Мясная зависимость

Вы очнулись на своей кровати. Проснулись вспотевшими, простыни липли к телу. Сердце колотилось так, будто выбегало через ребра, и в ушах звенело. Рука автоматически потянулась к шее — кожа горела, будто обожженная. Комната была пуста. Окна плотно закрыты. Тишина была слишком густая, слишком натянутая, как струна перед разрывом. Подошли к зеркалу и увидели чёткие темно-фиолетовые полосы на шее. Как отпечатки пальцев. Но не пальцев — провода. Того самого, сетевого, с жесткой оплеткой, что врезается в кожу. Синяки не болели, но горели, будто бы он всё ещё вас душил, будто воспоминание о его прикосновении было выжжено на коже. — Чёрт, — вырвалось у вас хриплым, чужим голосом, заставив вздрогнуть от собственного звучания. Горло горело, будто его натёрли наждачной бумагой, а каждое глотательное движение отдавалось тупой болью. В зеркале отражались ваши расширенные зрачки, дикий взгляд загнанного зверя, пытающегося понять, где кончается реальность и начинается кошмар. Пальцы нервно закопошились по тумбочке, шаря за привычным прямоугольником телефона, но нашли лишь холодную деревянную поверхность. "Конечно", — мелькнула горькая мысль, — "если уж вломился, то позаботился отрезать все пути к спасению". Вы резко обернулись, прислушиваясь к тишине квартиры. Где-то капал кран на кухне, за стеной скрипели старые трубы — обычные ночные звуки, которые теперь казались зловещими предзнаменованиями. Внезапный скрип половиц заставил сердце бешено заколотиться. "Неужели он ещё здесь?" — по спине пробежали мурашки, заставляя волоски встать дыбом. Вы замерли, вглядываясь в дверной проём, словно ожидая, что из темноты сейчас возникнет чудовище. Рука сама потянулась к тяжелой настольной лампе — хоть какое-то оружие, жалкая, но единственная защита от неизвестности. Металл холодно прижался к ладони, давая мнимое ощущение безопасности. В голове промелькнул образ сетевого провода, лежащего на полу, и острое желание отплатить тем же. "Надо проверить квартиру", — решили вы, чувствуя, как ноги предательски дрожат, но заставляя себя идти вперед. Шаг. Ещё шаг. Каждый звук собственных шагов казался оглушительно громким, словно объявляя о вашем приближении. Дойдя до двери, вы услышали как из кухни донёсся явственный звук — кто-то передвинул стул. Не просто скрип, а именно звук передвижения, с характерным скрежетом ножек по полу. Кровь застыла в жилах, парализуя волю. Он всё ещё здесь. Он будто бы играет с вами в кошки-мышки, забавляясь вашим страхом. Лампа в руке внезапно показалась смехотворно лёгкой, почти игрушечной. "Бежать? Звать на помощь? Или..." — мысли путались, клубились в голове, как дым, а в горле стоял ком, не давая даже закричать. Вы приоткрыли дверь — и пальцы тут же обмякли, лампа чуть не выпала из рук. Щель. Всего пара сантиметров, но достаточно, чтобы увидеть полоску ночной кухни. Но вы точно помните — закрывали на ночь. Всегда закрываете. Двойной щелчок замка, проверка ручки — ритуал, отточенный годами паранойи, ставший второй натурой. "Он был здесь... Конечно был, а кто ещё оставил на мне эти отпечатки?" Мысль ударила, как током, обжигая мозг. Но следом — хуже: "Почему я жива?" Если вломился — почему не добил? Если играет — зачем оставлять дверь приоткрытой, словно приглашая войти? Намек? Ловушка? Зачем оставлять меня в живых? Зачем давать шанс проснуться? Ответ был один, и он был самым страшным: не смерть была его целью. Из кухни донесся лязг ножа по тарелке, режущий тишину словно по живому. Губы сами скривились в нервной усмешке, кривой и истеричной. Какая разница почему. Главное, что сейчас на кону ваша жизнь, а правила этой игры вам неизвестны. Вы глянули на окно за своей спиной, будто сама судьба, устав от происходящего, подставила плечо, предлагая единственный выход, приоткрыв форточку. Ночной воздух врывался в комнату, пахнущий мокрым асфальтом, пылью и призрачной надеждой на свободу. Всего пара шагов. Прыжок. И можно бежать — босиком по холодной земле, с воплями будить соседей, стучать в чужие двери. Но вы не двинулись места. Пальцы впились в подоконник, ноги будто приросли к полу. "Беги. БЕГИ!" — кричал внутри голос инстинкта, древний, животный. Но другой голос — знакомый, въевшийся в подкорку, заполнивший собой все пространство сознания — отвечал тише и четче, заглушая панику: "А потом что? Они же все увидят." В голове всплыли картинки, яркие, как вчерашний день, болезненные, как открытые раны:

Детский сад.

Ей пять лет. Она — новенькая, добрая, веселая, желая подружиться с каждым, протягивая ладошку навстречу миру. Но мир не принял ее. — Смотрите, она описалась! — чей-то визгливый смех. На самом деле это они сами вылили на неё воду из стакана, играя злую шутку, пытаясь сломить. Но когда прибежала воспитательница, все хором указали на неё, превратив в козла отпущения. — Фу, какая неаккуратная девочка! Её заставили стоять в углу в мокрых штанах. Все смеялись.

Школа.

Четвертый класс. Медосмотр. — Раздевайся! — равнодушный голос врача. Холодные руки чужих тёток, щупающих её тело. Смешки одноклассниц за дверью. Холодные руки чужих тёток, щупающих её тело, рассматривающих, как экспонат. Смешки одноклассниц за дверью, полные злорадства. Они никогда не любили её, даже не смотря на её безвозмездную доброту и помощь им на контрольных, завидуя тому, чего им, по всей видимости, не было дано.

Дома.

Вы, семилетняя девочка, стоите посреди гостиной, сжимая край кофты, а ваша кошка, обычная дворняга, развалилась возле дивана, где сидел отец. Где-то за стеной был слышен телевизор. Для кого-то это обычный вечер. Мать стояла возле вас, возле разбитой дорогой фарфоровой вазы, которую подарила мамина подруга в честь дня рождения. Ком застрял у вас в горле. Вы не раз проходили через это - накосячили, даже если это было не так страшно, то всё равно огребали, если вы скажите, что лишь хотели прогнать кошку с тумбочки, чтобы она ничего не опрокинула - не поверят и скажут, что вы просто гоняли её по дому, как обычно это делают дети, а если промолчите - всё равно останетесь виноватой. Крики и оскорбления летели в вашу сторону, а вы лишь сильнее сжимали край кофты, пока дышать через нос стало невозможно. Вас схватили за волосы, хорошенько тряхнув, а потом как обычно: крики, визги, просьбы прекратить, пока папа безразлично читает что-то из интернет, а кошка вылизывает лапу.

Первая и последняя вечеринка в колледже.

Темная комната. Парень, который "просто хотел познакомиться", чей взгляд был полон презренной вами похоти. Его руки под её юбкой, наглые, властные. — Чего орёшь? Все же так делают! А потом — перешёптывания за спиной. "С ней что-то не так. Странная какая-то."

Сейчас.

Вы смотрели в тёмный прямоугольник окна и понимали: там — люди. Их глаза, тысячи глаз, смотрящих на нее, оценивающих, осуждающих. Их руки, готовые протянуться, чтобы поймать, удержать, пригвоздить к позорному столбу. Их вопросы, ядовитые, как змеи, готовые ужалить, как только вы откроете рот. "Вы уверены, что на вас напали? А может, вы всё выдумали? Почему вы не позвали на помощь сразу? Что у вас за синяки на шее? Может, вы сами их сделали? Вы уверены, что вы жертва?" Из кухни донесся звон ножа о тарелку. Социофобия — это не просто "боюсь людей". Это панический ужас перед их вниманием, перед необходимостью объяснять, оправдываться, быть на виду, выставленной на всеобщее обозрение, как подопытный кролик. Это страх быть неправильной, не такой. Лучше демон на кухне, лучше ножи, лучше эта незнакомая боль, чем их прикосновения и внимание. Лучше ужас в одиночку, чем позор на людях. Она медленно отвела взгляд от окна, отрезая себе путь к спасению. "Я не могу. Я не могу. Я НЕ МОГУ," — Слова застряли в горле, превратившись в беззвучный крик. Вы сглотнули, пытаясь увлажнить пересохшее горло. "Может... договориться?" Смешно. Нелепо. Как будто с этим можно договориться, как будто у него есть хоть что-то человеческое. Но раз не убил сразу — значит, вы нужны, для чего-то нужны. Значит, есть шанс, ничтожно маленький, но всё же шанс. Толкнув дверь, вы крадучись двинулись по коридору, ладонь прилипла к холодной, гладкой ножке лампы, словно ища поддержки. Кошандра... Вы сразу же обратили внимание, что Кошандра не прибежала ласкаться, путаться под ногами, как она это делала раньше, вскакивая с дивана, стоило лишь услышать, как ваша дверь из спальни открылась. "Тук-тук-тук." Методичный, почти медитативный звук ножа по разделочной доске, ритмичный, как биение сердца, но чужого. Вы сделали шаг – и тут же втянули голову в плечи, замирая, как мышь перед змеей. Пол скрипнул под босой ногой, предательски громко. "Идиотка! Он же услышит!" Но звуки на кухне не прервались, словно это скрипел сам пол, а не ее нога. Она прижалась к стене в коридоре, впечатавшись в нее спиной, пальцы судорожно сжимали тяжелую настольную лампу — единственное оружие, жалкий щит перед лицом неминуемого. Дыхание стало настолько частым и поверхностным, что в глазах начали плясать черные точки, а в ушах зазвенело. Нужно было заглянуть на кухню. Хотя бы одним глазком, хотя бы на секунду, чтобы понять, что там происходит. Медленно, миллиметр за миллиметром, она склонила голову, чтобы заглянуть за угол, чувствуя, как шею сводит от напряжения. Яркий, режущий глаза свет люстры. Разделочная доска из темного дерева. Он. Массивная спина в красном свитере, широкие плечи, перекрывающие, казалось, пол-кухни. Его огромные, похожие на лопаты руки методично работали ножом, с какой-то нечеловеческой точностью и скоростью. Лезвие рассекало яблоко на идеально ровные дольки. Но самое страшное — он не смотрел в её сторону. Не обернулся. Не подал виду, что заметил её. Просто резал. "Он знает, что я здесь. Он играет." Из-под стола выскользнула Кошандра — шерсть дыбом, хвост трубой. Обычно спокойная, теперь кошка шипела, уставившись на незваного гостя янтарными глазищами. Он наконец поднял голову, но не на неё — на кошку. — Ах ты, мелкая тварь... Нож на мгновение замер в воздухе. — Не бойся, — сказал он совершенно спокойно, его голос был низким и бархатным, но в нем слышались нотки угрозы, всё ещё глядя на Кошандру, словно она представляла для него большую опасность, чем вы. — Я не трогаю тех, кто не лезет первым. Потом медленно повернул голову — прямо в вашу сторону. — Разве что... если они очень вкусно пахнут страхом. Кошандра взвыла и рванула под холодильник. А вы остались стоять с лампой в дрожащих руках, понимая одно: Он не просто видел вас с самого начала. Он ждал, когда вы сами покажетесь. — Ну что, — он улыбнулся, его голос был мягким, почти ласковым, но от этого только страшнее, отставляя нож в сторону, словно ненужный инструмент. — Поговорим? Губы его растянулись в улыбке, слишком широкой, слишком зубастой. Он не спеша вернулся к разделочной доске, подхватил полузабытое яблоко и продолжил нарезать его на идеальные дольки. Тук-тук-тук — нож вновь застучал по дереву, будто отсчитывая секунды до чего-то неизбежного. — Я, знаешь ли, ценю хорошие манеры. — Лезвие блеснуло, отсекая очередной кусочек. — А ты... даже не поздоровалась. Он поднял дольку, разглядывая её на свет, словно это был драгоценный камень, как будто проверяя качество. — Странно. Такая милая девочка, а ведёт себя... как дикарка. Яблоко исчезло у него во рту. Он медленно прожевал, не сводя с неё глаз. — Может, потому что испугалась? — наклонил голову, притворно-сочувственно, словно заботился о ее чувствах. — Но ведь я же предупредил... не буду трогать, если не полезешь первая. Тишина, давящая, удушающая. Лампа в ваших руках потяжелела в тысячу раз, словно впитала в себя весь страх, витающий в воздухе. Пальцы онемели от напряжения, костяшки побелели. — Хотя... — Он вдруг оживился, будто осенила идея. — Может, ты хочешь, чтобы я тебя тронул? Его рука потянулась к столу — и швырнула в её сторону дольку яблока. Она инстинктивно дернулась, и лампа глухо стукнула о пол. — Ой-ёй... — прошипел он, притворно огорчённый. — Ну вот, уже и "оружие" уронила... Так о чём там мы? — прошептал он, и его дыхание пахло яблоком и чем-то металлическим. — Ах да... о разговоре. Где-то под холодильником зашипела Кошандра. Но сейчас это не имело значения. Потому что её единственная мысль была: "Он даже не считает меня угрозой. У него всё продумано." Он резко швырнул телефон прямо вам в лицо. Вы едва успели поймать его на лету, выронив дольку яблока, которая упала в след за лампой — пальцы судорожно сжали корпус, а сердце провалилось куда-то в живот. Он улыбнулся. Не просто оскалился, это была настоящая, широкая, почти детская улыбка, будто он только что поделился самой забавной шуткой на свете. Но глаза оставались пустыми. Без искорки веселья, без тепла. Как у куклы, которой кто-то нарисовал радость поверх стеклянного взгляда. — Ловкие ручки! — аплодировал он, медленно хлопая ладонью по столу. А вот тот парень с заправки... ой, не поймал. Его пальцы нырнули в карман, вытащили что-то мокрое, что-то красное — брелок, болтавшийся на окровавленном шнурке. — Видишь? Совсем не поймал. Он покрутил его перед вашим носом, и капли упали на пол между вами. — Но ты-то умнее, да? Телефон в вашей руке вдруг показался тяжелее. Вы понимали, что это не подарок, а проверка. Спасение так близко и так далеко одновременно. — Что ты сделаешь, если я... — голос сорвался, слова застряли в пересохшем горле. Пальцы судорожно сжали телефон, взгляд метнулся от этого безумца к экрану, где так соблазнительно светились три цифры: 1-1-2. Он перебил, даже не дав договорить. — Если позвонишь? — Его губы растянулись в сладковатой ухмылке, будто он услышал забавную детскую угрозу. — О, ничего страшного! Его рука молнией рванулась к ножу — сталь с глухим стуком вонзилась в дерево стола, дрожа от удара. Он сгорбился, лицо вдруг исказилось в гримасе неестественного восторга. — Просто у меня в голове список. Один палец поднялся: Твой курьер... Второй: Кошка... Пауза. Его улыбка стала шире. Слишком шире. Челюсть хрустнула, обнажая слишком много зубов. — ТВОЯ ПОДРУГА. — Он закатился в притворном хохоте, швырнув голову назад, шлёпнув ладонью по лицу. — Ох, прости, прости! — он вытер мнимые слёзы, вдруг став серьезным, как выключили. Нож дёрнулся в столе, когда он отпустил рукоять и вы вместе с ним. Этот момент ощущался сюрреалистично, будто вот-вот вы должны проснутся в своём поту. — Ну вот, уже лучше, — протянул он, разваливаясь на кухонном стуле, будто собирался рассказать сказку перед сном. Садись. История будет поучительной. Вы не сели, но и не убежали. Телефон горел в вашей руке, как граната с выдернутой чекой. Набрать 112? Опасно. Броситься к двери? Он догонит. — Тот парнишка... мм, какой был бойкий! — щёлкнул языком, вертя окровавленный брелок. Думал, что я просто какой-то псих с ножом. Попытался ударить меня канистрой. Попытался убежать... Он вздохнул, как взрослый, рассказывающий о шалостях ребёнка. — А потом заплакал, когда понял, что я не тороплюсь. Его палец провёл по лезвию ножа на столе, оставив алую полоску. — Однако я уверен, что ты не будешь такой же... Как бы это назвать? Безрассудной? Тишина. Ваш взгляд метнулся к двери. — О-о, не смотри туда, — зашипел он, внезапно наклонившись вперёд. — Дверь — это разочарование. А я ненавижу разочарования. Он швырнул брелок вам под ноги. — Вот что будет, если ты сделаешь этот шаг. Но если останешься – я отпущу тебя. После. Когда копы перестанут шастать по району. Помоги мне и останешься жива. Предашь – умрёшь. Выбирай. Шантаж. Яснее некуда. Вы молчите. Резко он встал из-за стола, оставив нож в столе, это демонстративным заявлением о превосходстве. Будто брошенный вызов. Словно он знал. Знал, что вы не посмеете. Вы взглянули на его массивную фигуру. Гора жира и самоуверенности. Идея схватить нож, воткнуть его в эту ходячую тушу мелькнула в голове, но была тут же отброшена как абсурдная. Даже если бы вам удалось пробить эти слои жира, это был бы неравный бой. Он был сильнее, намного сильнее. Да и, признаться честно, не было уверенности, что получится. Он поманил пальцем, и вы, словно загипнотизированные, подчинились. Не страх гнал вас вперед, хотя он, безусловно, присутствовал, липкий и парализующий. Это была странная, почти религиозная покорность, ощущение, что дальнейшее сопротивление бессмысленно, что судьба уже сделала свой выбор. Телефон, оставленный на кухонном столе, безжизненно поблескивал экраном. Погас. Последняя надежда на связь с внешним миром оборвалась, словно перетертая нить. Дверь в подвал зияла черным провалом. Всегда запертая, всегда избегаемая — теперь она была распахнута настежь, словно чудовищный зев. Первый шаг вниз отозвался в животе ледяным спазмом — не те трепетные бабочки влюбленности, а ядовитые осы ужаса, жалившие изнутри. Не просто запах, а удар в нос. Сладковатая гниль, трупная приторность, смешанная с чем-то еще, неуловимо мерзким. Глаза мгновенно наполнились слезами, мир расплылся в мутной пелене. Он был густым, почти осязаемым, этот аромат смерти, проникающий под кожу, в кости, в саму душу. Инстинкт вопил, требуя бежать, прочь отсюда, спастись. Но ноги, словно прикованные, продолжали неумолимо двигаться вниз по шатким, прогнившим ступеням. И внезапно - леденящее осознание. Бежать! Срочно! Вы резко обернулись, желудок сжался в болезненный узел, к горлу подкатила желчь. Но было уже слишком поздно. Он стоял там, за спиной, громадный, загораживающий собой единственный путь к спасению. Массивная ладонь грубо накрыла рот, перекрывая доступ кислорода. Пальцы, толстые и цепкие, впились в щеки, не давая вырваться крику. — Тсс-с-с... — его шепот обжег макушку горячим дыханием. — Ты же не хочешь проблем? Угроза повисла в воздухе, липкая и неотвратимая. — Кто поверит, что ты не помогала мне? Его другая рука обвила ваши плечи с мнимой нежностью, прижимая к себе. В темноте что-то капнуло — медленно, размеренно, как тиканье часов, отсчитывающих последние секунды перед падением в бездну. — Ведь ты уже соучастница, — он произнес это почти ласково, будто делал комплимент, будто признание в любви. — Телефон оставила. В подвал зашла добровольно. Отпечатки везде... Его губы коснулись макушки в ледяном, кощунственном поцелуе. — Кто поверит девушке, которая из дома не выходит, которая связалась с каннибалом, которого ищут по всему городу? В темноте подвала его голос звучал как единственная реальность, переписывающая прошлое, формирующая будущее. Вы стояли, зажатые между его телом и лестницей вниз, той тьмой, где лежал труп парня. И вот, вы вырвались. Не благодаря силе, не благодаря смелости, а потому что он позволил. Его пальцы разжались нарочито небрежно, словно насмехаясь. Он демонстрировал: бегство - всего лишь иллюзия, которую он, великодушно, поддерживает. —Я...! Я просто... блять!.. Оставь меня! — Ваш голос, сорвавшийся на хриплый крик, эхом разнесся по сырым стенам подвала, подчеркивая безысходность положения. Слова казались пустыми и жалкими. Ноги сами понесли вас к лестнице - три ступени, четыре - пока его рука не впилась в предплечье, останавливая с легкостью рыбака, вытягивающего малька из пруда. В его глазах вспыхнуло странное оживление - не злоба, а восторг ученого, наблюдающего за реакцией подопытного. — Ты сейчас в шоке - это нормально! — Его голос звучал почти заботливо, как у терапевта на сеансе групповой терапии. — Давай просто успокоимся и подышим. Он начал дышать преувеличенно глубоко, заставляя вас невольно синхронизироваться с этим ритмом. Затем, не отпуская вашего запястья, повел вас назад вниз - спиной вперед, как опытный гид, ведущий туриста через опасный участок тропы. Его пальцы сплелись с вашими в пародии на нежный жест, ладони соприкасались с интимной настойчивостью. — Смотри, он уже не страдает. — Его улыбка растянулась, обнажая слишком ровные зубы, когда он похлопал по верху этого холодильника, как по плечу старого друга. — А ты... Ты умнее. Умные люди не кричат...— Он помедлил, прежде чем открыть холодильник с театральной медлительностью. — Они договариваются. Холодильник стоял как алтарь в этом храме безумия. Запах ударил волной - сладковато-трупный, с металлическими нотами крови. Пол блестел мокрыми пятнами - неумелые попытки уборки лишь размазали доказательства по бетону. Кошандра шла следом, её хвост подрагивал от любопытства. Она обнюхивала кровавые разводы на полу, будто это были просто лужи после дождя. Холодильник в подвале стоял здесь давно — ещё до того, как вы купили этот дом. Старая модель, советская, тяжёлая, с желтеющей эмалью и ручкой-скобой, которая всегда откидывается с громким лязгом. На дверце была надпись "ЗАВОД №3", которая почти стёрлась, но всё ещё была читаема. Когда-то, может быть, в нём хранили запасы на зиму — банки с солёными огурцами, варенье, мясо животных. Потом он просто стоял, гудел в углу, покрываясь пылью, пока вы не решили, что лучше держать там напитки — пиво, лимонады, что-то для гостей, а вернее только для подруги и себя. А сейчас... — Видишь? Я берегу еду. — Его свободная рука скользнула по аккуратно упакованным пакетам, словно повар демонстрирует запасы. — А тебя я берегу больше. Не заставляй меня пересчитывать порции... Что-то теплое коснулось вашей ноги. Вы дернулись, но это была лишь Кошандра - ее янтарные глаза равнодушно скользнули по вам, прежде чем она начала обнюхивать ближайший пакет. Глупенькое животное явно не понимает вашего беспокойства. — Хах, смотри, ей интересно. — Его лицо озарилось детской радостью, будто кошачье любопытство было самым восхитительным зрелищем в мире. Но, увидев ваше выражение, которое было явно не в восторге, где-то не здесь, он вдруг стал серьёзен, словно осознал, что играет не по правилам. Он развернул вас резко, почти как марионетку, и толкнул к выходу из подвала. — Иди, тебе надо поспать. Голос не терпел возражений. Вы поднялись наверх, и даже душный воздух квартиры показался глотком свободы после сырого мрака подвала. Ноги двигались сами, будто тело уже смирилось, что разум больше не хозяин здесь. Не раздеваясь, вы рухнули на кровать. Вы уже ничего не думали, просто хотелось забыться во сне, чтобы хоть на какое-то время вырваться из этой реальности. Вы лежали, уткнувшись лицом в подушку, когда скрип половиц резко врезался в тишину, заставив сердце бешено колотиться. Он идет. Вы замерли, притворившись спящей, но веки предательски дрогнули, пропуская смутные очертания его фигуры в дверном проеме. Свет погас с мягким щелчком, и в следующее мгновение вы почувствовали, как грубые пальцы обхватывают вашу лодыжку. Холодная веревка скользнула по коже, затягиваясь тугой петлей. — Что ты делаешь? — сорвалось с губ прежде, чем вы успели подумать. Голос звучал резко, но в нем дрожала та самая слабость, которую вы так ненавидели. Он не ответил сразу. В темноте вы уловили лишь смутное движение — его рука, застывшая над вашей ногой, на миг остановилась. Клочья грима беса, некогда ярко-красные, теперь облезали, обнажая бледную кожу под ними. В полумраке это выглядело особенно жутко — будто его настоящее лицо медленно проступало сквозь трещины, как нечто гнилое, пробивающееся наружу, особенно его уставшие глаза, которые кинули мимолётный взгляд на ваше лицо. Тишина затянулась. Вы почувствовали, как он ухмыляется где-то там, в темноте. — Если попытаешься сбежать — я проснусь. — Его голос был тихим, почти ласковым, но в нем сквозило что-то тяжелое, как запах разложения. — А это... неправильный момент. Матрас прогнулся под его весом, когда он рухнул рядом. Одеяло, ваше одеяло, натянулось поверх вас обоих, и вскоре его дыхание стало глубоким и ровным. Время от времени его тело вздрагивало, а губы шевелились, выдавливая из себя обрывки слов, смешков, стонов. Вы лежали, прикованная к нему, и слушали. За окном ветер бился в стекло, словно пытаясь предупредить. Где-то в подвале, в темноте, ждало то, что он оставил вам в наследство. А веревка на лодыжке, привязанная и к его лодыжке, напоминала — вы теперь часть этого. Сон накатывал волнами, прорываясь сквозь страх. В последние секунды перед тем, как сознание поглотила тьма, вы подумали: Завтра будет хуже. Но это уже не имело значения. Потому что хуже уже было некуда. Спать с ним было все равно что делить ложе с мертвецом — если бы мертвец дышал, потел и ворочался, заполняя собой все пространство. Его тело — массивное, обрюзгшее — занимало больше половины кровати, прогибая пружины матраса так, что вас неумолимо затягивало к нему, как в трясину. Каждый его вдох сопровождался влажным хрипом где-то глубоко в груди, а выдох — горячим, как печной дух. Красный свитер, колючий от засаленых волокон, съехал вверх, обнажив живот — бледный, обвисший, с растяжками. Он напоминал тушу, уже частично разделанную — и от этой мысли вас затошнило. Рога беса — те самые, что торчали так гордо днем, — теперь валялись на полу у кровати, сброшенные как ненужный аксессуар. Без них он казался еще более жалким — просто толстый, потный мужчина с облезшим гримом и грязными ногтями, впивающимися в ваше одеяло. Но хуже всего было его тепло. Оно исходило от него волнами, липкое, тяжелое, смешиваясь с испарениями пота и чем-то сладковато-гнилостным, будто под кожей уже начинался распад. Иногда он вздрагивал во сне, и тогда его рука, огромная, как лопата, падала вам на грудь, придавливая, напоминая: Ты никуда не денешься. А под утро, когда сон наконец смыкал вам глаза, вы почувствовали, как его пальцы шевелятся у вас на животе — медленно, будто проверяя, не сбежала ли его жертва.