Любить наотмашь

Маленький Петя любит читать. Все, что находят его шустрые ручонки: букварь, книжки детских стишков, вывески за окнами отцовского автомобиля, этикетки бытовой химии. Когда рост начинает позволять дотягиваться до книжных полок, в ход идут советские издания рассказов, совсем непонятная поэзия Серебряного века и мамины любовные романы. Юрий Хазин, конечно, это не одобряет. Он закатывает глаза, когда застает Петьку с любой старой книжкой, но стоит ему увидеть в руках сына какую-то фантастику или что-то современное - дома начинается скандал. Петя ведь не романтичная девка прошлых веков, рожденная, чтобы удачно выйти замуж. Он будущий мужик, гордость семьи и продолжатель ментовской династии, в его руках должны быть только учебники и спортивные снаряды. Поэтому маленький Петя учится шкериться. Читает с фонариком ночью под одеялом, на переменах под лестницей, иногда даже на особо скучных уроках. Любое пространство, где не будет отца и угрозы лишиться книги, подходит. Карманные деньги всегда бережно пересчитываются, чтобы хватало на походы по книжным магазинам. Пространство под кроватью даже мыть не приходится, потому что заложено все яркими томами. Петя боится. Он жутко боится упустить хотя бы одну историю и не узнать что-то интересное. Какие-то приключения случатся без его, Пети, надзора, какие-то мысли писателей навсегда будут от него скрыты на печатных страницах. Это страшно. Он ночью просыпается и свешивается к полу, чтобы убедиться в сохранности его тайного сокровища, по утрам старательно завешивает зазор под кроватью, лишь бы ни один корешок не мелькнул в просвете, а в рюкзаке закидывает читаемую книгу учебниками и тетрадками. Петя живет в страхе. Вдруг с ним что-то случится, и он не доживет до выхода нового романа Йона Колфера, или батя найдет его тайник, и больше не получится перечитать ту напряженную главу про девочку-пиратку? Из хреновой тучи книг Петя узнал мир. Он представляет себе охряные бока Гранд-Каньона в Америке и себя в клетчатой рубахе, возвышающимся над ними. Зелень ирландских полей и муторные поиски лепреконов за стенами старинных замков. Заснеженные громады немецких крепостей, наполненные духами средневековых воинов. Солнечные просторы Японии с могилами отважных самураев. Каменные развалины итальянских провинций, пропитанные вином, солнцем и любовью. Петя все это любит. Петя обо всем этом мечтает. План стать адвокатом кажется идеальным. Хоть как-то это, да связано с законом - отец должен быть доволен. Зарплаты обычно высокие, если пахать как не в себя, так что на путешествия хватать должно. Устроиться в этой жизни и узнавать, узнавать, узнавать. Петя будет счастливым. Но отец недоволен. Отец говорит, что Петя - позорит фамилию. Отец говорит, что его сын будет только ментом, а об адвокатуре может забыть. Как и обо всем мире, потому что вместе с погонами на юношеские плечи опускаются кандалы родной страны и подпись в документах: "Невыездной". И стоят нерукотворные стены в Техасе в одиночестве. И разбежались все эльфы по полям кельтов, не словленные никем. И поют самураи дуэтом с онни национальные песни, потеряв единственного преданного слушателя. Пете страшно. Ему страшно, совсем как в детстве, когда в голове рисовались жуткие картины незаконченных историй. Безысходная тоска оплетает все нутро Хазина-младшего при мысли, что теперь уже собственная история окажется незавершенной. "Никогда". Такое страшное в своей категоричности слово. Никогда он не проживет свою жизнь так, как захочет сам. Никогда он не увидит все то, что хочет увидеть, не узнает то, что хочет узнать. Порошок кажется хуевым, но спасением. В приходе можно представить себя и в Париже, и в Сеуле, и в Лиме. Если что-то забористое попадется, то вокруг будет качаться и палуба, и звездный крейсер. За эти минуты самообмана не так уж и страшно расплачиваться отходняками и двойной тоской по неслучившемуся. Когда в продуваемой всеми ветрами подворотне череп со звоном встречается с лестницей, реальность уплывает из сознания уже майора и ему кажется, что так будет даже лучше, проще. Не больно. По сердцу скребет бессилие перед неизбежным концом и грусть по всем словам, что будут изданы, когда его тело омоют и уложат в гроб. В непременно дорогом костюме. Каждая ниточка французского пиджака сгниет вместе с обивкой его последней постели, тело, источая никому не слышимый сладковатый запах гнили, разложится и изъестся червями. Кусок мрамора поселится в изголовье, сменив возвышение кургана. Петя будет спать во тьме и беззвучии вечности. А Глуховский будет говорить. И Тартт будет говорить. И Давыдов. И Звонцова. И Паланик. Он уже никогда не узнает, что они хотели бы заключить в свои тексты, не увидит то, чем они вдохновлялись. Он никогда не перечитает "Господина из Сан-Франциско" и не ступит на землю Сент-Женевьев-де-Буа. Ни. Ког. Да. Просыпаться под гудение казенных ламп неприятно. Улыбающийся врач в идеально выглаженном халате искренне поздравляет с символическим перерождением, но, запинаясь, сочувственно выносит приговор: зрение упало до знатного минуса и вряд ли уже когда-нибудь восстановится. Первой мыслью было, что теперь все книги придется покупать в электронном варианте и ставить на экране огромный шрифт - по слову на странице. Потом уже только всплыл вопрос: а как вообще работать с такими глазами? Ответа не знал и отец. Петя, хоть тот и становится в свой краткий приход у стены напротив, не может увидеть, как кривится старческое одутловатое лицо, когда врач повторяет диагноз. Но Петя прекрасно представляет это выражение брезгливости и раздражения. Был сын просто никчемным, а теперь и вовсе дефектный. Не такое продолжение роду Хазиных нужно. Юрий уходит, лишь бросив сухое: "Всего доброго, Петр". И Петя смеется. Тихонько, почти даже неистерично. Из этого получилась бы отличная драматичная сцена для романа-воспитания, читатели бились бы в катарсисе. Но тут всего-навсего реальность, поэтому майор - интересно, уже можно говорить "бывший"? - смиренно лежит в своей палате и ждет вердикта своей судьбе. Мать говорит, что батя нашел ему место в Питере. Ну конечно. Что еще мог сделать разочарованный генерал - сослать неправильного ребенка подальше от своего взора, но не дать ему желанной свободы. В Санкт-Петербурге его сажают в архив. Хазин смеется над комичностью ситуации - с документами работает полуслепой мент, но по достоинству оценивает тишину и немноголюдность рабочего пространства. Даже если весь мир для него все еще закрыт, хотя бы времени на чтение появляется гораздо больше, чем в "наркошнике". На службу Хазин приходит раньше всех. Пробегает опен-спейс, скрываясь за непримечательной дверью хранилища дел, и снимает огромные очки. За первые дни он уже выучил, что и как здесь лежит, поэтому больше не спотыкается на неровных досках пола. Петя устраивается на старом неудобном стуле и открывает чехол электронной книги. Изредка кто-то заходит к нему в поисках каких-нибудь материалов, тогда Петя или указывает на нужную полку или вытаскивает нужные папки сам и возвращается к чтению - столько всего вышло, пока он отлеживал бока в клинике. На тоску он пытается не обращать внимание. До тридцати лет как-то же дожил, так почему сейчас должен грызть себя и свою судьбу? Почти жив, почти здоров. Петя лишь хмыкает на эту мысль и тянет к себе стопку белых листов, цепляя на нос свои окуляры. Это звучит как ужасное название повести с плохим концом. Или безвкусный эпиграф к мотивационному роману. Почему бы не записать? Дверь скрипит, когда Хазин, увлекшись, строчит уже третий лист о своем детстве. Где-то приукрашивая, где-то скрывая детали. Он поднимает голову и видит сквозь толстые стекла майора Грома. Высоченного и старомодного в этих своих потертых шмотках. Петя иногда гадал, что могло случиться в жизни красивого мужика, что его так переебало отчаянной службой в ментовке и любовью к картузам. Ну не "Острые козырьки" же пересмотрел. И наверняка из его истории получился бы хороший русреальный сценарий. - Мне бы все висяки с трупами девчонок до девятнадцати за последние три года, - бормочет Гром и удивленно вглядывается в лицо коллеги. Петя про себя матерится - тот ведь никогда не видел его в очках, крупных и уродующих хазинские тонкие черты лица. Но теперь уже сдергивать их с носа поздно, все равно спалился, а так хоть полюбуется чужими ровными чертами лица и внимательными глазами. Хазин деловито кивает и отворачивается к компьютеру, чтобы сделать выборку. Он уверен, что Гром сейчас свалит и вернется минут через двадцать за уже найденными папками, но тот почему-то приваливается к столу и заинтересованно осматривает рабочее место и его владельца. Затылком Петя чувствует внимательный взгляд и давит желание почесать зудящую макушку. - Я все думал, чего целого майора в архив засунули, когда нам преступников ловить некому... - задумчиво тянет незваный гость. Хазин так же медленно оборачивается, скривившись. Вот поэтому он и не хотел, чтобы кто-то, кроме полковника знал. Гадай теперь, откуда насмешки полетят, а откуда жалость. - ...не, ты не подумай, - заметив реакцию, Игорь поднимает руки в защитном жесте и продолжает, - просто интересно стало. И извини, что я начал об этом - само вырвалось. Не расскажешь, что случилось? - Не расскажу, - Петя злобно шипит и хватает из принтера список нужных ячеек с делами. Нарочито громко топая, он идет к полкам, стараясь быстрее найти все и выпроводить майора.Тот, судя по шороху, разворачивает свой корпус следом и продолжает осматривать Хазина. - Ну ладно, - Игорь пожимает плечами и громко вздыхает, - Может, помочь? Петя, отвыкший от разговоров длиннее "Здравствуйте! - До свидания!" и "Спасибо! - Пожалуйста!", мысленно рычит и проклинает чужую общительность. - Я сам, - он мотает головой и собирает тяжелые папки, как грибы после дождя, - Сиди, а. Гром только фыркает и возвращает свое внимание столу. Разбросанные листы не похожи на местные документы, и взгляд цепляется за неровные строки под шорохи пыльных дел и глухое сопение. Отыскав все, Хазин раздраженно пихает всю кипу Грому, с невинной моськой замершему у стола и толкает журнал для подписи. Слишком много чужого человека для одного Пети. Он выдыхает, лишь когда за майором закрывается дверь, и с тяжелым стоном опускается на свое место. На чем он там остановился? Возможно, писать весь день - не лучшая идея. Глаза точно не говорят Пете "спасибо", слезясь и перекатывая за веками метафорический песок. Но Хазин даже не заметил, что почти весь день не поднимался из-за стола после своего единственного посетителя. Дверь скрипит второй раз, и Петя испытывает то, что обычно называют déjà vu. Гром уверенно шагает в темную комнату, захлопывая дверь ногой. В руках он держит два картонных стаканчика из ближайшей кофейни и приветливо улыбается. Хазин вопросительно выгибает бровь, но резь в глазах тут же вынуждает поморщиться и стянуть очки, зажимая пальцами веки. - Уже поздно, поэтому чай принес. Фруктовый. Игорь без приглашения опускает свою ношу на стол и подтягивает стул, тут же усаживаясь на него и рассматривая Петю. В глазах все плывет, но Хазин представляет, как голубой взгляд бегает по его лицу, а пухлые губы тянутся в улыбке. Хазину хочется рычать и посылать на хуй. Уж как-нибудь без сочувствия местного героя, он бы прожил. - Ты попробуй, вкусный, - Гром как ни в чем не бывало отхлебывает из своего стакана, и подталкивает Пете его порцию. Пахнет вкусно. На самом деле, Хазин не отказался бы от полноценного ужина: обед он благополучно пропустил, но и от чая отказываться не хочется. Пересилив раздражение, майор благодарно кивает и тянется к горячему картону. Неловкой тишины не случается, и Петя пугается ощущению расслабленности, накрывшему его после недовольства. Гром спокойно пьет свой чай, посматривая то на него, то на исписанные листы в углу. - Больно писать? - вопрос выбивает резкий выдох, и Хазин испуганно вглядывается в Игоря. Тот вроде интересуется участливо, но это может и показаться: Петя все еще без очков сидит. Он нервно хрустит шеей и сглатывает. - Нормально. Я много читаю. Гром недовольно цокает и подтягивает к себе стопку писательских потуг Пети. Почему-то того не пугает, что майор прочитает эту графоманию, зато жутко напрягает возможная претензия о неправильном использовании рабочего времени. - Хочешь, я буду писать? - Петя недоуменно застывает с не донесенным до рта чаем. Мозг пытается обработать полученный запрос, как Гром добавляет, - В смысле ты будешь диктовать, а я записывать. Глаза отдохнут. Истерический смешок вырывается из тонких губ, и Петя стукает стаканом о столешницу. Он нервно цепляет на нос очки и всматривается в собеседника: Игорь, просяще изогнув брови, глядит на него поверх листов и улыбается. Хазин в ответ кривит уголок губ и бросает: - Прям вместо работы будешь? Замотав головой, Гром фыркает: - Не, после. Я тут недалеко живу, можно за ужином. Ну, на ужин так оригинально Петю еще никто не приглашал. Он смешливо фырчит, отбрасывая очки, и думает, что этот старомодный мужик еще и странный. Ну кто будет предлагать свои вечера полуслепому менту, обещая долго и муторно записывать весь мусор, хранящийся в бедовой голове? Видимо, Игорь Гром. - Почитать тебе я тоже могу. Петя Хазин топает по октябрьским лужам Петербурга и думает, что он все еще жутко боится не увидеть цветение сакуры, огни Burning Man и Festa delle Marie в Венеции. Тоска все еще гложет его внутренности и опаляет каждый вздох. Но сейчас он чувствует своим боком чужое тепло. Держится за предусмотрительно предложенный локоть и слушает историю, как Игорь красил крышу гаража на даче и свалился в соседские кусты роз. В приложении мигает заказ, уже переданный из ресторана курьеру, а завтра - выходной у обоих майоров. Возможно, с такими вводными у Пети получится пережить это злоебучее "никогда".