I Cry, I Pray, Mon Dieu

Он заметил её сразу же. Сразу же, как она вошла в церковь, сразу же, как её бедра мягко опустились на деревянную скамью. Сразу же, как тонкие пальцы зависли в воздухе, стоило кучерявому локону выскользнуть из прически. Он заметил её сразу же, как легкий аромат жасмина и роз впервые коснулся жесткой ткани его сутаны. Он поднял голову и увидел её. И больше не смог оторвать глаз.

***

Теперь он ждал мессу только для того, чтобы увидеть как она садится на своё место, складывает руки в замок и внимает каждому слову священника так, словно это всё, что могло её беспокоить. Том никогда бы не мог подумать, что будет счастлив занимать должность диакона, без возможности вести службы. Он мог бы замереть у колонны, и беззастенчиво рассматривать её красивые скулы, элегантный разрез губ и широкие глаза, которые были направлены куда угодно, но только не на него. Весь её вид, со сложенными руками и беззвучно шевелящимися губами был греховным. Дьявольским. Божественным. Его ладони жгло от невозможности коснуться мягкой кожи или запустить ладонь в её волосы. Провести тыльной стороной кисти по скуле и сжать тонкую шею, заставляя её все-таки взглянуть ему в лицо. Обратить на него внимание. Священник заканчивает проповедь, и прихожане опускают глаза к своим молитвенникам. Только тогда он может выдохнуть, сглотнуть накопившуюся слюну, и отвести взгляд. Только тогда, на этот короткий миг, он может стать свободным. Чтобы после конца мессы бесшумно подойти к выходу, просто для того, чтобы убедиться, только убедиться, что жасмин и розы все еще следуют за ней на улицу, везде, куда бы она не пошла.

***

Однажды она забывает свой молитвенник в церкви, и он без лишних раздумий забирает его себе. Вернет позже, обещает себе Том, но так этого и не делает. Вместо этого он запирается в своей комнате, и листает ночами крохотные странички, исписанные её тонким, аккуратным почерком. Он прикрывает глаза и касается им своего лица, так сильно вдыхая носом её запах, что у него кружится голова. Ему кажется, что он до сих пор теплый от её рук, что он может коснуться их, если сожмет бумагу сильнее, ему кажется, что он может коснуться её. Он кладет его под подушку и с выражением крайней покорности сообщает священнику, что никто не терял здесь молитвенник, когда её отец интересуется этим на следующее утро. Один его взгляд даёт Тому понять — его сокровище сегодня будет наказано. Дьявол, сам дьявол искушал его в этом обличье, и это именно то, что должен получать дьявол. Наказание.

***

— Простите, — тихо бормочет она, когда случайно врезается в него всем телом при входе в церковь. Том практически вскидывает руку, чтобы подхватить её за талию, но это делает её отец, грубо поставив дочь на ноги. — Бога ради, извините, диакон Реддл, — он прислоняет массивную руку к груди и Том обходится вежливой улыбкой, сжимая собственную руку в кулак. Он был так близок к полному падению, так невероятно близок к собственной смерти. Кудрявый дьявол изводил его, подталкивал к пропасти, и невыносимо пах свежим жасмином и розами. Когда месса заканчивается, и у него наконец-то появляется свободное время, он моментально взлетает наверх, к своей комнате, запирается и сжимает в руках её молитвенник, с силой вжимаясь в него носом, и вдыхаявдыхаявдыхая её аромат. Сжимая руками край сутаны, где еще остался её теплый след, он не мог думать ни о чем, кроме неё, ни о чём, кроме её вездесущего запаха и огромных глаз. Если Дьявол и толкал его в пропасть, то, определенно, имел успех.

***

Он скользил взглядом по краю её ноги, которая была видна из-под платья, и чистым туфлям. Она снова сидела на своем месте, сжимая ладони в замок и повторяя молитву следом за священником. Полные губы бегали по заученному наизусть тексту, а её нога слегка дергалась. Она волновалась? Думал ли его Дьявол о нем? Том не знал. Но знал то, что совсем скоро он выучит формы её тела и черты лица почти так же хорошо, как она знала заутреннюю мессу. Он накрыл ладонью край дверной ручки, и с силой сжал, пытаясь увести взгляд от складок юбки, которые шевелились вместе с её ногой, каждый раз демонстрируя ему на сантиметр больше. Том думал о том, как легко было бы положить ладонь на её ногу и повести вверх, избавляясь от летящей ткани и демонстрируя то, чего раньше ему видеть не доводилось. Он сглатывает и прикрывает глаза, возвращая себе самообладание. Он не должен думать об этом. Он не должен думать о ней вот так. Он может противиться любому злу, даже если оно будет столь же невинно, как и греховно. Даже если оно будет Гермионой Грейнджер.

***

Теперь он каждый день возвращается к себе, запирается и сжимает в руках молитвенник, словно вещь не принадлежала ей, а была ею. Том опускает большой палец на тугую кожу книжечки и мягко надавливает ногтем, вычерчивая небольшие круги. Всё, о чем он может думать, это о её коже, мягче, чем эта, податливее, греховнее. Ему было интересно, покраснела бы её кожа так же, как он себе воображал. Он щурит глаза, не спуская взгляда с молитвенника, и почти видит в нем цвет её глаз. Всё в ней было грехом, всё в ней было испытанием, которое ему было не суждено пройти. Она была Дьяволом, была искушением, ошибкой, была плохим решением. Он ненавидел её за это, но не мог перестать утыкаться носом в её вещь, шевеля губами, взывая к Святой Мадонне. Том не замечает, что вспоминает только её лицо, когда проходится по строчкам молитвы. Он опустил голову и прикоснулся губами к старым страничкам. Она — его Мадонна.

***

Том ненавидел то, как часто она приходила. Если бы она была менее послушной, то посещала бы церковь только по воскресеньям. Видеть её каждый день было пыткой. Словно ему из раза в раз предоставляли испытание, которое он из раза в раз с треском проваливал. Сегодня её волосы были прикрыты голубым платком, но даже так он мог видеть её кудри, которые обрамляли лицо. Она все еще не смотрела на него, уделяя всё свое внимание новому молитвеннику перед ней, и Том никогда еще не ненавидел сшитые листы бумаги так сильно. Её пальцы трепетно сжимали его, и он не мог отвести от неё взгляд, блуждая глазами по её бледному лицу, розовым губам и темным кудрям. По тонким пальчикам, которые ему отчаянно хотелось взять в свою руку и поднести к губам. Ему хотелось целовать её, ему хотелось её кусать, ему хотелось её уничтожить. Он мечтал о том, как задушит её голубым платком, и возложит её молитвенник на её же могилу. Он сжал руку в кулак так сильно, что полумесяцы ногтей въелись в его кожу. Она была хуже, чем это, она буквально жила у него под кожей.

***

День, когда она заболела и не смогла посетить церковь в воскресенье, ощущался как избавление от долгих мук, терзающих его. Он мог вольно стоять, выполнять свою работу и смотреть куда угодно, освобожденный от потребности держать глаза на ней. Но взгляд Тома, так или иначе, останавливался на её пустом месте, его мысли кружили только вокруг кучерявых волос, голубых платков и карих глаз. Его мысли возносились наверх, где, тщательно спрятанный, лежал её молитвенник, с отпечатками его губ на каждой страничке. И он не может остановить себя, прежде чем предлагает священнику навестить дом Грейнджеров самостоятельно, дабы нести волю Божью. Священник одобряет это, хвалит за его бескорыстную инициативу и предлагает сделать это самостоятельно. — Я думаю, что вы достойны вскоре принять сан, диакон Реддл, — улыбаясь, он кладет руку ему на плечо и с гордостью смотрит в его глаза. Он не знает, какие греховные мысли в них спрятаны.

***

В доме Грейнджеров тихо. Они благодарны за инициативу от церкви и приглашают его внутрь. Она действительно сильно больна, раз вынуждена принимать его в постели. Том входит внутрь так осторожно, словно это был храм, и внимательно осматривается по сторонам. Голубой платок лежит на комоде. Она слабо здоровается, приглашая его сесть. Её родители сидят сзади, поэтому не могут видеть его лица, они могут слышать только приятный, негромкий голос. Но он не привык изменять своим привычкам, поэтому всё то время, пока он зачитывал проповедь, его глаза смотрели на неё. На её лицо, которое было бледнее обычного, на тусклые кудри, которые разметались по подушке, на руки, которые сжимали молитвенник. С такой же страстью он держал её старый. Его глаза пронизывают её тело из-под черных прядей волос, скользят по шее, огибают полушария груди и спускаются к ногам. На улице жарко, поэтому она прикрыта легкой простыней, и он может прекрасно вообразить себе то, как они выглядят. Он никогда, казалось, не видел её столь открытой, столь близкой, столь доступной для его глаз. И никогда больше у него не было лучшего шанса насладиться этим. И он это делает. Смотрит, глазеет, в открытую пялится, пользуясь тем, что её родители этого не видят. Гермиона ничего не замечает. Она снова опускает взгляд вниз и совершенно не смотрит на него. Его раздражает это так сильно, что он снова думает о том, чтобы её задушить. Когда месса наконец-то закончена, он прощается с семьей и совершенно незаметно утягивает голубой платок в карман.

***

Он пах лучше, чем молитвенник. На его легкой ткани сохранился запах жасмина, роз, и душистого мыла, которое она использовала. Том наматывает его на руку и прислоняет к носу, стараясь дышать равномерно и мало, чтобы её запах сохранился на подольше. Он прикрывает глаза и позволяет себе закусить край ткани, наслаждаясь кисловатым вкусом на кончике языка. Он был одержим, и не на секунду не думал об этом, как о чем-то плохом.

***

Когда он узнает, что отец собирается выдать её за сына мясника, то, кажется, теряет самообладание. Том ненавидит свою сутану, свою клятву безбрачия, ненавидит всё то, чем бы раньше невероятно гордился. Если это мешало ему заполучить её, то он это ненавидел. Он случайно видит их вместе за церковью, и так сильно сжимает челюсть, что опасается, как бы она не сломалась. Они просто сидят рядом, говорят о чем-то, но для Тома это — высшая степень порочности. Если она выйдет за него, то потеряет свою невинность. Она больше не будет столь красива, и это будет невероятная потеря. Он этого не позволит.

***

— Пороки свойственны людям, тем более, молодым девушкам, — смиренно кивнув головой, говорит Том, глядя на то, как священники собрались вместе, чтобы обсудить то, что он видел, когда шел вечером к церкви. — Но если оставить это просто так, боюсь, что она может погубить себя. — Церковь создана для того, чтобы помогать оступившимся, — добавил священник. — Дочь Грейнджера - грешна, и заслуживает наказания, — выдает другой, мудро кивнув головой. — Диакон Реддл, вы поступили мудро, рассказав нам об этом. Завтра же мы сообщим её отцу. Разумеется, она бы никогда не позволила себе целоваться с этим рыжим недоразумением возле его лавки, но священники поверят ему, а не ей, а её отец, конечно же, поверит церкви. Том снова кивнул, и заложив руки за спину, удалился, снова запираясь в своей комнате и обливаясь запахом жасмина и роз. Он улыбался, целуя расписанные странички, и жарко шептал в её платок слова утешения.

***

Она ни за что не догадается, кто и почему придумал про неё такую грязную сплетню. Никогда не догадается из-за кого отец избил её и сослал в монастырь. И Том не испытывал от её горя ничего, кроме мрачного удовольствия. Он смотрел, как она заходит в церковь, следом за священником. С ней небольшой чемодан. Она стыдливо опускает голову и ни с кем не разговаривает. Здесь ей нужно было провести несколько дней, проходя подготовку. Она вскоре покинет их городок и переедет за много миль отсюда, где величественно, посреди глубокого леса, стоял одинокий монастырь. Том не обращает на неё никакого внимания и готовится к принятию сана. Сана, который предоставит ему новые возможности и переезд. Конечно, он побеспокоится о том, чтобы получить место в том же монастыре.

***

Несколько месяцев спустя он входит в двери огромного здания, вежливо здороваясь со всеми и держа на лице приятную улыбку. Уже неделя, как он присоединился к монастырю, но её пока что так и не увидел. Её молитвенник хранится в его нагрудном кармане, а платок обвязан вокруг ладони. Ему не терпится её увидеть. Увидеть её лицо, её фигуру, скрытую святыми одеяниями, ему не терпится снова взглянуть на её кудри и тонкие пальцы. Проходит несколько дней, прежде чем он ловит её в одиночестве, возле Святыни. Она оглядывается на его шаги, оборачивается, и конечно, узнает его. — Диакон Реддл, — склонив голову, она с ним здоровается. Она, конечно, не знает, что он уже принял сан, но Том не планирует её поправлять. Всё, что он делает, это смотрит. Смотрит на её лицо, на волосы, которые теперь были тщательно спрятаны под платком, на бледные губы и тонкие пальцы, которыми она сжимала крестик на груди. Она щурится, впервые глядя на него, впервые коснувшись его глаз своими, и пугается. Том стоит близко, наклонив голову на бок, и молча разглядывая её. На его губах царит торжественная улыбка, глаза сияют. Он делает шаг ближе, поднимая руку, на которую намотан её голубой платок, и её глаза очаровательно расширяются, когда она узнает, что это. Когда она понимает, что это значит. Ему так нравится страх в её глазах. Ему так нравится, когда она наконец-то смотрит на него. Ей следовало сделать это раньше. Она делает шаг назад, качая головой и раскрывая губы: — Так это был ты… Он безмолвно следует за ней, делая такой же шаг, и загоняя её в угол. На её лице ничего, кроме горького понимания. Понимания того, кто стоит за её страданиями. Она не делает ничего, когда Том касается её скулы, скользит ладонью к губам, размещая там большой палец. Он нажимает на её кожу ногтем и ощущает, как внутри что-то довольно урчит, когда он так делает. — Я душу дьяволу продал за ночь с тобой.