предположениями, в которых слепо уверен: — Считаешь меня беззащитной глупой омежкой? Думаешь, я сопля какая-то? — злится и распаляется, аж щёки розовеют от гнева, и глаза хищно сужается.              Нет, серьёзно: Намджун влюбился в их первую встречу в то позорное месиво слёз и слабости – значит, его привлекает такое. Значит, скорее всего, до сих пор цепляется за тот образ; за ту сторону личности, которую Чимин в себе ненавидит, которую не признаёт. Да кем этот альфа его считает?              В голове мелькают вьетнамские флешбэки всех его травмирующих эпизодов с лифтами: вот он впервые застрял в кабинке, заперт внутри, сидит на корточках и трясётся; вот он боится зайти один в лифт; вот он понимает, что не может найти попутчиков; вот у него болят бёдра и колени от вечных хождений по бесконечным лестницам. Вот они – сотни подобных сцен.              А образ Намджуна отчего-то плотно привязан к этим картинкам настолько, что негативный подтекст затрагивает и его. Чимин, что, отвергает альфу из-за неприятного опыта с лифтом? Очешуительный логический ряд.              Но Чимину он кажется вполне справедливым и реалистичным. Он даже не задумывается, насколько абсурдной и глупой является его ассоциативная цепочка, ведь, по факту, ему просто стыдно, что директор Ким знает его тайну. Он, кажется, на нервной почве совсем в себе запутался и так напуган, что включает защитную реакцию – идентифицирует в Намджуне главного врага и идёт в агрессивное наступление.              — Я для тебя, альфа, — с нажимом выделяет он, пальцем твёрдо тыкая, и злой фурией нахмуривается в оскале, — такой же человек, как и для лифта.              Что лифт, что директор Ким – непостижимо огромные структуры, а Чимин – песчинка мелкая. Вот, кто он для Намджуна.              — Никто, пустое место! — взрывается омега на крик, накрученный и доведённый до пика своими мыслями. — Не видишь во мне чего-то значимого? Так же будешь игнорировать суть моего существования, не будешь меня поднимать!              Пока Чимин сгорает в ярости, Намджун поначалу стоит, ничего не понимающий, озадаченно моргает да и только. А после, пытаясь хоть как-то проанализировать хаос эмоций, цепляется за последнюю брошенную фразу, растерянно её повторяя:              — Не буду тебя поднимать?              Ким Намджун всё-таки технарь, экономист, финансист, привыкший работать с чёткими массивами чисел; он любит логику, и тонкие метафоры омеги посему воспринимает буквально:              — Буду, — опровергает он, уверенно и даже гордо заверяя, — когда угодно, да хоть сейчас.              Намджун решает продемонстрировать наглядно: за секунду в один широкий шаг к омеге приближается, одним быстрым движением под коленями подхватывает и берёт его на руки. У Чимина земля уходит из-под ног, и от неожиданности желудок с сердцем кульбит делают, будто в воздушной яме на американских горках.              — Я тебя подниму с любым весом.              От сильного горячего тела, с лёгкостью его удерживающего, Чимин тает шоколадкой на плите, и краснотой наливается – то ли смущается, то ли накаляется от злости.              — Отпусти, — он вырывается, локтями машет; в основном – мимо, но всё же, порой, по тушке альфы попадает.              После диких сопротивлений он спрыгивает с рук Намджуна и нервно начинает рубашку поправлять. В тесной кабине далеко друг от друга не отойти, но их будто разделяют километры и толстая неприступная стена.              — Не надо меня так бесцеремонно хватать. Я тебе не игрушка – делать со мной всё, что заблагорассудится.              Наткнувшись совсем не на ту реакцию, что ожидал, и увидев хмурое обиженное лицо напротив, альфа напряжённо замирает, ловя короткое замыкание в мозге.              — Прости, — тут же раскаивается, порывается было подойти, но сам себя останавливает, неуклюже дёргает руками, не зная, куда деваться, и действительно выглядит виноватым, — это было бестактно и… просто порыв, понимаешь? — спешно, крайне неловко оправдывается директор Ким, будто нашкодивший пёс, случайно сбивший хвостом любимую вазу хозяина.              И Чимин бы посчитал эту непосредственность умилительной, если бы его не одолевала ярость от усиливающегося ощущения собственной беспомощности, и возмущение не валило через край.              — А если у меня будет порыв тебя полапать или схватить?              Омега зол. Омега хочет показать, каково быть на его месте, дать прочувствовать это унижение на себе.              Чимин кладёт обе ладони на финдиректорские сиськи, подмечая аномальный объём и твёрдость мышц, и, прежде чем успевает восхититься, проводит волнообразным движением вниз по торсу, пошло хватая за бёдра, намеренно вульгарно и грубо.              — Это, по-твоему, нормально?              Альфа, стоящий с округлёнными от удивления глазами, кажется настолько опешившим, что не замечает откровенно сексуальный подтекст; лишь вскидывает руки в негласном жесте «сдаюсь», смиренно позволяя распалённому в едком гневе омеге делать с собой что угодно. А Чимин ещё больше заводится в раздражении:              — Я не слабый, я тоже могу…              Пытаясь доказать своё, он, подцепив ногу альфы под коленом, пытается его поднять – дать пережить на своём опыте подобное. Отклонившись, Намджун, теряя равновесие, начинает всё же рефлекторно оказывать сопротивление.              Кабинку наполняют звуки возни, незамысловатой борьбы, где один, очевидно, уступает в габаритах, а второй старается предотвратить своё падение и защитить обоих. Чимин, не оставляя упорные попытки взять альфью тушку на руки, уже полностью хватает чужую ляжку, заставляя того опасно балансировать на одной ноге, всё не унимается с ехидным, саркастичным:              — Нравится? Нравится?!              …но не рассчитывает свои силы – не та масса – и, ожидаемо, даже не сумев оторвать Намджуна от пола, просто роняет его.              Но они всё ещё в лифте, поэтому, когда весь слоновий вес директора Кима грохается вниз, кабинку характерно потряхивает, что-то наверху издаёт противный резкий звук, жалобно скрипнув, и лампы внутри жутко мигают, к счастью, не погаснув насовсем, а лишь на секунду моргнув резкими вспышками из кошмаров эпилептика.              — Блядство, — впервые при омеге вслух бранится Намджун и, кряхтя, поднимается с пола, слегка потирая ушибленные места.              И Чимин не возьмётся судить его – он всецело разделяет столь искромётную формулировку, весьма точно описывающую текущую ситуацию.              Лифт не двигается, застыв подвешенным на хлипких тросах неясно на какой высоте. Бросив взгляд на панель на стене, омега замечает, что кнопка первого этажа не горит. Он, отчего-то боязливо, медленно тянет к ней палец, вторя фреске Микеланджело; сотворяет не Адама, а трепетный контакт человеческой особи и маленького лифтового компьютера. Нажимает, но тот не реагирует. Он жмёт на «Открыть двери», тыкает на все этажи подряд и в итоге отчаянно бьёт ладонью по панели, когда понимает, что ничего не работает. Поймав вьетнамские флешбэки со своими прошлыми казусами с лифтами, ему хочется расплакаться, но в этот раз он не один, и Чимин не знает, рад ли он сейчас присутствию альфы или – напротив.              Оглушительная тишина ощутимо давит на двух не добровольно запертых в тесной коробке.              Прекрасно! Просто замечательно! Они вдвоём застряли здесь. И где же обещанные преимущества вип-кабинки, если она даже одного маленького падения финдиректора выдержать не в силах?              Чимин чуть ли не воет от досады, сжимает волосы у корней, тянет, почти вырывая, и часто дышит, пытаясь унять нарастающую паническую атаку. Вся цивилизация лифтов его ненавидит, он – их классовый враг; иначе почему они снова доставляют не его тушку на этаж, а лишь проблемы? Снова его подставляют, снова создают неловкую ситуацию с Ким Намджуном – что за наваждение? Матушка родами в пятницу тринадцатого всё-таки его прокляла. Он поэтому такой невезучий: и вес не может набрать, и повышение не дают, и в личной жизни одни стыдные казусы.              Из окутывающей тьмы самобичевания его вытягивает Намджун, лучиком света в конце туннеля появляется перед его лицом, заставляет обратить на себя внимание. Установив зрительный контакт, Чимин видит в карих глазах альфы нечто надёжное, заверяющее. Ему шепчут успокаивающе:              — Всё хорошо, просто небольшая поломка… Такое случается, ничего страшного.              …и призывают делать вдох-выдох вместе; размеренно, ритмично, налаживая сбитое дыхание.              Пока Чимина, забившегося в угол, ещё остаточно потряхивает, директор Ким ведёт себя предельно собранно в экстренной ситуации – ни на миг не поддаваясь панике, спокойно принимается за их спасение: нажимает на кнопку экстренного вызова и, стоит отозваться диспетчеру, чётко обрисовывает их проблему, диктует номер лифта и время аварии.              Альфа чем-то напоминает омеге Супермена – своим благородством, безупречностью, неуязвимостью. А Чимину Супермен никогда особо не нравился: гипертрофированно хороший, отталкивающе положительный, приторно идеальный. Не бывает таких людей: без изъянов, грехов, недостатков; и персонаж смотрится искусственным, картонным, вынуждая питать любовь к более приземлённому, хоть и неоднозначному Бэтмену. Реальный директор Ким не может быть Суперменом, он либо что-то скрывает и намеренно прячет очень жутких скелетов в шкафу, либо он и не человек вовсе.              Наблюдая, как Намджун, поглядывая на наручные часы, уточняет, как скоро сможет приехать спасательная бригада, Чимин думает, что альфе пошёл бы облегающий латексный костюм. Как бы он очерчивал внушительную фигуру, каждый сантиметр твёрдых мышц…              Впрочем, и его аура умелой сдержанности волшебным образом омегу успокаивает, вселяет веру на хороший исход.              Чимин выдыхает, сдувается, как шарик, – пережитый шок выжал из него все силы, – бессильно скатывается по стенкам лифта вниз и плюхается прямо на пол, рабочую сумку отбрасывает куда-то в сторону. Им предстоит мучительное ожидание вне чётких временных рамок и без каких-либо перспектив на хороший исход. Спасатели к ним будут ехать долго – ночь уже, они же допоздна засиделись в офисе. Намджун, минуту измеряя шагами кабинку, после присаживается рядом.              Нечего делать. И говорить что-то неловко. Молчание затягивается, в тишине слышно лишь их дыхание и напряжённое гудение механизмов откуда-то сверху. Скучно. Никто из них не додумывается взять телефон. Чимин беспокойно терзает пуговицу на манжете рубашки, пока голову его – мысли о недавнем признании, о симпатии альфы и обо всей этой до ужаса неудобной ситуации. Намджун, видимо, терзаемый не меньше, всё же разрывает безмолвие:              — Буду честен, — с небольшим эхом разносится по лифту его глубокий голос, — мне нравятся милые маленькие вещи, противоположные, ну… — он многозначительно разводит ладони, очерчивая взглядом свою грузную фигуру, — мне.              Не поспорить. Крупногабаритный альфа, в идеально выглаженных брюках, сидит на полу, широкой спиной облокотившись на стену.              — И ты самый милый и чудесный человек, которого я когда-либо встречал, — тут омега хочет зашипеть и расцарапать директору физиономию, однако успокаивается, стоит услышать следующее: — Но ты далеко не слабый. Ты чётко знаешь, чего хочешь, всегда заранее смотришь меню на сайте ресторана. Сам можешь справиться с любыми проблемами, будь то рабочие вопросы или мелкие трудности. Ты умеешь за себя постоять, знаешь себе цену, не боишься сказать «нет». В тебе сочетается несочетаемое, ты даже в переписке пишешь в деловом стиле и одновременно кидаешь эти забавные стикеры. Вот, что мне нравится в тебе – твой характер, твоя сила, стойкость, уверенность.              Чувствуется, что слова отрывают от души, что говорят с трепетной искренностью. Впервые Намджун столь откровенен, и теперь, смотря на картинку со стороны альфы, Чимин, кажется, готов его принять.              — Меня восхитило, как усердно и находчиво ты пытался выбраться. Я ведь приехал тогда на твой сорок третий, сначала не понял даже, а пока убирал всё по местам… — случайно проговаривается альфа; чего, судя по его заминке и тут же нахмурившимся бровям, не собирался афишировать, но его занесло в потоке льющихся чувств.              Так вот почему всё было на своих местах и никто из работников этажа не задавался вопросами… Чимин думал, что это заслуга уборщиц, и мысленно раскаивался перед аджумой, горничной, которой пришлось мучиться: разносить коробки в архиве и двигать кулер. А это директор Ким… лично всё убрал…              Становится ещё стыднее. Хочется убежать, спрятаться в кроватку, забиться в щель между матрасом и стеной, куда Чимин так идеально помещается, и где так безопасно. Похороненный заживо своим позором, он выдыхает замогильным голосом:              — Кошмар какой.              Пока Чимин убивается по потерянной гордости, Намджун принимает реплику на свой счёт:              — Я совсем тебе противен? Если да – скажи прямо, и я отстану, не буду тебе досаждать.              Прощаться омега не готов – привык к сопровождению в лифтах, к заботе, к поддержке, к совместным обедам…              — Нет, — соскребает из глубин души остатки смелой честности.              — Тогда почему?              Не говорить же, что ему страшно, что банально боится…              Натянутые нервы, словно струны, лопаются, и омега встаёт, забивается в противоположный угол подальше от альфы, прячется, хотя в тесной коробке лифта – шаг влево, шаг вправо, дальше двух метров не убежишь, попросту некуда. Он, кажется, впервые смотрит на директора Кима сверху вниз, возвышаясь своим небольшим ростом над альфой, сидящим на полу и согнутым грустью; но почему-то не ощущает превосходства – лишь вину и ответную разбитому состоянию горечь.              — Мне казалось, тебе комфортно со мной. И если ты хоть на долю допускаешь моё присутствие в твоей жизни как кто-то больший, чем просто приятель с работы… — Намджун то ли проглатывает слова, так и не решившись договорить, то ли омега дальше не слушает, полностью уйдя в себя и в переполняющие гудящую голову мысли.              У Чимина нет сил ни моральных, ни физических на то, чтобы в данный момент выстраивать на личном фронте такую сложную структуру, как романтические отношения, одновременно с целой кучей рабочих обязанностей. Это огромный труд, требующий много ресурсов, которых у омеги просто нет. Да, эгоистично хочется, наконец, в своем-то возрасте заиметь партнёра – чтобы вечера проводить не в гордом унылом одиночестве; чтобы был близкий человек помимо кровных родственников; чтобы кто-то помогал и утешал; чтобы секс, наконец, появился в жизни, а не только в фантазиях.              С другой стороны, они ведь не вступают в брак здесь и сейчас, они просто попробуют. Зачатки на успех этих отношений – вроде симпатии и комфорта – имеются, надо лишь дать зелёный свет на более радикальные действия, а там по ходу дела будет видно.              Хотя встречаться с коллегой, с которым велика вероятность расстаться, а потом до скончания дней видеть ежедневно в офисе лицо бывшего – довольно удручающая перспектива. Радует лишь то, что они в разных отделах и по работе не пересекаются вообще – слишком далёкие должности и отличные обязанности. Да и хочется верить, что директор Ким не злопамятный и, несмотря на своё положение, не будет личным указом урезать младшему HR-менеджеру зарплату и премиальные.              К чёрту. Кто не рискует, тот не пьёт шампанского, а Пак Чимин очень любит игристое полусухое.              — Спроси меня ещё раз, — почти шёпотом. Омега робеет, отчего-то волнуется и смотрит в пол.              Услышав его тихие слова, Намджун неверяще вскидывает голову. Словно ребёнок, получивший в подарок щенка после долгих мечтаний о собаке, он, охваченный удивлением, граничащим с неподдельным счастьем, подскакивает на ноги, осторожно делает шаг к омеге, останавливаясь на почтительном расстоянии, гордо плечи расправляет, встаёт в позу достойного человека – собранную, серьёзную.              — Примешь ли ты мои ухаживания и согласишься ли признать меня своим альфой? — звучит с поистине рыцарским, даже королевским пафосом.              Не сказать, что Чимина бы меньше удивило нечто диаметрально противоположное вроде вульгарно-низменного «го мутить», но и эта фраза – вышедшая будто из возвышенных романов, с отголосками прошлых веков – слишком официальна и помпезна для предложения отношений в не самом романтичном месте: в лифте.              — Да?.. — выходит даже вопросительно, немного смущённо и неуверенно.              Но, кажется, Намджуну, слишком долго ожидавшему хоть какого-то намёка на согласие, этого хватает: у того глаза загораются счастьем, и он, светясь изнутри, улыбается так искренне, что точечки ямочек на щеках очерчиваются.              — Да? Да, — сначала будто неверяще, а после – с надеждой подаёт свою руку. — Позволишь?              И, стоит в протянутую в открытом жесте ладонь вложить свою маленькую, что помещается целиком, буквально утопая, Чимина крепко, но с дрожащей осторожностью сжимают за пальцы и, приблизившись в лёгком наклоне, оставляют нежный поцелуй на тыльной стороне, щекоча кожу мягкими влажными губами. Омега рдеет в смущении и заливается краской от места, что будто током прошибает, до самых кончиков ушей. Но его заалевшее лицо альфа заметить не успевает: тут же притягивает в объятия, обхватывая за талию, обвивает вокруг длинными руками, но не пошло, а за нейтральную зону – поясницу, – вынуждая уткнуться в твёрдую грудь. Прислонившись щекой к хрустящему хлопку рубашки, Чимин чувствует, как сильно бьётся чужое сердце, будто буквально вырывается за рёбра. Альфа, как печка, греет настолько, что становится невыносимо жарко; пахнет стойкими тяжёлыми духами, ароматом буквально окутывает. Омеге дышат в макушку, опаляя горячим дыханием, шепчут в волосы что-то щемяще-милое. Он весь, покрываясь мурашками, сжимается, становясь ещё меньше.              — Сломаешь, — сопит Чимин.              Его не хотят отпускать, но хватку ослабляют, чуть отстраняются, всё ещё оставаясь нестерпимо близко, заглядывают в глаза сверху вниз:              — Можно тебя поцеловать?              — Угу, — почти пищит.              Намджун невесомо дотрагивается кончиками пальцев до его скул, мягко обводит щёки, подбородок, лишь задевая пухлую нижнюю губу – ту с остервенением нервно жуёт Чимин. Не разрывая зрительного контакта, к тому приближаются, Чимин почти ощущает чужое тяжёлое дыхание и, будто в страхе, делает неуверенный шаг назад, увлекая за собой и альфу. Он отступает медленно, но за ним следуют неотрывно, пока в итоге места для побега совсем не остаётся – омега натыкается спиной на стену, и его, наконец, настигают. Нависают, почти касаясь носом чужого, на мгновение замирая, дают последний шанс и нападают невинным поцелуем в щёку.              Чимин с придыханием выпускает воздух, горячие губы совсем легко и скромно чмокают бархатную щёчку, мягкую часть порозовевшего яблочка под скулой. Плюшевая кожа сдавливается под напором упругих уст, и, стоит разорваться короткому прикосновению, атакованное местечко начинает гореть. Сердце пропускает пару ударов, бешено стучащий пульс отсчитывает метрономом секунды, пока альфа, стоящий всё так же тесно, пристально смотрит в упор, ниже линии глаз, на искусанные омежьи губы. Время будто замирает, тянется патокой в томительном ожидании грядущего.              Раз… два… три…              Его целуют, по-взрослому на этот раз, но как-то осторожно и нежно. Чимин прикрывает веки и дышать боится, застывает каменным изваянием. Намджун посасывает его нижнюю губу, оттягивает, просит ответить на ласку, постепенно распаляя – и, наконец, добивается взаимности, стоит омеге почувствовать влажный язык.              Большие руки, что до этого бережно придерживали за талию, ощутимо сжимают бока под рёбрами. Движения становятся резче и несдержаннее, робкий темп слишком быстро переходит в ненасытный. Они рвутся навстречу, горячими ртами будто пытаясь друг друга съесть. Оба слишком заняты, чтобы говорить, лишь пошлые чмоки и суетное сопение эхом разносятся по квадратной кабине.              Широкие ладони нагло и бесконтрольно гуляют, где им вздумается: поглаживают корпус омеги через тонкую рубашку, шурша тканью, голодно тискают и тянут к себе, чтобы быть ещё ближе. Чимина уже бьёт озноб возбуждения, липкая смазка собирается меж ягодиц – он бесстыдно и крайне порочно намокает. И если несдержанность Намджуна оправдана, – он, наконец, дорвался после долгих ухаживаний, ему не терпелось, – то Чимин просто начинает плавиться под его напором, легко поддаваясь чужим порывам похоти.              Пак Чимин очень давно не целовался, не допускал близкого тактильного контакта, без ласки буквально увял. Так истосковался по подобному, что сейчас он – сухие ветки, и одной искры директора Кима хватило, чтобы разжечь костёр. И если они так продолжат, то огонь выйдет из-под контроля, а Чимин просто сгорит дотла.              — Стой. Пожалуйста, стой, — сбивчиво шепчет, стараясь хоть немного унять их безумство.              Но они так разгоняются, что тормозной путь теперь обещает быть долгим. И альфу просьбы омеги не отрезвляют; увлечённый, он ни на секунду не останавливается.              — Тебе больно? — говорит прямо в губы, меж словами продолжая терзать поцелуями, и пыхтит возбуждённо – чуть пар из ноздрей не валит.              — Мне хорошо, — Чимин откидывает голову, затылком бьётся о стену. — Слишком хорошо.              Отобрав доступ к губам, он отдаёт на власть альфе беззащитную шею, и Намджун тут же набрасывается на неё, щекоча чувствительную кожу у кадыка – буквально облизывает, оставляя влажные дорожки, зарывается носом под воротник рубашки и утыкается в изгиб плеча.              — Тогда что не так?              Он слышит в речах омеги противоречия: зачем прекращать, если им хорошо? Но осознанность начинает возвращаться, когда он чувствует, как Чимин дрожит.              — Давай остановимся, прошу, иначе я… мне… — омега сбивается, мысли путаются, он натурально хнычет, пока его шею целуют.              Если они не прекратят – Чимин позорно кончит в штаны. Загадка: как альфа не заметил его стояк? Завёлся из-за пустяка, словно девственник; анус сжимается, выталкивая порциями вязкую смазку, что пропитывает бельё и образовывает влажное пятно.              Директор Ким оставляет прощальный в губы, уже не нежный, а страстный, будто в последний раз намеревается взять всё, и выходит так неистово, так сладко, что вся здравость и былая собранность летят к чертям. Чимин, кажется, уже готов на всё, даже на распятие, лишь бы освободиться от зудящего желания. Намджун же, следуя просьбе омеги, начинает отстраняться. От пухлых губ тянется тонкая ниточка слюны, вязкая и блестящая в тусклом освещении, и, прежде чем та оборвётся, Чимин резко хватает альфу за голову, притягивает к себе:              — Я передумал, не останавливайся, — сталкиваясь ртами, буквально вгрызается и шепчет безумно: — Сделай что-нибудь, я хочу…              Его полностью заволокла страсть. Слишком поздно притворяться праведниками: у него член так набух от прилившей крови, что норовит лопнуть. Чимин явно даёт об этом знать, совсем не двусмысленно потираясь об альфу тазом.              — Сейчас? Прямо здесь? — пытается уточнить директор Ким, опешивший от столь кардинальных перепадов, пока его тянут ближе со всей силой, что есть в маленьких ладонях.              — Я сейчас взорвусь, — надломленно стонет омега в помешательстве.              А у Намджуна глаза округляются в удивлении:              — Оу. Я планировал всё немного по-другому, — он на миг теряется, отстраняется, будто его окатили ушатом холодной воды, вспоминает свои розовые мечты о трёх романтичных свиданиях, запланировав откровенные ласки только после пятого, и тянет неуверенно: — но если ты… да?              — Да. Да, — причитает нетерпеливо Чимин, руками лапает крепкие мышцы плеч, ногтями впивается, тянет к себе, стараясь вернуть былой жар, и развратно облизывается. Этот влажно пробегающий по раскрасневшимся губам язык смотрится ещё порочнее вкупе с томно полуприкрытыми веками. Его повело нещадно, в глазах мутная завеса скрывает плещущееся на дне зрачков нечто животное.              К счастью, проблески адекватности сохраняются у директора Кима:              — У тебя есть влажные салфетки? Может, антисептик?              — Что? — «Балда крупногабаритная, — думает Чимин, — что он за бред он несёт?! Просто дайте уже кончить!» и поспешно отмахивается: — Нет.              Досадно. Намджун своими руками трогал кнопки лифта – не лезть же грязными пальцами теперь в омегу… Впрочем, человеческое тело не ограничено только руками.              — Ладно. Всё хорошо, — успокаивает он лаской заведённого фурией омегу.              Пожалуй, стоит быть осторожнее со своими желаниями, ибо, по-видимому, Намджун не планирует давать хоть какую-то критическую оценку просьбам омеги, а просто беспрекословно выполняет, чтя чужое слово как закон.              В порыве альфа подаётся вперёд, всем телом вжимая Чимина в стену так, что тот чувствует, как вдавливаются лопатки в твёрдую сталь, и Намджун забирает болезненный выдох, сорвавшийся с пухлых губ, целует увлечённо, пока пальцы одну за другой расстёгивают пуговицы рубашки. Рука проскальзывает под ткань, пуская за собой мелкие мурашки, проводит по голой коже грудной клетки и зажимает меж средним и указательным сосок, вызывая у Чимина стон, переходящий в писк.              Он давно не девственник, но слишком ярко реагирует на ласку. Альфа тоже это с неким довольством замечает:              — Ты такой чувствительный.              …и продолжает играться с бусинкой, прокручивая и оттягивая так, что не только сосок, но и вся кожа груди тянется за каждым движением. С болезненным жжением по телу растекается приятная истома, у Чимина штаны – насквозь, и лужица норовит накапать на пол под ним.              — У меня просто давно ничего такого не было.              — Оу, — Намджун тут же учтиво останавливается, глазами оленя в свете фар смотрит, что забавно сочетается с его опухшими губами и совсем не невинным румянцем. — Может, не сто́ит?..              Чимин бескомпромиссно отрезает:              — Сто́ит, — и его голову с силой дёргает, резко насаживая альфу ртом на свой сосок. — Не стоило бы, по-хорошему, но мы начали, и я так хочу сейчас, — пулемётной очередью отчеканивает он, словно в бреду. — Очень давно не было, понимаешь?              Всё равно что оголодавшему показать еду. Конечно, он, свыкшийся уже с тянущим чувством в желудке, мог потерпеть и ещё, но когда перед носом манящая курочка, что вкусно пахнет и соблазняет – уже рвёт крышу, и невозможно оторваться и прожать сорванный тормоз.              Намджун, которого нагло ткнули в сиськи, сначала неловко проезжается носом по припухлости грудной клетки, но, быстро сориентировавшись, находит губами сосок.              Висящий на шее именной пропуск, очевидно, мешается; голубые ленты бейджа Намджун поначалу пытается сдвинуть вбок, но они, болтающиеся на груди, всё равно попадаются на места, усердно вылизываемые языком, и намокают от слюны, темнея. В итоге карточку со стройными буквами «Младший HR-менеджер» альфа безжалостно отбрасывает куда-то за спину, и с бо́льшим напором припадает к соску: целиком засасывает до сладкого онемения, выпускает с сочным чпоком и влажно играет с бусинкой, тычась в чувствительный бугорок самым кончиком горячего языка.              Омега стонет, выгибается ужом, то подаваясь ласкам навстречу, то стараясь уйти от пикантности. Немного стукнувшись затылком об стену, Чимин откидывает голову, расфокусированным взглядом ловит очертания потолка и, осоловело моргая, цепляется за угол кабинки.              — Стой, здесь стоят камеры?              — Думаю, они вышли из строя вместе с лифтом, — не отрываясь, бубнит Намджун прямо в сосок, его сбивчивый шёпот горячими выдохами дразнит влажную от слюны кожу…              — А если они всё ещё работают?              — Я попрошу удалить запись.              …и альфа прикусывает истерзанный сосок – не больно, лишь добавляя остроты. Однако Чимин от этого грубоватого действия почти кончается как человек.              — А если, — тонет в длинном стоне, — пост охраны наблюдает это в прямом эфире?              — Не думаю, что они настолько добросовестно выполняют свою работу, чтобы такое заметить, — широким мазком альфа облизывает ему всю грудину, доходит до солнечного сплетения, пуская мурашки.              — А… — начинает было Чимин, но не договаривает – Намджун перебивает, успокаивающе шикает:              — Тш-ш-ш…              …и медленно стекает вниз вдоль торса, пока ладони скользят по рёбрам и бокам, оставляет поцелуи на коже, носом тычется в пупок и губами пожирает животик, что невольно втягивается от щекотки. Альфа встаёт на колени так, что лицо его оказывается точно перед пахом и совершенно очевидным бугорком в штанах, расстёгивает пуговичку на поясе и вжикает молнией ширинки.              — Стой, нет, — панически вспоминает Чимин, — у нас нет презервативов.              Увлечённый телом Намджун уже приспускает резинку его белья…              — Мы не будем заходить настолько далеко сейчас. Я лишь…              …и, языком подбирая омежий член, начавший крениться после освобождения из трусов, директор Ким берёт в рот.              — Боже… — чувственно тянет омега, игнорируя свой атеизм.              Насаженный на член Намджун вслепую стягивает с левой ноги омеги ботинок, отбрасывая тот куда-то в сторону, и штаны спускает вниз, обводя мягкую ляжку, икру; рука останавливается на лодыжке и скользит дальше по пяточке в белом носочке, помогая высвободить стопу из штанины. Обнажив ногу, он беспардонно закидывает её себе на плечо, заставляя раскрыться и получая больше доступа к нежным влажным местам.              — Это… Я так упаду, — трясётся Чимин то ли в попытках удержать равновесие, то ли от удовольствия.              Но Намджун, вопреки опасениям, лишь крепче сжимает его бёдра, показывая, что удержит, и без труда теперь насаживается полностью – до самого лобка. Длины омежьего достоинства недостаточно, чтобы проверить навыки горлового, но и так слишком приятно.              Чимин, ища опору, опускает обе руки вниз на голову альфы, ногтями царапая скальп, хватается за тёмные волосы, пряди сжимает и не удерживается, начинает мужчину направлять, эгоистично гонясь за удовольствием – давит, регулируя темп.              — Директор Ким… Ещё немного…              Быстрее, резче; взять полностью, замереть на секунду и – снова.              Характерное хлюпанье звонко разносится по кабинке лифта. Директор Ким, покорно повинуясь чужой воле, покладисто движется за омежьими руками. Он легко подчиняется, так что даже особой силы применять нет необходимости, но Чимин слишком увлекается, случайно как-то слишком грубо давит на макушку, заставляя того больно врезаться носом в лобок.              — Извини, — тут же пугается, хватку в волосах ослабляет.              Намджун лишь морщится и, напоследок размашисто пройдясь головой вверх-вниз, чуть отстраняется, оставляя в себе лишь головку. Он обсасывает её, языком при этом тычась в уретру, из которой щедро сочатся капли прямо ему в рот. Края крохотной дырочки расходятся под усердным давлением кончика языка, и альфа в себя втягивает, будто досуха собирается его выпить.              — Слишком… Слишком хорошо, — Чимин дрожит мелко и пяткой в носке, закинутой на чужое плечо, бьёт тому между лопаток, боясь не выдержать сладкой истомы.              Намджун на эти капризы ухмыляется прямо с членом во рту, из-за чего губами ещё сильнее сжимает чувствительную плоть.              — Блять, — стонет, почти вскрикивая, омега.              И тогда его, наконец, щадят: дают передышку, прекращая любые действия, спокойно берут за щеку, останавливаясь. Возбуждение просто греют в себе – приятно, но мучительно. Головка, натягивая кожу, выпирает за щекой альфы, ровно там, где снаружи обычно появляются ямочки при улыбке.              Чимин заворожённо кончиками пальцев к его лицу тянется, осторожно под скулой бугорок оглаживает, ощущая плотью свои же касания. Намджун на него взгляд поднимает, исподлобья смотрит пристально. У него губы распухшие, грешно красные, румянец пятнами до шеи, волосы взъерошены, и поплывшие глаза блестят. И этот мужчина, вечно в костюме с иголочки, вечно важный, аккуратный, собранный – сейчас в беспорядке, перемазан в слюне и прочих соках.              — Директор Ким, ты сейчас очень непрезентабельно выглядишь.              И почему-то эта порочная картина омеге безумно нравится, он живот неосознанно втягивает от наслаждения, и альфа, заметив это трогательное движение, выпускает член.              — Тебе ведь это нравится? — уделяет внимание его пупку, кончиком носа зарывается, а следом языком щедро облизывает выемку. Чимин дрожит от лёгкой щекотки, в стеснении ладошками отталкивает тёмную макушку.              — Щекотно.              Намджун, низко посмеиваясь, повинуется ладоням, что, по сути, и капли давления на него не оказывают: лишь упираются в лоб. Стоит ему отстраниться, возвращаясь к минету, Чимин стонет плаксиво и снова живот втягивает, чувствуя, как влажный участок около пупка теперь холодеет, и слюна, подсыхая, стягивает кожу.              Омега опускает свою ладонь, кладёт её, тёплую, волнительно влажную, на низ живота между лобком и пупком, туда, где так стягивают спазмы возбуждения, и смотрит вслед своему движению, хотя лучше бы этого не делал, ведь от столь порочной картины он стонет ещё сильнее. Его порозовевшая рука заметно выделяется на фоне кожи, и мелькают аккуратно подпиленные белые ноготки (которые он всегда отращивает чуть больше нужного, чтобы маленькие пальцы визуально казались длиннее), от быстроты сливаясь в размазанные полосы, когда он всем телом ритмично подаётся навстречу альфе.              Вслед поступательным движениям стопа в носочке качается на плече, пальчики ног поджимаются; стянутые штаны бесполезно болтаются на правой ноге, съехавшие вниз и собравшиеся крупными складками у ботинка; колени дрожат, норовят подогнуться. Омега, стоя на одной ноге, всё ещё не падает навзничь лишь оттого, что опирается на стену кабинки, и Намджун его придерживает. Но альфа для удобства отсоса приподнимает его чуть выше, и Чимину остаётся только, поддаваясь, встать на мысочек и балансировать так.              — Сейчас, сейчас…              Когда он дрожит от подступающего оргазма, Намджун отстраняется, и звонкий повторяющийся клокот стихает, завершаясь одним громким чпоком; он эхом разносится по лифту, перемешиваясь с воспалённым сопением омеги, что старается наладить сбитое дыхание и туго отходит от состояния крайнего удовольствия, пытаясь хоть немного успокоиться.              — Прости, — медленно облизывая безумно распухшие губы и языком собирая скопившуюся слюну с уголков рта, извиняется альфа за прерванный оргазм, — не хотел, чтобы всё так быстро закончилось.              Чимин хочет помочь утереть влагу, блестящую на его лице от ангельской ямочки до подбородка, но не может найти в себе силы даже на это лёгкое действие.              — Ты весь измазался, — шёпотом озвучивает омега.              Руки альфы же сильнее сжимают его пышные бёдра, почти до боли впиваясь в мягкость пальцами.              — Это не важно, — Намджун с приглушённым рыком подаётся вперёд. — Я просто хочу тебя всего… — не договаривает.              В неясном порыве не то сожрать, не то заласкать до смерти он носом игриво поддевает уже бордовую головку, которая, оставшись без внимания, начала склоняться от тяжести. Альфа натурально ластится к чужому паху, потираясь щекой о ляжку, всё больше размазывает остатки слюны по коже.              — Так хочу… — умалишённо бормочет он, и Чимин залипает на монотонное движение его раскрасневшихся, раздутых губ: как те упруго соприкасаются и разъединяются вновь, когда он произносит слоги.              Намджун целует основание члена, и даже этот мягкий, сочный чмок заставляет и без того гиперчувствительного омегу вздрогнуть.              — Везде… — последнее, что говорит альфа перед тем, как спуститься ниже.              Омежьи маленькие шарики мошонки он целиком засасывает с пошлым хлюпом. Во рту тепло, и, стоит Намджуну втянуть чуть сильнее, образовывается приятный вакуум до лёгкого онемения. С влажным звуком он выпускает, и Чимин чувствует, как много вязкой слюны стекает вниз крупными каплями, уходя в ложбинку ягодиц.              — Нравишься… — задушенное бормотание тонет в жадном, усердном причмокивании.              Альфа вылизывает каждую морщинку на яичках с таким упоением, носом утыкается в основание его члена, опаляя горячим, старательным сопением чувствительную кожу.              — Весь нравишься.              Чимин там нежный и гладкий, на ощупь – трогательно бархатистый (он знает, он себя трогал), и Намджуну это, кажется, доставляет искреннее удовольствие: он заливает его слюной, жадно вылизывая чужие яйца, всё не может насытиться и мычит, довольно фырча.              Голодными поцелуями альфа переходит ниже, на внутренний сгиб, где бедро переходит в пах, и лижет складочку, уязвимо открытую из-за закинутой на плечо левой ноги. А рукой, которой придерживал заднюю часть ляжки, скользит на пышную ягодицу, ненасытно её тиская.              У Чимина мурашки бегут, и тонкий пушок встаёт дыбом. Горячая ладонь оглаживает бедро с мелкими пупырышками – успокаивает. Каждый миллиметр кожи омеги накалён и максимально чувствителен, и эти милые ласки, бережные и распаляющие, они приятны, очень даже, но…              — Не там… — недостаточно.              Чуть ниже есть место, которое просто жаждет хоть толику прикосновений, но будто намеренно обделяется вниманием.              Омега течёт. Очень сильно и довольно давно. При каждом стоне, когда он непроизвольно сжимается, его анус извергает всё новые порции густой смазки, и Чимин даже представить боится, насколько он влажный там, ибо определённо чувствует, как одна из капель уже стекла по внутренней стороне ляжки до самого колена.              — Пожалуйста… — вырывается тихое, отчаянное, надломленное, нетерпеливое.              Намджун подхватывает его, подсаживает выше и буквально удерживает на весу за скользкие бёдра; омега вскрикивает от неожиданности, теряя последний контакт с полом, не касаясь даже мыском ботинка.              Теперь Чимин буквально сидит на сильных руках альфы, пропитывает смазкой его когда-то идеальную рубашку, обе ноги закинув ему на плечи.              Он директора Кима не оседлал – он присел и ножки свесил.              И он не успевает подумать, что снова оказывается на весу, снова в смущающем положении, ибо Намджун вынуждает прогнуться навстречу и, пошире раздвинув ягодицы, зарывается туда лицом.              Чимин глупо хватает ртом воздух, млея, когда альфа носом проводит по скользкой от смазки ложбинке, утыкается им под яйца, щеками трётся меж половинок и губами собирает всю вязкость – сцеловывает, сжирает, голодно причмокивая, будто весь хочет им измазаться, чтобы он везде был на омеге, а омега – на нём. Его очевидная нужда – не физическое, примитивное возбуждение, а искренняя необходимость – именно в Пак Чимине, во всём нём и настолько очевидно чувствуется.              Чимина это осознание трогает так сильно. Приятно быть любимым, быть значимым. И одно дело – слова, а тут так однозначно это демонстрируют. Намджун отдаётся своему делу со всей страстью, с таким аппетитом впивается в набухший анус, всасывает в себя, создавая сладкий вакуум, и отпускает, тут же принимаясь зализывать, буквально лакая вытекающие порции вязкой смазки.              — Не могу поверить, — задушено, будто в бреду, Чимин выпускает слова, вертящиеся на подкорке мыльного сознания, — что сам директор Ким сейчас мне…              …отлизывает? Всего вылизывает, предварительно почти сожрав его рот, соски, и отсосав? Стоит перед ним на коленях? Покорно ублажает его с таким рвением? – всё из этого. И всё из этого кажется таким фантастически невозможным, однако это – реальность.              Ким Намджун – главный финансовый директор, не последний человек в компании, важная фигура, мечта половины работниц. И этот мужчина сейчас с ним…              Альфа толкается кончиком языка в истомившуюся дырочку, и мягкая, влажная она податливо его пускает. Он отлизывает, как Бог, творя невероятные вещи своим языком – качественно, умело и настолько технично и профессионально, что грохот крови в ушах заглушает стоны и хлюпанье; открытые глаза всё равно что у слепого – ничего вокруг не видят, остаётся лишь одно ощущение блаженства, сосредоточенное внизу.              — Как ты можешь быть настолько идеальным?              Ким Намджун, вероятно, и вправду интеллигентный рыцарь – доставляет безмерное удовольствие омеге, совсем позабыв про себя. А ведь альфа возбуждён не меньше: Чимин чувствует, как тот хмурится и шипит от собственного напряжения, как он жаден и ненасытен.              Невольно он фантазирует о том, как директор Ким возьмёт его целиком. Его, разнеженного, насадит на себя одним слитным движением и мучительно долго будет вбиваться, с упоением. Чимин представляет твёрдые мышцы альфы, что будут перекатываться с каждым мощным движением, бесстыдно представляет Намджуна голым – полностью, – и как по его упругой коже будут скатываться капли пота.              Но сейчас, к сожалению, директор Ким одет – не расстегнул и пуговички рабочей рубашки. А вместо проникновения омега удостаивается только отсоса и жадного вылизывания всего тела и текущей задницы; сполна получает удовольствие только от языка, рта и губ. При этом Намджун и пальцем его не касается, не лезет грязными руками в нутро омеги.              Альфа задевает нечто внутри, буквально дотягивается до особо приятного места, вырывая из омеги громкий стон, больше походящий на жаждущее всхлипывание.              У Чимина, видимо, от любых эмоций язык развязывается – и от грусти с отчаянием, и от мыльного вожделения:              — Я даже представить не мог, что ты будешь так хорош. Ты выглядел как человек, который будет брать и трахать, а ты такой… нежный, — задушено произносит он, срывая и без того неровное дыхание ещё больше. — Хотя я бы не отказался, если бы ты меня просто жёстко выебал.              И омеге не стыдно ни за свои вызывающие слова, ни за распутные стоны – его снова держат на руках, он не достаёт до пола ногами, он снова плачет и снова выглядит жалко, перемазавшись в слюне и соплях, но сейчас это всё – результат крайнего наслаждения, и он чертовски счастлив в моменте, желая лишь большего.              Когда язык толкается внутрь особенно глубоко, Чимин, не в силах совладать с собой, сминая мокрую от пота ткань белой рубашки, впивается в плечи альфы и подмечает, что мышцы этих широких сильных плеч не хуже, чем у Супермена.              — У тебя такое тело… Высокий, большой, и эти твои мышцы. Я, когда тебя впервые увидел, сразу подумал: какой красивый, и с такой сильной аурой альфы – трудно не заметить… Ты же внешностью точно на десяточку.              От истомы тело заходится в судороге. Чимин дёргается, зажимает пухлыми ляжками голову финдиректора так сильно, что наверняка перекрывает альфе дыхание.              С омеги штаны почти свалились, болтаются на лодыжке бесполезным куском ткани, но ему приятно настолько, что может лишь ёрзать и ступнёй, закинутой через крепкое плечо, рисовать в воздухе пируэты, то поджимая пальчики, то вытягивая мысок.              — Господи, какой ты охуенный… И ты так мне помогал и заботился, мне было так приятно. Правда, за всё это спасибо тебе… Пожалуйста, продолжай это делать и дальше, — вещает он, задыхаясь, пока альфа ему отлизывает и не может ответить – только причмокивает занятым ртом.              Омеге уже безумно жарко. Рубашка, хоть и расстёгнутая нараспашку, но всё ещё остававшаяся на нём, мокрая насквозь, и он скользит влажной спиной по стальной стенке лифта, на которую опирается. Капли пота стекают по пояснице дорожками чётко в ложбинку меж ягодиц, где сейчас так пылко его вылизывает Намджун.              — И красивый, и хороший – ты просто слишком. А я… Ты мне не «не нравишься». Наоборот, нравишься, просто я не хотел сейчас чего-то серьёзного…              Снизу, где его ненасытно жрут, доносится громкое хлюпанье. Там грязно и мокро, густая смазка пачкает бёдра, одежду и лицо директора Кима, но тот лишь глубже зарывается в сочную попку.              — …Отношения, знаешь, подразумевают обязательства, и ввязываться во всё это сейчас… У меня не хватает моральных ресурсов, я так устаю после работы и… Я тебя не отшиваю, нет, просто давай не будем спешить, хорошо?              Чимин имеет в виду отношения и будущее, но Намджун, видимо, приняв замечание к ситуации с творящимся соитием, останавливается и исподлобья смотрит на омегу; а тому так приятно, что чувствует, как скоро подойдёт к пику.              — Нет, сейчас спеши, не останавливайся.              Намджун принимается работать языком особенно усердно, а омеге ненасытно хочется большего, но его так давно мучают, терзают горячим ртом, что узел внизу живота всё же скручивается. Он напрягается всеми мышцами и, зажмурившись, хмурит брови; рот глупо приоткрывается, а в ушах так шумит, что не слышно, стонет он, беззвучно хрипит или кричит. Скопившееся удовольствие, что густым осадком нарастало внутри, наконец простреливает. У Чимина дрожь и лёгкое онемение проносится по всему телу от паха до самых кончиков пальцев на ногах.              Омега кончает. Изливается и из-за закрытых глаз даже не видит, как пачкает лихорадочно красное лицо директора Кима. Чимин замирает поломанной куклой и лишь непроизвольно содрогается. Он отходит долго, прежде чем начинает снова чувствовать вес в ватных конечностях.              В мозгу ни единой мысли нет. Омега промаргивается от скопившейся в уголках глаз влаги, опускает голову и взгляд сводит вниз: Намджун, довольный до крайности, смотрит исподлобья потемневшими зрачками и доедает капли омежьей спермы с его живота, при этом даже не волнуясь о белёсых кляксах семени на собственных щеках.              Чимин, и без того румяный, краснеет от стыда настолько, что становится насыщеннее киновари. Кажется, теперь он будет избегать лифтов не из-за того, что те его не возят, а потому что кабинка каждый раз будет напоминать ему об этом.              Горячая ладонь альфы успокаивающе поглаживает скользкое от смазки бедро, всё ещё чуть дрожащее. Он не отпускает омегу, а продолжает ластиться, потираясь о нежную кожу.              И не успевают у Чимина стихнуть послеоргазменные судороги, как динамик лифтовой панели разрывается хрипом, диспетчер по связи передаёт:              — Сейчас вытащим вас.              У Пак Чимина сердце в пятки ухает.              

***

             Медленно разъезжаются створки лифта, открывая двум фигурам внешний мир, и миру – их: красный, разморенный Пак Чимин, похожий на взъерошенного воробушка, в рубашке, криво застёгнутой с пропуском в пару пуговиц, и с пьяным блеском в глазах стоит на своих двоих, правда, чуть пошатываясь; и Ким Намджун с опухшими губами и бардаком в волосах из-за цепких омежьих пальцев, поправляющий пиджак и старающийся скрыть в строгих штанах всё ещё стоящую и так и не кончившую волыну размером с офисный небоскрёб.              Возможно, они смотрятся странно. Возможно, их внешний вид можно счесть дискредитирующим. Но это простительно, учитывая, сколь спешно они собирались.              Директор Ким берёт омегу под руку, придерживает, не давая споткнуться на ровном месте из-за трясущихся коленей. Вместе они делают шаг вперёд уверенно и невозмутимо, насколько могут. Глухое эхо отдаётся в тишине пространства, в пустующем офисе – полумрак, лишь мигают маленькие огоньки на выключенных ПК. Чуть поодаль в коридоре бригада механиков уже собирает в чемоданчик инструменты. Вышедших из лифта встречают просторный холл и написанная на стене огромная цифра «43».              До боли знакомый этаж кадровиков, с которого и уезжали. Но они же до аварии прилично пробыли в лифте... Как так – ни на миллиметр вниз не сдвинулись?              — Ты на первый этаж нажимал?              — Нет. А ты?              Чимин красноречиво молчит в ответ. Взгляд отводит, любуясь наинтереснейшим углом.              Их обоих накрывает осознание: когда они зашли в лифт – забыли нажать на кнопку.