Жмыр в мешке!

Виктор Руквуд пришёл в сознание. Обстоятельства его потери в памяти отсутствовали; руки, крепко стянутые за спиной, затекли, горло сдавливал ошейник. Палочки, понятно, не было. Он подозревал, что однажды закончит так. Врагов он нажил предостаточно. Последние десять лет, с тех пор, как не выгорело дельце с Древней Магией, Руквуд провёл в бегах, но его всё равно достали. Болел затылок, болело всё тело, взгляд едва фокусировался на обстановке. Он лежал на подстилке в невысокой клетке, в которой едва возможно было сидеть, не задевая головой потолок. Но дверца была открыта, будто приглашая вылезти наружу, в тёмную, просторную комнату. Виктор воспользовался возможностью. Поднялся на ноги, оглядывая помещение. Разруха. Он очутился будто в кабинете богатого поместья, которое оказалось заброшено на долгие годы, разрушено и забыто. В сумрачном полумраке силуэтами вырисовывались контуры мебели, дорогой и тяжёлой, но сломанной, кучи хлама в углах, трещины и плесень на стенах. Кто бы тут ни обитал, он не удосужился привести обстановку в порядок. Осторожно ступая по скрипучему паркету, Руквуд выискивал что-нибудь, что помогло бы освободить руки. На массивном письменном столе, покрытом слоем пыли, не оказалось ничего полезного. Приняв решение сперва валить, а потом решать менее насущные проблемы, Виктор развернулся к двери. И замер. В дверном проёме стояла высокая фигура, наблюдая за его действиями со снисходительным любопытством. Полумрак смазывал черты, но Руквуд не узнавал незнакомца. Значит, не успел перейти ему дорогу лично. Рассудив, что скрываться поздно, Виктор выпрямился, нахально вздёрнув подбородок. — Чем могу быть полезен? — спросил он так, будто был хозяином кабинета. — Здравствуй, Виктор, — тихий голос незнакомца был почти сердечным. — Присаживайся. Руквуд опустился на колченогий стул, неосознанно оставляя собеседнику и, вероятно, своему пленителю громоздкое кресло. Тот двинулся вперёд. Взгляд прошёлся по дорогому костюму, по трости в его руках, выше, по затянутым в кожаные перчатки ладоням, к лицу. Виктор посмотрел в затянутые бельмами пустые глаза, и собеседник, точно почувствовав, усмехнулся. — Я так долго искал тебя, Виктор, — прошептал он почти ласково. — Но я тороплю события. Я так и не представился: Оминис Гонт. Он протянул затянутую в чёрную кожу ладонь. Руквуд, всё ещё сидящий со связанными руками, не шелохнулся в ответ на этот жест. Гонт. Знакомство нравилось ему всё меньше. — И что же вам понадобилось от меня, мистер Гонт? — не подавая виду, Руквуд вальяжно развалился на стуле. Слепые глаза остановились на его лице. — Я ещё не решил. Представляешь, Виктор, ты — всё, что у меня осталось. Руквуд вздёрнул бровь, пытаясь понять, что от него мог хотеть представитель этого безумного семейства. Собеседник милостиво пояснил: — Двенадцать лет назад ты проклял девочку недалеко от Фелдкрофта. Не припоминаешь? Руквуд нахмурился. Воспоминания о былых временах разжигали в нём старую злость. Всё разрушилось, всё рассыпалось в одночасье: пепламбы, браконьерская сеть, подпольные арены, подмятое министерство. Его ум занимали материи более существенные, чем девочки из Фелдкрофта. Привычкой запоминать своих жертв он не страдал. — Допустим. И? — Её звали Анна Сэллоу. Ей и её брату Себастьяну довелось быть моими друзьями. Единственными друзьями. Руквуд подавил желание досадливо поморщиться. Если дело было в личной мести, шансы откупиться и выкрутиться падали. Гонт продолжал: — Себастьян так хотел вылечить сестру. Он обратился к Тёмным Искусствам — и закончил свою жизнь в Азкабане. Ошейник на горле Руквуда, покрытый рунами, угрожающе пульсировал в такт словам. — Анна умерла год спустя. От твоего, Виктор, проклятия. И у меня никого не осталось. К счастью, наша общая знакомая успела поведать мне, чьих рук это дело. Шестым чувством Руквуд понял, о ком речь: девчонка, которая спутала ему все карты. Укол ненависти и любопытства заставил его задать вопрос, пусть собеседник был явно не расположен к нему. — Что с ней в итоге стало? — Она покинула Британию. Очень давно. Но это, друг мой, не имеет никакого отношения к нашей беседе. Рука в перчатке легла на плечо, болезненно сдавила. Виктор искал варианты, как бы ему ответить и как выкрутиться из этой крайне неприятной ситуации. Он знал, что его скользкая дорожка рано или поздно может привести к подобному исходу — медленной и мучительной смерти, — но сдаваться не собирался. Он был обезоружен и связан, но порой быстрый ум и изворотливый язык оказывались действенней любого оружия. — Мне жаль, что так вышло, — заверил он, выражая голосом всю возможную искренность. — Это была ошибка молодости. Гонт оставил его реплику без ответа, продолжая свой рассказ: — Я искал тебя, Виктор. Не могу сказать, что затем, чтобы посмотреть в глаза или поговорить по душам, и даже не из мести — просто мне больше ничего не оставалось. О, это было не просто. Разумеется, не просто. Руквуд бежал из страны и принял все меры: менял имена и места, даже волшебные палочки, не задерживался на одном месте дольше, чем положено. Но потом наивно понадеялся, что десяток лет спустя всё улеглось, и поплатился. — Я искал в Британии и за её пределами, обращался ко связям, которыми раньше побрезговал бы, прибегал к средствам, к которым клялся не прибегать, — произнес Гонт, и его мутные глаза зловеще сверкнули. — Я изучил всё, что было когда-либо известно о человеке под именем Виктор Руквуд. Готов утверждать, что знаю тебя лучше, чем родная мать, чем любой из преданнейших соратников, чем самый ближайший друг… если у тебя такие когда-либо были. «Переговоры не сработают». Руквуд вскочил, ударил ногой, надеясь воспользоваться неожиданностью и обезвредить противника. Но небрежный взмах тростью — и обездвиживающее заклятие сковало его. Толчок в грудь уронил его обратно на стул. Гонт цокнул языком. — Что ж, перейдём от бесед к действиям. Трость всё ещё была направлена ему в грудь, и Руквуд готовился к Круцио, которое вот-вот должно было обрушиться на него. Но Гонт лишь поморщился. Короткий замах, жёсткий удар, и переносица хрустнула, оставляя металлический привкус во рту. Второй удар пришёлся по скуле. Сущее баловство, Виктор и с некоторыми своими любовницами обходился жёстче. Гонт остановился на двух ударах. Его недвижимая фигура выражала презрение и брезгливость. — Может, осознание, как ничтожно ты провел свои последние дни, успокоит мою душу, — протянул он. — В клетку! Руквуд не шелохнулся, и тогда невербальное заклинание грубо швырнуло его за решётку. В клетке он провёл последующие долгие дни. Его тюремщик временами появлялся в комнате, писал что-то за столом, читал книги в кресле в окружении всё той же разрухи, не зажигая ни свеч, ни магических огней даже после наступления темноты. Не опускался до пыток, не обращал на пленника внимания, но оставлял ему воду и хлеб. Такое положение дел Руквуда почти устраивало: повышало шанс на побег. Более того, сидя в этой клетке, он уже не был вынужден заботиться о собственной безопасности, избегать авроров и других неприятелей, снова менять подставные личности, продумывать схемы и комбинации. Чудесный перерыв от этой надокучившей рутины преступника. Временами Руквуд заговаривал с Гонтом — осторожно подбирая слова на нейтральные темы и прощупывая почву: не удастся ли заговорить ему зубы и разжалобить? Парень оказался мягкотелым, раз обходился с ним так великодушно, что иногда даже выпускал из клетки, позволяя размяться. Порой высказывания приводили к очередному удару тростью, порой Гонт даже поддерживал разговор, как будто у него действительно не было собеседников, кроме Руквуда. В этот раз он вальяжно развалился на шатком стуле рядом с креслом, в котором восседал Гонт с номером Ежедневного Пророка в руках. Сейчас бы кружечку холодного пива, и жизнь станет вовсе и не плоха. И содрать бы с горла клятый ошейник, который грозит придушить его, как только Гонту что-то не понравится. Тогда остальное, палочка и свобода, приложится. Гонт отложил газету, и Виктор тут же подтянул её к себе, с любопытством пробегая глазами по заголовкам. — Мне кажется, ты тут слишком освоился. — Человек привыкает ко всему, — пожал плечами Руквуд. — К лишениям, унижениям, неволе. Внимание Гонта оказалось приковано к нему. Виктор понимал, что ходит по тонкому льду, провоцируя своего пленителя, но в этом и состоял его замысел. Мальчишка показал, что из себя представляет: он явно поехавший, но к жестокости не расположен. Нужно вывести его на эмоции и заставить совершить ошибку. Пусть это чревато, но Руквуд как никто другой умел идти на риск. — И к боли тоже. Жаль, Гонт был слеп. С таким в гляделки не поиграешь. — Твоей подружке не повезло оказаться не в том месте не в то время. — Заткнись. Ошейник угрожающе сжался на горле, но не последовало ни заклинаний, ни ударов, и Руквуд продолжил: — Для неё всё закончилось. Ей больше не больно. Можно только позавидовать её участи. Невербальное заклинание дёрнуло за ошейник, заставив закашляться и упасть на колени перед Гонтом. Виктор упёрся рукой в его колено, так близко от трости, которая заменяла ему волшебную палочку… — Месть ничего не изменит. — Заткнись. Скупое движение — Виктор сначала даже не почувствовал боли, только влагу, потёкшую по шее. Он рефлекторно дёрнул рукой, провёл кончиками пальцев по кровавой ране на месте отсечённого уха. Холодная, обжигающая боль медленно нарастала, но он обращал на неё внимания меньше, чем на назойливую муху, переведя взгляд на Гонта и ухмыльнувшись. Всего лишь ушная раковина. Сам Виктор творил со своими неприятелями вещи гораздо хуже и был готов даже пожертвовать парочкой пальцев, лишь бы выбраться из передряги. — Столько лет прошло, пора отпустить. Рука в перчатке затолкала что-то ему в рот — что-то тёплое, мягкое, сочащееся кровью. Металлический вкус заполнил рот, когда Руквуд с хрустом вонзил зубы в собственное ухо. Левая часть головы почти онемела, адреналин бежал по венам. Теперь Виктор опирался обеими руками на колени Гонта, демонстративно дробя зубами хрящи и ошмётки кожи. Его мучитель сидел без движения, как манекен, не возражая против такой близости. Не будь он слеп, Руквуд бы нахально смотрел ему в глаза и ухмылялся. Руки Виктора скользнули выше по бёдрам Гонта, размазывая кровь о тонкую, дорогую ткань его брюк. Заветная трость была так близко, но мышцы под ладонями были напряжены, выдавая настороженность хозяина. Ничем не выдавая своей настоящей цели, Виктор, опьянённый болью и адреналином, выплюнул отрезанное ухо и потянулся к чужой ширинке. Гонт удивлённо дрогнул, но ничего не предпринял. Извращенец. Руквуд пододвинулся ближе, высвобождая из белья пока не заинтересованный происходящим член. От потери крови кружилась голова, но Виктор был полон решимости довести отвлекающий манёвр до конца. Сосать члены раньше ему не доводилось, но не такая уж это и хитрая наука. Вкус собственной крови во рту перебивал все другие вкусы и запахи. Чужая плоть медленно твердела, сдаваясь в ответ на энергичные движения Виктора. Он вспоминал лучших умелиц самых злачных борделей, в которых бывал, их влажные, горячие ротики и ловкие языки, воспроизводя те же движения на члене Гонта: обводил языком головку, то вбирал глубоко и энергично, то замедлял темп и дразнил лёгкими, медленными прикосновениями. Он не отказался бы, чтобы всё то же самое провернули и с ним. Фантазии и воспоминания казались настолько реальными, что он ощущал фантомные женские прикосновения и медленно возбуждался сам. Член во рту был нежным, но твёрдым и горячим, не вызывая ни капли отвращения, напротив, Виктор стал входить во вкус к этим ритмичным, медитативным движениям. Рубашка, пропитавшаяся кровью, липла к телу, и он высвободился из неё. Холодный воздух приятно контрастировал с жаром в теле, заставив покрыться мурашками. Гонт опустил ладонь Руквуду на затылок и начал толкаться навстречу, жёстко и глубоко. Его другая рука всё ещё крепко сжимала набалдашник трости. Сумеречный полумрак в комнате, боль, марево фантазий и возбуждение, головокружение от кровопотери и слабость в теле. Виктор терял счёт времени, утрачивал связь с реальностью. Он уже забыл о своём плане, забыл о плене, казалось, ещё немного, и он совсем потеряет сознание или даже так и умрёт, с членом в глотке. Все его усилия ни на йоту не приблизили Гонта ни к оргазму, ни к утрате бдительности. Руквуд уже перестал стараться, лишь позволял сношать себя в рот. Внезапно всё прекратилось. Гонт остановился, так и не кончив, вытащил изо рта Виктора свой покрытый кровью и слюной член. Оттолкнул Виктора, и он так и повалился спиной на пол, не имея сил подняться. Только наблюдал снизу вверх, как Гонт с нескрываемой брезгливостью очищает себя заклинанием, застёгивает брюки, даже стягивает перчатки и роняет их на пол. Безразличное спокойствие окутало Виктора, смутные образы прошлого, где ему чуть за двадцать, где он ещё полон сил и готов вершить хитроумные схемы и вероломные набеги, казались более реальными, чем этот заброшенный дом, этот пыльный паркет, этот безумный человек в дорогом костюме. Он едва шевельнулся, даже когда его окатили едко пахнущей жидкостью. Он закашлялся, задыхаясь. Гонт оставил его, начал ходить по комнате, щедро обливая пол, стены, груды хлама в углах, массивное кресло и колченогий стул, старые книги, потёртую мебель. Он остановился в дверном проёме, будто одаривая помещение последним взглядом. И уронил на пол одинокую искру. Взметнулось зарево, впервые освещая эту тёмную комнату. Как Гонт покидал охваченное пожаром древнее поместье, Руквуд уже не видел.