Любить наотмашь

Игорь ненавидел свою жизнь. Крутой отец, хорошие друзья, интересная учеба и... чихание. Абсолютно блядское чихание! На самом деле, лет до тринадцати было все нормально. Забота бати, веселые посиделки с его сослуживцами, хорошие отношения с одноклассниками, приключения с Игнатом - кайф, а не детство. Но стоило вступить в пресловутый подростковый возраст, как начались эти чертовы приступы неконтролируемого чиха. А это означало что? А это означало, что прекрасная, очаровательная, идеальная его родственная душа матерится, как портовый грузчик! В этом мире так-то все просто: ты "блякаешь", "ебонькаешь" или ляпаешь что-то еще из словаря обсценной лекси, и в какой-нибудь другой точке планеты твой соулмейт от души чихает. А если уже он выдает что-то по типу "ебаная триждыблядская хуета, блядь", ты заходишься в безудержном чихе, и ничто его не успокоит. Игорь сидел на уроке истории, когда его скрутило первый раз. Он до сих пор помнит, как Ольга Павловна заунывно вещала о времени накануне Смуты на Руси, диктовала даты Земского собрания, а он сам рисовал в тетради пушку. И тут в носу засвербело. - А-а-апчхи, - в полусонной тишине первого урока громкий звук заставил вздрогнуть добрую половину класса. Потревоженная учительница перевела взгляд на виновника и чопорно уронила: - Будьте здоровы. - П-простите, - покрасневший Игорь спрятал глаза в тетради, переживая, что не надо было вчера объедаться с Игнатом мороженым - болеть не хотелось, - Апчхи, а-апчхи! Редкие смешки послышались следом из разных углов кабинета. Единичный чих еще можно было списать на простуду или реакцию на убойные духи соседки по парте, а вот целую серию вряд ли. Все понимали, что это значит. По ощущениям у Игоря горело все лицо и даже уши, хотелось прикрыться учебником, а лучшее вообще провалиться под землю. - А-апчхи, апчхи, а-а-а-пчхи! - Гром, - Ольга Павловна под оглушительный смех одноклассников сурово смерила Игоря взглядом, - приведите себя в порядок в туалете и возвращайтесь, когда приступ закончится. Из кабинета Игорь вылетал, не переставая чихать и с мыслями, что дома он специально стащит с отцовской полки словарь матов и будет с упоением его зачитывать вслух. Дома он, конечно, уперто лезет в шкаф. Шарится меж книжек с законами, медицинских справочников, брошюр по криминалистике, пока не находит искомую книжку в черной обложке. Она, достаточно старая, выглядит абсолютно непрезентабельно для подростка, хотя издатели пытались золотистой рамкой придать ей пафосности. Игорь лишь обиженно сопит на нее и раздраженно кидает на диван. Сейчас кааак зачитает! Ярко, с выражением, чтобы Станиславский обрыдался. Порыв проходит, стоит Грому усесться со словарем. Отомстить соулмейту-матершиннику за школьное представление хочется, но не слишком ли много чести? Обчихается он там, поймет, что его родственная душа на него злится, матюкнется в ответ. И будут они двумя долбоебами переругиваться и перечихиваться до самой встречи. Если таковая вообще произойдет. Ну уж нет. Пусть эта неизвестная личность не думает, что способна вывести из себя майорского сына. И пусть вообще забудет, как чихать. С такими мыслями и решительной физиономией Игорь полез прятать словарь обратно. Еще и атласом по анатомии прикрыл, чтоб наверняка не поддаться соблазну. Отныне все ругательства под запретом! Еще б кто другой стороне об этом сказал! Такое ощущение, что родственная душа бесконечно читает "Москву кабацкую" Есенина или все тот же несчастный словарь. Ни одного дня в школе не проходило, чтобы Грому не пришлось спешно покидать какой-нибудь урок под улюлюканье одноклассников и осуждающий взгляд учителя. А вдруг там реально сапожник? Или какая-нибудь мадам с асоциальной профессией? Игорь и сам уже задолбался гадать, кто может столько материться. Чихать он устал еще больше. Кто вообще придумал эту дурацкую связь? Как мат и резкий выброс воздуха из организма могут судить об идеальной совместимости двоих людей? Абсолютное безумие. С каждым приступом Гром злился все больше, ненавидел своего соулмейта сильнее. Но нарушить обещание, данное самому себе, не смел. Пусть вообще на том конце чиха думают, что он умер. Впервые Гром чуть не сорвался и не залепил звучное словцо, когда писал выпускное сочинение. Ему тут надо накатать опус о бунте и смирении в "Преступлении и наказании", а его родственная душа решила разразиться очередным монологом нецензурщины. Ну или спеть "Частушки" Сектора Газа, кто ж разберет. Игорь давился позывами чихнуть, прыская в кулак и не видя строчки листа из-за выступивших слез, и молил соулмейта заткнуться. - Молодой, человек, Вам плохо? - седоватый педагог в потрепанном костюме обеспокоенно склонился над Игорем, пока тот отчаянно мотал головой. - А-апчхи! Простите, - покраснев, Гром склонился над заданием, проклиная в голове чертову связь. В носу все еще свербело. Достав извечный платок и зажав им предательский нос, Игорь пытался сосредоточиться над темой. Вот что-что, а про смирение у него есть что сказать. Второй раз, когда Гром уже готов был заорать: "Да ебаный ж ты нахуй, мудака кусок пиздливый!", случился на сдаче нормативов при поступлении в академию. Парень только запрыгнул на турник, желая утереть нос всем хлюпикам вокруг, как в основании носа появилась знакомая уже щекотка. Нет-нет-нет, только не сейчас! Глаза привычно заслезились, а грудная клетка расширилась в попытке набрать воздуха. - Апчхи, а-а-апчхи, апчхи, - Игорь задергался, вися над землей, но упрямо не отпустил металлическую перекладину. Еще не хватало провалить экзамен из-за словесного поноса поехавшего соулмейта. Так и подтягивался - подъем, чих, подъем, чих - под гогот будущих однокурсников. Уже серьезным лейтенантом Игорь просыпается посреди ночи от особенно сильного приступа чихания и не может успокоиться. Из носа льет, чих за чихом сотрясают старую квартиру, а в глубине души зарождаются ответные проклятия. Гром устал. После нескольких дежурств хочется спать, носоглотку саднит, сейчас бы по-детски заплакать, а получается лишь судорожно хватать воздух и потом разражаться очередным выплеском. В ужасе Игорь думает лишь о том, что ни одной засады ему не видать, разве что преступник будет глухим. Он ненавидит эту связь. *** Майор Гром. Суровый, нелюдимый и прущий напролом. Никаких хитрых и коварных подходов к преступникам - только с разбегу, только в лобешник. И этого майора всем отделением за глаза называют "майор Чих" или "ГРОМогласный". И сам Игорь это прекрасно знает: сам полковник - и это, блин, крестный! - пару раз чуть не оговорился, обращаясь к нему. Отсюда и морда кирпичом извечная, помогающая хоть как-то держать авторитет, пугать задержанных и выражать отношение к это гребаной жизни. За двадцать лет нецензурной напасти Игорь уже почти смирился, на самом деле, с вечным чиханием. Работает хорошо, свиданок избегает, одиноко в бутылку пива вечерами чихает. Потому, когда в тридцать два Гром ловит себя на осознании, что молчит уже третьи сутки, он знатно подвисает. Пытается нащупать извечное свербение в носу или дернуть ребрами, но ничего. Неужто соулмейт дал обет молчания? На седьмой день беспокойство стало уже навязчивым, в голову лезли мысли о вырванных языках, парализации и даже смерти. Сослуживцы подозрительно косились, за спиной собираясь в группки и шепча свои предположения. Это злило еще больше. "Да что ж с тобой, чудище хтоническое?! Двадцать лет трындел без умолку, а теперь решил за чистотой речи последить?! Что за лингвистический ЗОЖ? Ща как матернусь!" - бурчал про себя Игорь, грызя казенный карандаш. Нога самовольно тряслась, отбивая монотонную дробь по коцаному полу, пока Дубин тревожно косил со своего места, будто загнавшегося майора никогда не видел. Может, реально выматериться? Долго и громко смаковать все, что Игорь слышал, отсыпаясь во "времянке", когда домой влом было идти. - Игорь, - тихий голос Димы вывел из раздумий, заставляя перевести на него остекленевший взгляд, - все в порядке? Если бы Игорь знал... *** - А-апчхи! - Гром застыл посреди покрытой первом снегом улицы, хлопая глазами. Чихательная напасть вернулась буквально пару месяцев назад, заставляя неверяще замирать каждый раз, когда легкие распирало. За минувшие полгода Игорь уже успел себя накрутить до положения вдовца, будучи даже незнакомым с соулмейтом, но слабый чих холодным сентябрьским утром смел все страшные мысли. В управление Игорь входил бодрым и повеселевшим: на том конце чиха все живы, можно спокойно работать и традиционно обходиться без мата. - О, Игорек, - Прокопенко поймал Грома у его стола, - Ну-ка, пойдем с новеньким познакомлю. Будете с Дубиным его в курс дела вводить. - А-апчхи, - Игорь кивнул, даже не обратив внимания на чих, и последовал за Федором Ивановичем. У кабинета полковника послышался незнакомый голос, который с кем-то трепался внутри. -...я тебе еще раз повторяю... Да послушай ты! Нет! Я все решил! Игорь толкнул дверь, пропуская крестного вперед. - Да еб твою мать, отец! Отъебись! - Апчхи! А-апчхи! В кресле сидел щуплый парень в черной водолазке и с коротко стриженной головой. Над виском виднелся шрам, судя по всему свежий. Незнакомец на скрип двери дернулся, сразу же сбрасывая звонок. - Бля, ой, прошу прощения. - А-апчхи! - Игорь распахнул глаза, впериваясь в новенького безумным взглядом. В голове заворочались связанным клубком змей охуевание и понимание, - Ты... Добродушно посмеивающийся над смущением нового подопечного полковник бросил на Игорька вопросительный взгляд, профессиональной чуйкой предвидя какой-то скандал. Прошествовав к своему креслу, Прокопенко дружелюбно улыбнулся и махнул рукой в сторону застывшего Грома. - Майор Гром. Майор Хазин. Прошу любить и жаловать, хорошо работать и седых волос мне не прибавлять. Шагнувший вперед Хазин протянул руку Игорю, но тот лишь сощурил глаза и усмехнулся. Ну устроит он сейчас и любить, и не жаловаться. - Ах, ты ж, хуй пиздливый! Доебал меня своими матюками ебаными! - А-апчхи! Апчхи, апчхи, апчхи! Карие глаза напротив распахнулись в немом ахуе, пока Игорь, привалившись к стене, облегченно хохотал. Кажется, следующие двадцать лет на русском матерном будет разговаривать уже он.