Тройка мечей

— Вставай.       Застонала. Думала о том, чтобы притвориться больной. Устроить истерику со слезами и криками. Любыми путями остаться на острове — остаться наедине с Винчесто, пока мама улетит в грёбаную деревню, и потом… Что потом? Что я сделаю такого?       Она так больно сжала мою руку! Любовь — не обязательство, как же…       Хорошо… В общем-то, это моя проблема, все мои чувства, всё, чего я хочу — но я сделаю это и твоей проблемой тоже, мама. Разве я виновна в твоей холодности? Я была всего лишь ребёнком, когда ты умерла, а теперь, став бессмертной, пожертвовала слишком многим ради твоей жизни и свободы; я заслуживаю твоей приязни, но ты не даёшь мне этого, и значит, я добьюсь неравнодушия иного толка. Но вот тебе ещё один шанс…       Я поднялась.       Светало. Завтракали варёными овощами. Я всё зевала, прикрывая рот и утирая сонные слёзки. Мама казалась вялой и бледной, но так же решительной; разгадывать шарады её лица мне претило, если что у неё на душе происходит, то не моего ума дела. Для взрослых людей достаточно поступков. Уж тем более если она сама в моём лице ничего не ищет, ничего, кроме повода для недовольства. Так обозлиться из-за глупой шутки! Какое грубое, физическое воздействие. Я потёрла кисть, которую она вчера сжала со всей силой бессмертного (не человека), и поймала её отрешённый взгляд. Может, всё не так плохо?.. Может, я горячусь во всех своих мыслях?       Она ничего не оставила мне, и значит, ничего не должно остаться ей. Последнее, что она имеет — это я и Винчесто, не так ли? Где её высокое звание? Где власть? Но она ничего не ценит! — Моток ткани для тента. Пила и гвозди. Рубанок, он похож на крупную овощерезку, а лучше обратитесь к местному столяру, если сможете, — Винни перечислял, что нам понадобится для обустройства. — Ты уже выживал в подобных условиях? — я опять зевнула.       Боже, как я устала. Я хотела в душ и мягкую постель. Вчера заметила синяки на теле там, где выступают косточки. Ещё болели крылья, спина и шея. — Было дело, — Винни коротко кивнул, потом взглянул на маму, — это связано с процессом над Молохом. — Снова что-то, что касается только вас двоих, — я хмыкнула, вытирая потёкший от слёз нос. — Не расстраивайся, — демон мягко хлопнул меня по голени, самой близкой к нему части тела. — У тебя же есть общие воспоминания с Ребеккой? И появятся общие с нами всеми. — У меня-то есть, но мне их не с кем разделить, — погладила себя по той же голени.       Жест его поддержки. Снова потёрла кисть. А её жест как назвать? Это была угроза, не иначе. Вести себя пристойно… Ха. — Все твои воспоминания — земные, — мама сильнее запахнула плащ. — Да? Да ладно? — я фыркнула, потом нашла ответ смешнее: — Каждое воспоминание о тебе — неземное, мама. — Это не повод для шуток, Рейчел. Ты уже падала в обморок. — Только не говори, что заботишься обо мне. — Нам нужно выжить. — Как будто я не знаю, что только мешаюсь тебе. Ты была бы рада остаться наедине с Винчесто, правда? Только ты и он. — Нет.       Больше она не собиралась говорить. Не могу ни поверить ей, ни понять, зачем она лжёт. Даже если она не желает мне смерти (это я точно знаю), она не прочь избавиться от моей компании. Вот Винни для неё — другое дело, их тянуло друг к другу, они (и я) вообще оказались в этой ситуации только из-за их обоюдного влечения. А теперь, когда, казалось бы, нет никаких преград… Кроме одной преграды — меня. В природе многие животные избавляются от подросшего потомства ради новых сношений. Обычно этим занимаются самцы, чаще всего просто убивая детёнышей, но и самки… О чём я думаю? Фыркнула. Демон поднял на меня глаза, произнёс: — Не стоит думать о людях хуже, чем они есть.       Ага. Поучи меня ещё. Я вздохнула: — А как узнать, какие они есть? В конечном счёте у человека… у меня есть только мои суждения, ничьи больше. — Слышать и слушать. Ребекка, извини, что скажу за тебя, но… Рейчел, твоя мать заботится о тебе, как умеет. Все мы делаем, что умеем.       Заботится! Мне перед ней на колени упасть в дочерней благодарности? Это просто смешно. Он всегда будет на её стороне. А она — на его. Сжала зубы. Разглядывала маму исподлобья. В этой игре двоих против одного я должна выйти победительницей, и, значит, придётся хитрить и изворачиваться. Мама тоже разглядывала меня, не отвергшая и не подтвердившая слова Винни. Я тряхнула головой. Хорошо, я ведь всё равно хотела дать ей последний шанс на любовь взамен ненависти. Потянулась мизинцем к её мизинцу, и она зацепилась пальцем за меня, чтобы потом толкнуть кулачком в мой кулачок. Будто никогда не умирала. Наш семейный жест примирения. Мама тут же покачала головой и села ровнее, недовольно проговорила: — Мы задержались.       Какая дурочка! Я рассмеялась. Встала, потянулась, аж настроение улучшилось. Но не стоит питать иллюзий насчёт её поведения — мама и до этого момента иногда казалась просто душкой, а мгновением позже выкидывала что-то эдакое. Отталкивала, причиняла боль. А вот с Винчесто, напротив, всегда такая милая. Течная сучка. Я скривилась. Стоит подумать о них вместе или увидеть их взаимодействие — так сразу злые мысли. Не пойму, кого именно из них ревную. — Так давай полетели, — ответила я.       И мы поднялись в небо.       Полёт выдался довольно коротким, особенно если сравнивать с предыдущим нашим путешествием, и всё равно он занял несколько часов. Солнце давно минуло полдень, когда мы спустились в границах небольшого поселения. Пожилая пара ангелов оглянула нас, зашепталась, но напрямую не обратилась. Я не смогла разобрать их бормотания. Мама несколько раз повернулась, видимо, пытаясь сориентироваться, потом неуверенно повела меня одной из троп, ничем не выделяющейся от двух таких же. — Место совсем глухое, — сказала я, осматривая малолюдные улочки. — Зачем ты купила здесь дом?       Она взглянула на меня. Тихо ответила: — Это уже неважно.       Я закатила глаза. Ну конечно. Но она вдруг продолжила: — На всякий случай. И, как видишь, такой случай представился.       Ага, на случай, если об её интрижке станет известно? — Правильно я понимаю, что ты планировала то роковое свидание с Винчесто? Пошла на риск, но солому подстелила? — Неправильно. — Объясни. — Ты не можешь требовать от меня объяснений. Как я и сказала: это уже не имеет значения.       Врёт. Какое идиотское решение из-за физического желания поставить на кон всё, даже собственную жизнь! Хотя… Чья бы корова мычала. Меня ведь саму тогда чуть не посадили из-за Джека, это ещё на земле случилось. Карен была так зла! И потом… И Мими, и Энди, Дино и Люцифер. Попыталась вспомнить Карен, её конопатый нос, который от неё унаследовал её сын. Джек сам на меня заглядывался, хотя знал, что я встречаюсь с его матерью… А она сама? Зачем связалась с девчонкой, почти ровесницей её сыну? Ему было шестнадцать, мне — девятнадцать. Может, это был единственный момент моей жизни, когда я чувствовала себя такой нужной и ценной. Какая глупость.       Мы пришли к какому-то дому с резными окнами. Мама с силой постучала в дверь, та быстро отворилась. Стоял ребёнок, девочка, ангелочек. Она приоткрыла рот. Мама не стала ждать, пока ребёнок что-нибудь скажет, спросила: — Здравствуй. Где отец?       Из разговора выяснилось, что отец девочки работает в поле, куда мы тут же направились. Рано поседевший мужчина, высокий, но уже сгорбленный так, что никогда не разогнётся, поздоровался с мамой и, вернувшись в дом, передал ей ключи. Он держался так, будто и не знал вовсе ни о каком суде, ни даже о том, что Ребекка — (бывший) серафим. Нас сопроводил юноша, то ли сын, то ли брат тому мужчине, очень похожий на этого пахаря, но моложе и разительно симпатичней. Переглядывались. — Меня Адамит зовут, — он додумался представиться только на пятой минуте нашего пути.       Мы коротко представились в ответ. Он смотрел на нас обеих с еле скрываемым интересом. Ну да, есть на что посмотреть — мама даже красивей со своим нордическим типом, со следами первой зрелости. Но только я отвечала его взглядам и потому он скоро переключился на меня одну. Улыбка его казалась несколько застенчивой и от того даже очаровательной. Высокий, скорее жилистый, чем мускулистый, смуглый от солнца, темноволосый, с золотистыми глазами. Ох, у меня так давно не было мужчины... И женщины, собственно, тоже. Может поэтому я так реагирую на взаимодействия Ребекки и Винчесто? Это как наблюдать хороший фильм, где каждое движение героев пронизано таким эротизмом, что даже рукопожатия достаточно для возбуждения. Хотя всё время нашего путешествия я была такой уставшей, что даже не думала о сексе; и все мои реакции едва ли можно назвать желанием или сексуальным напряжением, всего лишь лёгкое волнение. Я больше раздражалась. Привыкла, что внимание обращено на меня, а тут этого не может быть в принципе; хотя Винчесто всего лишь мужчина, он мог бы. Даже этот Адамит смотрел на маму. Но я его переключила. Это легко. Это всегда работает. Нужно только знать, куда давить. — Вот мы и пришли, милые да-а, — тут он запнулся, неловко почесал макушку, — дамы. — Спасибо, — мама не казалась благодарной. — Спасибо, — я коснулась его плеча, улыбаясь самой очаровательной своей улыбкой. — Так ты здесь живёшь?       Завязали милый разговор про деревню. Ему двадцать два. Тот мужчина — его старший брат. Здесь редко бывают новые лица. А я? Ох, у моей матери здесь дом, но не знаю, задержимся ли... Ты знаешь, есть ли в деревне столяр? Ну конечно, вы, наверное, все друг друга знаете... И, хотя мне жутко было интересно посмотреть на дом (двухэтажный, стоящий на отшибе, но приличнее многих), я решила побеседовать с парнем в надежде познакомиться поближе. Я могла бы летать сюда периодически, верно? Оставляя Ребекку и Винчесто наедине... Невольно скрипнула зубами. Во всяком случае, хотя бы сегодня я нуждаюсь в разрядке.       Нам не удалось много пообщаться: мама скоро вышла переодетая в блузу и брюки, с тугим кошелем и двумя холщовыми мешками. Адамит вызвался проводить нас на рынок и к столяру. Парень изредка бросал на Ребекку неосторожные взгляды, и я сама в эти моменты засматривалась на неё. Если у меня такая же фигура, то ясно, почему мне всегда так легко удавалось найти кого-нибудь на ночь. Уверена, что мои бёдра уже, чем у неё, и значит, менее соблазнительные.       Ох.       Неужели близость мужчины так действует на меня? Низ живота потянуло.       Маме шла высокая посадка, подчеркивая все достоинства её гордого стана. Мне всегда казалось, что люди красивее в одежде, чем обнажёнными; но Ребекка была красива и так и так.       Мы с Адамитом переглянулись и рассмеялись, поняв, что оба смотрели на её пятую точку. О боже, что он думает обо мне? Моё веселье вдруг сменилось злобой. Что он думает обо мне? А о себе? Рот мой неровно искривился и я отвернулась, чтобы никто этого не заметил.       Парень оставил нас у столяра. Пока мы всем закупились, уже близился закат. — Нам придётся заночевать здесь, — сказала мама.       Весь день бледная и вялая, но я ничего у неё не спрашивала. Мне не интересно. Я поняла, что её состояние не волнует меня, только то, как она поступает со мной, и если из-за некоторого недомогания она такая тихая и спокойная, то пусть будет так. — Я прогуляюсь, не против?       Она только слабо кивнула. В сердце кольнуло — вдруг что-то серьёзное?.. Шагнула к ней, легко приобняла, уткнувшись носом в висок, она вкусно пахла своим запахом, не парфюмом, и от нахлынувшей нежности я даже чмокнула её в ухо. — Что ты делаешь? — тихий голос, мягко повела плечами.       Я спросила, отступив: — Всё в порядке? У тебя как будто слабость... — Всё хорошо. Вернись до полуночи.       Я дотронулась до своих губ, будто ещё ощущая гибкие хрящики её ушной раковины. Удивила саму себя. Она ушла. И я пошла к дому пахаря.       Адамит весь раскраснелся, вновь увидев меня. Я вела себя довольно невинно, хихикая над его глупыми шутками и невзначай касаясь его руки, он от этого просто млел, глаза сияли. Но я-то видела, что ему и Ребекка нравилась. Всего лишь мальчишка. А впрочем, разница между ней и мной мизерная — разве значительно то, что у меня каштановые кудри, а у неё прямой блонд? А глаза — серые или зелёные — да разве кто подмечает цвет глаз приглянувшейся девчонки?       Мы пришли к дому мамы. В одном из окон второго этажа горел свет, в другом — нет. — Спорим, что я быстрее через весь дом доберусь до этого окна, чем ты залезешь снаружи?       Он замер, размышляя и широко улыбаясь. Разгадал мою хитрость? Согласится? Кивнул — решил рискнуть. И я тут же побежала в дом. Закрыв дверь, замедлилась, давая мальчишке фору и стараясь не шуметь. Главное, чтоб не разбился. Во тьме сразу разобрала свою комнату по отсутствию света; в коридоре окон не было, значит, точно заберётся, куда нужно.       Я открыла ему, и мы повалились друг на друга, как в банальных ромкомах. Прислушалась, не идёт ли мама на грохот, но никакой реакции не было. Поцеловались. До дела быстро дошли. И быстро закончили. Я с силой отпихнула его от себя, вне себя от злости. Зашипела: — Ты идиот?! Что ты наделал!       Он вообще не созновал, что происходит. А если я забеременею? — Эй, ты чего? — он сел, натягивая трусы.       О боже, я всё время попадаю в неприятности из-за собственной неразборчивости... — Что ты наделал? — пыталась вытереться, но ведь всё внутри. — Ты вообще не понимаешь, да?       Он только моргнул. Прорычала сквозь зубы: — Уходи.       Вытолкала к лестнице, дальше сам пошёл, даже ничего не сказал. Я снова почувствовала себя ужасно одинокой и ненужной, задрожали руки. Свет. Откуда? — Мама? — я бросилась к ней. — Ох, мама... Я опять ошиблась. Я...       Я заплакала. Она не обнимала меня, но и не отталкивала, только терпела, что ли. Я быстро успокоилась. Отошла. Она только спросила: — Кто это был? — Адамит. — Он навредил тебе? — угрожающие нотки. — Нет... Нет. Он... — Что он сделал, Рейчел?       Я не знала, как сказать, но собралась с силами и заговорила: — Мы... Мы переспали и не использовали защиту. Я теперь боюсь последствий...       Она поджала губы, что-то, похожее на отвращение, отразилось в её лице; я почувствовала себя грязной. Я слышала только её неровное дыхание, перешедшее в недовольное сопение, прежде чем она сказала: — Пойдём.       Мы спустились на первый этаж, мама разожгла камин и стала над чем-то колдовать. Я села на диванчик. Дом, конечно же, отличался от нашего, находящегося в пригороде Аннаполиса... И в худшую сторону, но обставлен достаточно уютно. Я заёрзала, ощущая жжение и зуд. — Тут есть туалетная комната? — Слева, — искоса взглянула на меня.       Быстренько подмылась. Вернулась. — Пей, — приказной тон, со звоном опустила стакан на столик.       Неуверенно взяла отвар в руки. — Пей до дна.       Послушалась. Жуткая горечь. Согнулась пополам. Мама подала мне ведро, и я припала к нему, рвало желчью. Она молча наблюдала за мной. — Что это было? — спросила я хриплым голосом. — Экстренная контрацепция.       Она сделала мне другой напиток, мятный чай, также приказав пить. Чувствовала себя неважно. Сделала несколько глубоких глотков. Я была в состоянии оглушения, в прострации после произошедшего, больше в физическом потрясении, чем в каких-либо моральных переживаниях. Я не продумала в голове, а сразу задала вопрос: — А откуда у тебя это средство?       Мне стало душно в груди. Мама сделала глоток из своей чашки, ответила: — Мы были сегодня на рынке.       Она купила это для себя, правда? Интересно, а когда она собиралась?.. Обронила стакан, тот со звоном разбился. Ненавижу! Почему, почему? Она это купила, чтобы спать с Винчесто, да? Чтобы...       Напоролась на осколок и завыла. — Стой! Хватит топтаться по стеклу. Рейч! — она перехватила меня за руки. — Да что с тобой?!       Я не могла объяснить ни для себя, ни, тем более, для неё, что со мной происходит. Сейчас я пытаюсь сойти с осколков, но с каждым шагом те впиваются мне в ногу всё глубже и глубже — это всё, что я понимаю о себе сейчас. Хочу ударить её, задушить... Быть вместо неё. Быть с ней. Быть любимой. Быть.