Home, at last.

Вода, окружавшая его, замерла, оставляя плыть между приливами и отливами. Глаза были крепко зажмурены, пока чья-то рука не встряхнула его, пробудив от сна, который казался слишком долгим. — Мегуми, — продолжал звать голос, всё ещё тряся его. — Мегуми, проснись! Он знал, кто это. Голос принадлежал Цумики. Но это было невозможно. Мегуми помнит. Она была мертва. Он был тем, кто убил её. — Мегуми, — просияла она. — Мегуми! Мегуми не мог пошевелиться. Не так, как раньше, когда Сукуна запер его в своем собственном теле, и он не мог пошевелиться. На этот раз он просто не хотел двигаться, боясь, что всё это исчезнет. Это должно было быть сном, верно? Если бы он пошевелил пальцем, всё это могло раствориться в сознании. И ему придется взглянуть правде в глаза. Подождите, какая реальность? Где он был раньше? В Синдзюку, где он… — Пошли, папа печет блинчики! — Цумики ещё раз хлопнула Мегуми по руке, прежде чем выбежать из комнаты, подпрыгивая на месте. Папа? Кто, Тоджи Фушигуро? Это невозможно. Что за кошмар? Мегуми осторожно снял одеяло с тела, но только для того, чтобы снова замереть. Он был маленьким. Невероятно, абсурдно маленьким. Стараясь не выдать своих подозрений, встал и открыл дверь. Коридор оказался знаком, всё было таким же. Подозрения подтвердились, когда чей-то голос воскликнул. — Сатору! Мегуми снова застыл, страх пополз по спине, словно щупальца монстра. Этого не могло быть, этого просто не могло быть. — Я справлюсь с этим! — пренебрежительно заверил Годжо, совершенно не понимая, что происходит, несмотря на его слова. Он здесь. Живой. Улыбается и шутит, как всегда. Как будто ничего не изменилось. Мегуми никогда не испытывал такого облегчения, увидев Годжо, того самого Годжо, который раньше бесконечно раздражал его, но сейчас приносил столько утешения. Рядом с этим человеком стояла ты. Ты из его воспоминаний, та, которую он бережно хранил в своем сердце. Не та ты из реального мира, которую он убил несколько дней назад. Ты закатила глаза, как делала постоянно, выражая таким образом свою любовь. — У тебя подгорает блин, вот что. Даже наши соседи уже почувствовали запах, — ты оттолкнула его руки от сковороды, осторожно прикасаясь к ней, прежде чем смазать поверхность маслом. — Накрой лучше на стол, ладно? — Ты не можешь выгнать шеф-повара с кухни! Это как, — он задумчиво прикусил губу, подыскивая аналогию, которая лишила бы тебя дара речи. — Вышвырнуть музыканта со сцены! — Хорошо, Майкл Джексон, моя вина, — ты от всего сердца рассмеялся, когда Сатору показал тебе язык. — Иди и разбуди… — Доброе утро! — вмешалась Цумики, махнув тебе рукой. — Цумики, — улыбнулась ты, увидев девочку. По какой-то причине от этого Мегуми почувствовал себя ещё хуже. — Ты хорошо спала? — Да! — старшая из Фушигуро села на стул, который раньше был слишком высоким, чтобы дотянуться. — Мегуми, кажется, спал ещё лучше, я не смогла его разбудить! — Это так? — ты слегка усмехнулась, но затем увидела силуэт, стоящий в коридоре. Мегуми напрягся, когда твои глаза сфокусировались на нём, а улыбка украсила уголки губ. — Доброе утро, соня. — Мегуми! — Цумики повернулась к нему лицом, тоже улыбаясь. Он медленно подошел к стойке и забрался на стул слева от Цумики. Твои глаза больше не были устремлены на него, что дало ему время прийти в себя. Что происходит? Это сон, иллюзия? Или это и есть та «жизнь», которая проносится перед глазами непосредственно перед смертью? — Выпендривайся, — усмехнулся кто-то рядом с ним, и Мегуми почти забыл о присутствии Годжо. Мужчина облокотился на стойку, восхищаясь… нет, боготворя то, как ты подбрасываешь блинчики в воздух. — Ты просто завидуешь, — поддразнила ты его, сгибая руку, в которой держала сковороду, как будто умение переворачивать блинчики было достижением. — Итак, какую форму мне придать? Цумики широко улыбнулась, когда ты посмотрела на неё, ожидая ответа. — Сердца! Губы Мегуми шевельнулись сами по себе. — Собаки! — Собака слишком тяжелая, — как ни в чем не бывало возразила Цумики. — Сердце простое! — Сердце — это слишком банально! — спорил Мегуми с сестрой по-детски. Ну, формально он был ребенком. — Ты слишком банален! Из его горла вырвался вздох, глаза уставились на сестру так, словно она произнесла в его адрес самое отвратительное ругательство. Годжо рассмеялся, рукой пытаясь приглушить себя, в то время как ты издала звук, похожий на смешок. Дети перестали препираться только тогда, когда ты передвинула две тарелки через стойку. Блинчик в форме сердца с клубникой и розовым сиропом, с кусочками банана, обрамляющими края, и случайно посыпанной малиной, на сáмой правой тарелке. Этот точно принадлежал Цумики. И блинчик странной формы, который, если хорошенько прищуриться, мог напоминать собаку — но Мегуми знал: три ягоды черники, соединенные тонкими полосками шоколадного сиропа, образовывали треугольник, идентичный тому, что был на лбу его гончих. Этот был его. — Та-да! — ты улыбнулась так, словно только что не приготовила для них самые сладкие десерты из всех возможных. — Спасибо тебе! — с этими словами Цумики уткнулась в свою тарелку, радостно жуя мягкое тесто. Мегуми, с другой стороны, не сдвинулся с места. — Что случилось, Гуми? — с любопытством спросил его Сатору, когда мальчик только и делал, что пялился в свою тарелку. Пальцы Годжо тянутся к его тарелке, на губах насмешливая усмешка. — Если ты не будешь есть, я уверен, кто–нибудь… Мужчину ударили лопаткой по руке. — Не обижай того, кто вдвое младше тебя, Сатору, — отчитала ты, но не смогла скрыть нежности в своем голосе, когда произнесла его имя. — Ты что, задира? Годжо вцепился в свою руку так, словно её только что откусило проклятие. — Когда ты успела стать такой жестокой? Я подвергаюсь физическому насилию под собственной крышей, — он опустился на стул, запрокинув голову и оплакивая свое положение. — Какой жестокий мир! — Заткнись и ешь свои блинчики, — проворчала ты, протягивая ему тарелку, полную твоих неудачных попыток сделать блинчики в форме собак Мегуми. — Ты вообще любишь меня? — спросил Сатору, совершенно оскорбленный тем, что ему преподнесли в качестве завтрака. Мегуми обычно приглушал ссору между вами двумя в голове, если только ты не оскорбляла Сатору и не нуждалась в поддержке (он бы помог тебе без колебаний). Но на этот раз мог только пялиться на пару идиотов, которые подобрали пару бездомных детей и вырастили их. Прежде чем Мегуми успел остановить вас, его глаза наполнились слезами. Ты заметила это первой, проигнорировав нытье Годжо и повернувшись к мальчику. — Что случилось, Гуми? От чистой мягкости твоего голоса ему захотелось плакать ещё сильнее. Он не знал. Он не понимал, что происходит, где он находится и что это значит. Но он знал, что ему этого не хватало. Беззаботные ссоры между тобой и Годжо, спокойствие, которое приносило с собой утро, непринужденная атмосфера, которая всегда охватывала семью Фушигуро-Годжо, когда вы вчетвером были вместе. В какой момент всё это исчезло? Когда Цумики прокляли? Или, может быть, когда Сатору запечатали, и инцидент в Сибуе перевернул мир с ног на голову? Неужели всё это исчезло в тот момент, когда ты покинула этот мир? — Гуми, — ласковое прозвище вывело его из задумчивости, напомнив о том, где он находится. — Ты в порядке? Он был с тобой, со своей семьей. Ты, Цумики и Годжо с беспокойством смотрели на него. Ты обошла стойку и обхватила его лицо ладонями, держа с такой заботой, что он ничего не мог сделать, кроме как прильнуть к твоим прикосновениям. — Я… я, — у него внезапно пересохло во рту, как бы сильно он ни облизывал губы. — Можно я тебя обниму? Твои глаза превратились в лужицу любви и обожания, руки обвились вокруг крошечного тельца ребенка, которое дрожало, как лист во время грозы. — Ш-ш-ш, всё в порядке, — твой тихий, нежный голос лишь заставил его всхлипнуть громче. — Мы здесь, Гуми, мы здесь. Мегуми почувствовал, как ещё одна пара рук прижалась к нему. Сатору спрятал лицо в изгибе твоей шеи, но младший Фушигуро каким-то образом знал, какое выражение было на лице мага. Такое выражение, которое заставляло как проклятия, так и людей дрожать от страха. Такого рода эмоции всегда появлялись, когда кто-то осмеливался причинить боль его семье. Цумики тоже уютно устроилась в твоих объятиях, защищая младшего брата от всего мира своими крошечными ручонками. И ты держала их обоих в своих руках вместе с Годжо. Мегуми схватил кусок твоей рубашки, сжимая ткань в кулаке. Вцепился в тебя так, словно ты вот-вот исчезнешь и ускользнешь сквозь пальцы. — Ты с нами, — ты гладила его по спине, выводя пальцем маленькие узоры. Мегуми шмыгнул носом, неудачно попытавшись перестать плакать, но не смог. Ты поцеловала его в макушку. — Мы все здесь, милый. Сатору взъерошил ему волосы, как сделал тогда, когда они встретились в первый раз, а Цумики держала его за руку точно так же, как тогда, когда он был напуган. И на мгновение Мегуми забыл. Он забыл, что всё это было ненастоящим. И что Цумики исчезла, что ты была убита, а Годжо побежден. Он забыл, что находится в Синдзюку, глядя с заднего сиденья своего собственного тела на Хаджиме Кашимо, который бросил ему вызов — нет, не ему, Сукуне. Он забыл, что умер. Но, хоть раз в жизни, он получил то, что хотел. Он был дома. Со своей семьей.