Сборник историй по заявке "спанктобер"

Залитый светом полдень как залитый бак бензина — что-то предвещает. Какой-то долгий путь. А вот вечер, залитый полумраком и предвкушением, сулит нечто острее иголок и направленнее стрелы. Два ярких огня. Первый, от высокого торшера, заливал обстановку винными оттенками. А другой источник — фигура, помпезно выделяющаяся поодаль, как солнце в закате. Мои мысли объяло пламя викторианского кострища. Языки поднялись от свернувшегося звездными телами солнечного сплетения и начали облизывать лицо красной краской, от шеи до линии волос. Жажда распространилась со скоростью света по нервным окончаниям. Я смотрел на него и не мог сдвинуться с места. Абсолютная тишина обволакивала с момента, как я вошел в элитную квартиру. Я не видел лица моего светила, но всем телом ощущал статность, спрятанную под одеждой молодого и дерзкого изваяния. Как могло существовать настолько двойственное существо? Нежный возраст, юный пытливый ум, пластичность среди учебных дисциплин. И в то же время стойкий, властный и недоступный молодой человек. Он тоже не двигался. В его положении он мог себе это позволить. Он испытывал меня. Наблюдал. Стоять было тяжко. Костюм начал давить и удушать. Настолько невыносимо, что я готов был поломаться на полушаге. Но вместо того, чтобы рухнуть, я начал снимать давящие на меня слои. Сперва я избавил себя от пиджака. Галстука и так не было, поэтому следом за рубашкой отлетели ботинки. Ремень был вытащен за секунду, но вот его я решил далеко не убирать. Он грел мою руку, пока наконец стыд от лишения брюк не застал меня на середине представления. Цирковой пудель для дрессировки или все же человек, нуждающийся в особого вида заботе? Посмешище или единоличная игрушка с бьющимся сердцем? Мы никогда не говорили. Вообще никогда не соприкасались. Ловя лишь мимолетные взгляды и то, что в них отражалось. Он увидел мою пустоту и отраженную от себя несбыточность. А я видел бирюзовый штормящий прибой, достаточно сильный, чтобы унести с почвы, но достаточно теплый, чтобы согреть. Мою растерянность рассекретили, будто я и не умел носить маски все будничное время. Каким-то образом, едва уловимый призрак на лекцях в моей аудитории мог четко улавливать мои аварийные сигналы. — Анатолий Васильевич, не возражаете, если я этим воспользуюсь? — конечно же он имел ввиду ремень, ведь на мне кроме боксеров и его в руке ничего не осталось. — Никита Сергеевич, я настаиваю, — в конце концов за этим я и пришёл. Когда тяжело и холодно на душе, когда невыносимо от мыслей, пусть хотя бы физической болью уравновесить себя самого. Я подошел и вручил орудие в протянутую ладонь, заметив, что мой властелин стоит одетым, но абсолютно босой. От одного только вида обнаженной стопы готов был вырваться всхип. Но каким-то чудом я смог его удержать. Я огляделся в поисках подлокотника, чтобы не упасть от эмоций, но предупреждающий голос заставил меня вздрогнуть: — Не здесь. Я замер, и тут же кожаная петля обняла мою шею. Никита вдел конец в пряжку и затянул. Достаточно сильно, чтобы закрепить, но достаточно свободно, чтобы дышать. Он потянул меня за собой, ступая босыми ногами по мягкому ворсу. Я следовал по пятам, стараясь не ткнуться в элитную спину, немного пригнувшись. В огромной ванной комнате меня ослепило. Не столько пространством и элитарным дизайном, сколько льющимся светом. Его было много, от карнизных неоновых полос под раковиной и джакузи, до точечных диодных ламп на потолке. Пахло волшебно. Смесью трав и масла сандала. В нишах стен поблескивали всевозможные скляночки и банные принадлежности, от мягких тканевых губок до жестких скрабирующих мочалок. За спиной на двери уютно пристроились два пушистых, бирюзовых как волны в глазах моего пленителя, халата. Ради такого зрелища я бы мог провести несколько дней на голодном пайке. Буквально. Слишком роскошно, слишком подходяще ему. Даже босому, Никите шло вот все это до последнего сантиметра. Лишь я оставался невнятным пятном в этой комнате. — Развернись и сними. Ремень повис на мне галстуком, и во мне что-то «ухнуло» вниз от потери нашей связи. Но инструктаж не давал рассредоточится. Я медленно повернулся спиной и снял боксеры, поочередно поднимая ноги. Их выдрали у меня из руки, стоило только обеим ступням почувствовать равномерно подогреваемый пол. Бесшумно повернулись краны. Вода хлынула из двух источников. Один, судя по звукам, начал наполнять джакузи. Второй расссеивался лейкой для душа. — Следов почти не осталось, — констатировал он, напоминая о прошлой экзекуции и осматривая территорию моего тела. — Не имею возражений их обновить, — ответил я скорее формально. Ведь от моих слов уже ничего не зависело. Руки Никиты возникли в поле моего зрения с обеих сторон: — Конечно ты не имеешь, — раздалось у затылка с усилением шипящих звуков. А ловкие пальцы освободили меня от ремня. По коже сначала прошлись массажные струи теплой воды. Было приятно, но не надолго. Мокрое тело боль ощущает особо. Уверен, Никите это известно, физику он вряд ли прогуливал. — Руки за голову, Анатолий Васильевич. Первый удар вышиб искры из икроножных. Я резко вздохнул и в глазах потемнело. Никита был сбоку и сразу поймал, качнувшегося слишком неаккуратно, за локоть. — Нужно стоп-слово? — Видимо он испугался. — Похоже, нужно в спорт-зал, — да уж, позорная выдержка. — У меня есть и спорт-зал, — успокоил-похвастал мальчишка. — Если я заслужу, — вернул я любезность и выпрямился в струнку в готовности. — Что ж, посмотрим. Физика работала. А на равне с ней механика и биохимия. Я представлял чертежи, и графики, и клетки. Расставлял бессмысленные значения в немыслимые формулы. А Никита расчерчивал личным почерком мне ягодицы. Не столь аккуратно, как стерженем по миллитровке, сколько со всеми валентностями периодической боли, кроме десятки. Дыхание сбилось, бабочка мышц на спине свернулась в куколку. Выдохи стонами резали собственный слух. Пот охлаждал только лоб, а тело горело, как в бане. Сознание уплывало. Сначала почудился дивный островок тропической зелени. Зной разбавлялся шумом волны. Затем свет превратился в оливковый, а вместо песка чьи-то руки бережно отбуксировали меня до воды. Прислонили к коралу. Подплывшие яркие рыбки успокаивающе о чем-то болтали. Знать бы о чем… — Хорошо, а теперь медленно возвращайся ко мне, — голос Никиты вынырнул как из глубины. Всё такой же требовательный и спокойный. Связывающий конечности и словно кладущий тонкие пальцы на мое горло. — Я здесь, — ответил я сипло. — Хорошо, — снова повторил Никита, но уже звуча так, будто это улыбка. Я открыл глаза, чтобы убедиться. Он медленно водил по мне пенной губкой, трепетно-нежно ведя по рукам, ключицам и скулам. Сзади по шее и обратно к груди. Вода покрывала мне все остальное. Я стал любоваться им, подложив под тяжелую голову кулак: рукава рубашки завернуты по локоть, местами ткань прилипает к телу, взгляд загадочный и совсем не колючий. Губы почти расплываются в тонкие линии. Почти. — Я что-то могу для тебя выполнить? — спрашиваю не потому, что обязан, а потому что счастлив от эйфории. — Вам так не терпится вылететь с кафедры за аморальное поведение? — А что я сейчас делаю — не аморально? — Нет, это сойдет. За индивидуальное практическое занятие с отработкой дополнительных данных по заданной дисциплине. — Я не преподаю обтекаемость физических тел, Никита Сергеевич. — Не в том направлении, Анатолий Васильевич. Первый пункт основной части моего проекта называется «Изучение и планирование». — Хм. — «У него на меня планы? Интересно, каков же масштаб всей теории, если сегодня только начало».