Рекурсия

      В какой момент всё пошло наперекосяк?       Саша не думал ни о чём, когда, стоя босиком в пустой кухне, стискивал обеими руками рукоять небольшого столового ножа. Ледяной потресканный линолеум неприятно впивался в ступни, пошивал холодом. Шею костлявыми руками обнимали безмолвные призраки, стремящиеся в любой случайный момент сжать пальцы капканом.       Незакрытая форточка позволяла осеннему ветру разгуливать по квартире, выдувать гнилостный запах спиртного, оставленного любезной тётушкой. Уличная темнота рябила за окном звёздами, в груди Собакина петардами взрывались сверхновые, опаляя ядерным пламенем глотку. Так темно, так тихо, так беспечно. Саша на мгновение умудрился словить поверхностный кайф. Будто вмазало по венам и резко отпустило, сняло состояние эйфории и утянуло его на дно, смешав с безразличием.       Металл ножа выглядел неуместно в слабом контрасте с бледной собственной кожей, хотя сам Саша не ставил под вопрос ситуацию, в которой находился. Всё, что происходило, было правильным. Это животный рефлекс, инстинкт, физическая инерция. Неважно, как Саша оказался на кухне один и почему вдруг достал нож, всё произошло на подсознательном уровне, как когда рука сама дёргается от пылающих искр пламени или ноги передвигаются быстрее при побеге от бешеной своры.       Только теперь Саша должен проглотить что-нибудь острое.       Должен. Так надо.       Нож подходил.       Длинный и холодный, прекрасно режет. Под глазами появились ехидные складочки, когда Собакин маниакально улыбнулся в одиночестве помещения — серые глаза его пошли иллюзорными кругами. Он не думал. Он знал, что делать. Нечто глубинное диктовало ему правила игры, и то же нечто направляло покорного Сашу к действию.       Лезвие плашмя коснулось языка, Собакин прикрыл глаза от небывалого наслаждения. Всё, чем он жил раньше, шло вразрез с восхищающим привкусом металла. Собакин рьяно облизал острие, с лязгом проехался по колечкам пирсинга, проталкивая столовый прибор глубже.       Нож резанул по нёбу, в глотку потекла отсыревшая ржавая кровь.       Собакин закатил глаза, в полном блаженстве оседая на пол — ноги стали ватными и больше не держали. Нездоровое возбуждение тяжёлым грузом завязалось в животе, восторгом прокатилось по горячим венам. В венах текла магма. Собакин хотел пустить себе кровь.       Он мелко облизывал лезвие, мягкие восприимчивые ткани языка расходились, как кинетический песок, а Саша стонал утробно, начиная захлёбываться в пузырящейся крови. Дорожки слёз расчертили щёки, но ему совсем не было больно, — радостно.       Условные призраки щекотали кадык, побуждали заглотить чуть глубже. Собакин больной, совершенно безумный, ему нравилось давление острия на нежные стенки глотки. Колени разъехались, он заскулил почти просяще, и, если бы не занятые руки, Саша бы не удержался от поглаживаний паха.       Собакин попытался проглотить, запрокинул голову к серому потолку, но шло отнюдь не так успешно, как хотелось бы. Многочисленные расчерченные зигзагами царапины — совсем поверхностные и глубокие, раскосые — уже не давали свободно безболезненно дышать и проглатывать слюну, смешанную с кровью. Собакин захлёбывался; или задыхался от ножа поперёк горла. Он хрипел и глотка булькала в ответ, скопившееся во рту безумие уже стекало на пол безобразными разводами. Кровавые пятна пропитывали одежду, втирались в трещины линолеума.       Саша закашлялся, экстаз сменился явными рвотными позывами, однако он постарался расслабиться и пропускать всё только внутрь. Он ведь не умрёт от потери крови, если она фактически останется в его организме?       Излишки продолжали неритмично капать. Саша глотал лезвие, внезапно показавшееся чересчур широким и длинным. Оно не проходило внутрь, не даровало облегчения — оно комом встало поперёк, отрезая любые пути к дыханию. Из последних сил холодными мокрыми пальцами Собакин попытался захватить рукоядь на уровне линии зубов, но провалился. С хрустом. С треском. Новый приступ кашля с комками крови сотряс ослабшее тело, а лезвие неудачно вошло в плоть. И… вышло.       Осипшие стоны сотрясли тишину ночи, когда кончик пальца коснулся кончика острия, насквозь торчащего из шеи. Рваная ранка послужила новым канальцем для того изобилия выпущенной крови, что уже бурлило в горле. Артериальная алая кровь пропитала капюшон любимой зелёной куртки.       С запоздалым ужасом, будто очнувшись от дымки сна, Саша понял, что умирал. Понял, что собственноручно и абсолютно отвратительно погубил себя, оставил Антошу где-то там в нескольких кварталах без друга. Давать заднюю было поздно. Костлявые пальцы сомкнулись на шее крестом.       Собакин очнулся в кровати с задушенным вскриком, панически ощупывая своё искалеченное тело на наличие повреждений. Всё чисто. Пальцы прошлись по губам, но кроме слюны во мгле комнаты не отражалось ничего. Никакого красного. Никакой крови.       Сашка жалобно заскулил, зарываясь в лохматую копну волос вспотевшими ладонями. Эффект особо реалистичного сна не отпускал его, и фантомные глубокие порезы продолжали нещадно печь. Состояние напоминало ужаснейший бэд-трип, Саша знал, что его можно ждать, если на ночь закинуться чем-то из психоделиков. Его проинформировала Милена, вкладывая в ладонь цветастую странную марку. Но он не принимал. Совсем ничего.       Значит, просто дурной сон. Собакину не привыкать к играм разума, ему не первый раз приходилось мучаться от ужаса после особо ярких сновидений. И всё же он никогда не убивал себя раньше. Не прибегал к таким омерзительным методам. Не мучал.       Юноша сел на развороченной кровати, пропитанной чем-то отвратительно пахнущим. Его обитель едва ли была пригодной для жизни обычного старшеклассника, Саша понимал это, но не смел жаловаться. Как будто у него были иные варианты…       Просевший матрас жалобно заскрипел под весом Сашки, кровать заходила ходуном. Телефон Саша нащупал вслепую, наугад — глаза метались по комнате в ожидании продолжения кошмара. Превозмогая себя, Саша пытался выровнять дыхание и немного прийти в норму, однако параноидальное чувство чего-то гнетущего не покидало его. В животе закручивался противный чёрный комок страха. Собакин снова чувствовал себя маленьким мальчиком и как никогда нуждался в материнской поддержке. Хватило бы даже несколько слов. Касания к макушке.       Саша, поглаживая оголённое плечо и локоть одной рукой в немой поддержке, второй быстро разблокировал мобильник. До неприятного яркие обои резанули в лицо вспышкой. Саша дрожащим пальцем ткнул в «контакты» и судорожно пролистал в середину списка. «Милена» и «Тошенька» одинаково маняще смотрели на него, но он знал, что настоящий комфорт ему мог бы подарить лишь один человек. Милене он может с чувством накричать и наматериться в трубку, рассердить её средь ночи, но по крайней мере без зазрения совести спустить весь пыл и неприятное чувство беспомощности. Если пожаловаться на плохие сны Антоше, то друг скорее всего расстроится и будет переживать. Саша не хотел быть причиной его волнений. Но перспектива услышать его голос… Ласковый, хриплый спросонья, вяло произносящий «Собакин, ты придурчик, что ли, в три ночи звонить?» Она слишком манила.       С нервной улыбкой Саша кликнул на иконку друга и расслабленно откинулся к спинке кровати, готовый поболтать ни о чём и окончательно успокоиться.       Не издав ни единого гудка, телефон погас.       — Что за хуйня? — Собакин сматерился под нос, вертя в руках отключённый мобильник.       Он даже не нажимал на принудительную перезагрузку. Да и зарядки была полная шкала. Чертовщина.       Сашка обречённо откинул бесполезную жестянку, и обнял себя уже обеими руками, пытаясь согреться — настоящий мороз начинал пробираться под кожу иголками. Чувство какой-то недосказанности, незавершённости чего бы то ни было не отпускало его. Очень хотелось к Антоше. К нему в кровать, где всегда тепло и опрятно, где мягкий приятный матрас и тяжёлые тёплые одеяла с мультяшными персонажами. Где Тошины руки могут изредка обнять за плечи, где его же ноги забавно перекидываются поперёк Сашкиного туловища и сонно тянут к себе. Антоша всегда мило сопел, звук его дыхания и сонного мычания дарили лишь умиротворение, рождали тёплые чувства. Сашке необязательно даже было спать в такие моменты, казалось, будто поток жизненной энергии наполнял его благодаря спокойствию и комфорту Тяночкина. Вот это зовётся любовью, да?       Позитивные мысли были приостановлены, когда сидеть стало совсем до невыносимого холодно. Вся каморка Саши вдруг намеренно стала заливаться леденящим морозом, выгоняя юношу прочь. Но идти никуда не хотелось, уж точно не после кошмаров на кухне. Обычно Саша предпочитал кутаться в уличные вещи, только бы не использовать старые отсыревшие одеяла, но температура становилась совсем уж критической, сурово-зимней. Придётся переждать эту непростую ночку в плохо пахнущих тётиных одеялах.       Саша потянул на себя уголок покрывала и взгляд его остекленел в первобытном ужасе.       Он.       Его собственный труп с изрезанной глоткой смотрел на него пустыми глазницами. Смердящее обескровленное чучело, кудрявые мягкие волосы не того Саши Собакина стали похожи на неоднократно использованную половую тряпку. У самой широкой мерзкой раны копошились мелкие опарыши, размером с ногтевую пластину. Огромный нож для разделки мяса буднично блестел рядом каплями свежей крови.       Саша беззвучно закричал, не сдерживая панических рыданий.       — Саша…       — Сашенька…       Проснувшись во второй раз, Собакин уже нехило дрожал. Противный привкус подступающей рвоты отражался на языке. Он не сразу понял, где и с кем оказался на этот раз. Мягкие маленькие ладошки ластились к его ключицам и шее — теперь Саша точно знал, что вреда ему не причинят. Точно не его Тоша.       — Ты плакал во сне, — жалующимся тоном протянул Антон. Горячая рука заботливо опустилась на осунувшуюся влажную щёку.       Надо же, действительно плакал. Позор, ну прямо перед Антоном!       Кажется, ночные похождения на этом окончились. Могильный холод, преследовавший Собакина в обеих фазах сна, теперь сменился жарким теплом второго тела под одеялом и чуть душным воздухом в комнате Тяночкина. Запахло присутствием кошки — наверняка милая Гречка свернулась клубочком где-то в ногах.       — У тебя всё хорошо? — с неуверенной улыбкой поинтересовался Антон, убирая с побледневшего лица белёсые кудрявые пряди. Саше это жест был приятен, он доверчиво зажмурился.       Очень хотелось ответить Антоше, что всё в порядке. Сказать что-то глупое, возможно, флиртующее, что сразу бы отмело у друга все излишние опасения. Собакин приоткрыл рот и… почти жалобно проскулил.       Как же его замучили эти жуткие кошмары. Сколько ночей, столько и разных содержаний. И каждый раз он проживает всё от первого лица, не имея доступа к контролю извне. Это страшно. Собакину страшно спать. Он устал ложиться на два-три часа и потом всю оставшуюся ночь ёжиться в холодной постели.       — Ты весь дрожишь, — констатировал очевидное Тяночкин, поправляя одеяло у самой шеи.       На периферии сознания мелькнуло испорченное желание отпрянуть, отмахнуться, лишь бы Антон не окунул его в ужас третий раз кряду, однако Саша не дёрнулся, а Тяночкин не выкинул ничего сверхъестественного. Это была реальность.       — Принести тебе воды?       — Нет, — пылко взмолился Сашка, рефлекторно прижимаясь к Антону. Накрывая себя его добродушным и мирным теплом, прячась, — никуда не уходи от меня. Не оставляй.       Собакин понимал, что привычная его маска беспечности идёт паутиной трещин и рассыпается прямо на руках у Тяночкина. Отчего-то это перестало быть приоритетом. Больше всего хотелось сейчас ощущать эмоциональный комфорт и негласное присутствие дорогого сердцу человека. Цепляться пальцами за края его домашней безразмерной футболки казалось нормальным и нужным.       Тоша, вероятно, проникся повисшей в воздухе атмосферой и с места больше не двигался, уютней устроившись в постели на пару с трясущимся Сашкой. Того никак не отпускали картинки жестокой рекурсии.       Оставалось лишь надеяться, что заботливые объятия Тоши заберут у него все страхи и страдания.       — Могу я чем-то помочь?       Саша упрямо замотал головой, сильнее вжимаясь в грудь друга — для безопасности. Снова вспоминалась покойная мама и её слабые нежные руки. Сашка мог себе позволить немного помечтать, пока глубокими вдохами-выдохами успокаивал рваное дыхание и долбящий в виски пульс. Маленького Сашу всегда баюкали в объятиях после кошмаров, пели колыбельные. Маме было достаточно просто выдумать какую-нибудь приятную мелодию, и все ужасы мальчика ограждало, как пеленой. Волнение растворялось в кофейной пенке, паника, поджав хвост, трусила прочь. Мама гладила его ровно вздымающуюся спину.       Антоша тоже его гладил.       Конечно, он не мог безупречно воссоздать картину прошедших дней, но руки всё же у него были почти точь-в-точь. Ласковые. Тёплые.       Саша, успокоившись на мгновение, вновь волнительно встрепенулся, когда Антон губами невесомо коснулся его макушки. Не подразумевая под этим полноценного поцелуя, или, по крайней мере далеко не такого, о каких грезил Собакин, Тоша так или иначе сделал Сашу безупречно счастливым. Получать настоящий серотонин от настоящих взаимодействий с пассией оказалось в разы драгоценнее, нежели упарываться с Миленой дизайнерским мефедроном. Наркотики мелочны в сравнении с живым человеком, от которого у Собакина тоже неиронично развились сильнейшие физические и психологические зависимости. Жаль, что осознаниям свойственно приходить позже.       Саша чмокнул друга в кадык, удачно подобравшись. Тихое возмущённое «Эй!» того явно стоило.       — Антош, ты никогда не думал над тем, чтобы подавиться чем-то? Чайной ложкой, например, когда варенье уплетаешь.       Саша спрашивал бездумно и без подтекста. Хотелось просто услышать недоверчивый голос Антоши или хотя бы посмотреть, как тот покрутит пальцем у виска с фирменным взглядом «ну и дурак».       Тяночкин скривился, отстраняясь от тесных объятий.       — Пиздец у тебя фантазии, — протянул он, но в психопаты Сашу записывать не поторопился, неиронично над вопросом задумавшись. — Я всегда боюсь какую-то хрень сотворить, ты же знаешь… Я не самый осмотрительный.       Саша хрипло хмыкнул. Что правда, то правда, Антоша на свою пятую точку приключений всегда найдёт. Содержимое сна постепенно стало казаться просто бредовым набором мыльных воспоминаний, а причинно-следственные связи уже не так чётко прослеживались в каждом сновиденческом действии, как при первых секундах пробуждения.       — Давай ещё поспим, — тихо долетает до слуха Собакина.       Тоша храбро держался всё это время, но то было от переживаний. Теперь Саша вновь казался самим собой, расчерченные слезами щёки обсохли и даже вернули свой едва заметный румянец. Саша определённо приходил в себя. А вот Тяночкин засыпал…       — Конечно, — по-простому согласился Собакин. Ему как никому другому видны были тщетные потуги друга оставаться в сознании. Пушистые ресницы слипались, голова всё чаще бесконтрольно склонялась вперёд. Хотелось словить в надёжные объятия и уберечь от всего мира, вот только Антон сам был главной надеждой Саши. Это он был тем, кто защищал.       — Спокойной ночи…       — Спокойной ночки, сладкой дрочки, — промурлыкал на ушко Собакин, тут же принимая на себя слабую оплеуху.       Оставшиеся часы сна удалось провести в блаженном пустынном небытии.