Значок за семейные ценности

      Дым от костра взвивался высоко в небо, алые искры подпрыгивали, опаляя траву, и тут же гасли. Нестройный хоровод с шумом кружился вокруг пылающего огневища. В воздухе витал запах жжëной травы и мокроватой речной земли. Девки у костра затянули свою песню, и она весёлым напевом понеслась над лесом, отпугивая любопытную нечисть. Слава скользнул глазами по народу — отыскал взглядом Мирона. Его окружили дивчины с соседней деревни, весело смеющиеся и примеряющие на его голову с вьющимися волосами венки. От реки веяло приятной прохладой. Хоровод наконец разошёлся, и через костёр с задорным визгом уже начали прыгать первые парочки. Отвлёкшись на Алёнушку, совсем юную дочку кузнеца Андрия, которую впервые взяли на празднование, Слава не заметил как Мирон оказался рядом, отбившийся от компании ищущих его внимания девушек. — А ты чего один здесь? — поинтересовался он, трогательно поднимая голову, чтобы поймать его взгляд. — А с кем мне быть? — усмехнувшись, ответил Слава и с нескромным интересом скользнул взглядом по губам Мирона. — Неужто никакая красавица не захотела с первым парнем на деревне вечер провести? — Как видишь, только ты изъявил желание. Мирон на это только рассмеялся и, озорно сверкнув глазами, спросил: — Считаешь меня красавицей? — Как и все сегодня. — Как хорошо, что они мне неинтересны, — он огляделся, будто опасаясь, что их кто-то подслушивает, а потом протянул ему свою раскрытую ладонь. — Пошли через костёр прыгнем, коли не боишься? И сказал он это так сладко-сладко, что у Славы аж всё внутри заныло, запросило. Он сжал в своей руке ладонь Мирона, поражаясь тому, насколько она миниатюрная, точно девичья, и стыдливо подумал, как же приятно её так держать. А потом, не успел он опомниться, его утянули к костру. Они вместе разбежались, и Славе показалось, будто огонь сам под голыми стопами разошёлся, лизнув их согревающим жаром. Он затаил дыхание, прилипая взглядом к Мирону, улыбающемуся лёгкой, свободной улыбкой. Ресницы его — при свете огня — казались совсем золотыми и отбрасывали длинные ползучие тени на щёки. Он был красив своей естественной мужской красотой, но было в чертах его лица что-то хрупкое, волнующее. От дыма глаза заслезились, и Слава отвёл взгляд, в ту же секунду приземляясь на землю, чувствуя её прохладную влажность под ногами, всё ещё сжимая руку Мирона в своей. Стало весело и легко, будто бы он после тяжёлого дня сходил в баню и испил холодного кваса. В груди поднималось какое-то шалое озорство, а Мирон смотрел так порочно и призывно, что тут же захотелось поцеловать его алые губы и облапать, как лапают девушек на сеновале — любовно и грязно. А Мирон, будто читающий его мысли, посмотрел так пронзительно, будто говорил: «вот он я, возьми, если сможешь». Вспомнился слух, который долго ходил по их деревни. Поговаривали ведь, что матерью Мирона была полудница, полюбившая тихого целителя, жившего на окраине их деревни, а после покинувшая семью с приходом зимы. Отец остался один с ребёнком на руках, любил его жутко, воспитывал, про травы рассказывал, и мальчишка вырос в смышлёного юношу. Но за Мироном так и закрепилось, и кличут его до сих пор сыном полудня, потому что каким бы умненьким он не был, а красив оказался страшно. С глазами голубыми, как небо в жаркий летний день, с тëмно-рыжими вьющимися волосами и блеклыми веснушками, разглядеть которые можно было только если близко его лицо рассматривать, Слава это знал ещё со времён их первой стычки, когда дело чуть ли не до драки дошло. А сейчас вон как обернулось. В общем, было во внешности Мирона что-то колдовское, манящее и он, заглядывающийся ещё в деревне на чужую фигуру, сейчас совсем поплыл. — Жарко возле костра, — горячо зашептал Мирон ему на ухо, прильнув к чужому плечу, — пойдём в лес, а? Там полянка есть одна неприметная. У Славы от этого шёпота, от хитро прищуренных глаз, от сладковатого запаха самого Мирона, будто мёд в груди разлился, а желание поцеловать каждую веснушку на изящном теле стало такое сильное, что аж руки от него задрожали. Чужая ладонь показалась обжигающе горячей, и он сжал её как последнее, что удерживало его рассудок в реальности. Мирон повёл его вперёд, периодически оглядываясь и улыбаясь так обещающе, так ласково, что это начинало казаться невыносимым. Вслед им кто-то из деревни одобрительно засвистел, но они оказались слишком поглощены друг другом, чтобы обратить на это внимание. Слава прошёлся по крапиве, обжог себе ноги, но взгляд оторвал от Мирона только тогда, когда хлёсткие ветви берёзы ударили его по лицу. Мирон быстро выскользнул из поля зрения, и Слава сначала растерялся, а потом увидел в ночной темноте чужой силуэт, освещаемый только лунным светом, показавшийся белёсой каплей на тёмном полотне ночного леса. Мирон скинул рубаху, оставшись только в штанах и, развязав их, двинулся к Славе, замершему от открывшегося перед ним видом. Кожа его была горяча, а губы — как он и представлял — на вкус оказались, будто крепкая настойка на смородине, дурманящая голову. Слава огладил руками чужие лопатки и с удовольствием повалил Мирона на покров из травы и мха.