Огненное колесо

      Дворец Правосудия, где должны были судить Сафира, с утра осаждался любопытствующими, в этот день, наверное, лишь Агнесса пребывала в незнании, большая часть горожан была занята обсуждением грядущего разбирательства. Обвинение строилось на неопровержимых доказательствах. Сафира обвиняли к подделывании заемных писем, которое приравняли к фальшивомонетничеству, а также в непристойном поведении и ворожбе. Кто-то нанял ему одного из лучших адвокатов Парижа, но, кажется, и он был вынужден спасовать перед потоком обвинений, которые без устали изливали королевский прокурор Филипп Лилье и его собрат из духовного суда Жак Шармолю.       Среди судей особенно выделялось глумливое и торжествующее лицо советника Гийома Фролло, который в парадной алой мантии и шапочке выглядел особенно внушительно. Гийом Фролло не сомневался в приговоре. Мелкого вора Фуко, который выступал на стороне обвинения, приговорили к относительно лёгкой казни через повешение, цыгану же грозил котёл.       Обвинение пригласило шестнадцать свидетелей, среди них были и девять обманутых менял, которые, как один, говорили об имевшем место колдовстве.       — Как вы думаете, почему эти люди, столь многоопытные и мудрые, позволили с лёгкостью дать себя одурачить? — вопрошал Жак Шармолю. — А я отвечу! Из-за колдовства! Этот Сафир заморочил голову добрым горожанам, чтобы опустошить их карманы. Вспомните, сколько раз вы смотрели на его пляски и думали, что под вуалью прячется юный красавец, но вы взгляните на него!       Марко сидел на скамье для обвиняемых, опустив голову, но в толпе не стихали насмешливые обсуждения его внешности.       — Плешив и стар, как Папа! — нараспев скандировали школяры.       — А моя, как дура, бегала на его пляски смотреть, — хохотал какой-то горожанин, придерживая внушительный живот. — Знала бы, какая красота под этими тряпками прячется!       Марко дали простое рубище из небелёного полотна, из-за чего он казался особенно жалким. Плечи его были опущены, взгляд синих глаз, когда-то волновавший многих женщин, сейчас был устремлён ему под ноги. Безучастность обвиняемого, его холодность злила толпу, если бы не сержанты, поддерживающие порядок, то в Марко полетели бы комья глины и плевки. Он остался неподвижен, когда выступали прокуроры, не пошевелился и тогда, когда приглашали свидетелей. Его адвокат настаивал, чтобы он сидел с гордо поднятой головой, так был шанс, что в этом сломленном мужчине увидят тень прекрасного танцора, но Марко не внял ему. По сути, он не ощущал ничего, кроме бесконечной усталости, пребывание в застенках не сломило его, скорее, это произошло уже давно. Возможно, когда старик Мустафа вознамерился взять под опеку сироту, или когда, умирая, Эсмеральда выкрикивала чужое мужское имя. Одно событие или череда горьких испытаний изуродовали его душу, по сути, это было неважно. Скоро всё наконец закончится. В эти минуты он старался не думать об Агнессе, о своей поздней обречённой страсти.       Адвокат Леон Леклер повёл защиту с того, что Сафира на самом деле звали Марко и он был крещёным, а также добрым христианином. Танцами он занимался потому, что на него была наложена подобная епитимья епископом Кастильи.       — И хочу заметить, что он добросовестно отдавал десятую часть доходов собору Нотр-Дам, чему есть письменные подтверждения, — мэтр Леклерк передал судьям листки, на которых были записаны суммы пожертвования цыгана.       Кое-кто из судей даже присвистнул от удивления, адвокат продолжил.       — Упомянутый Марк никогда не был связан с ворожбой, в чём часто упрекают других цыган. Никаких доказательств, кроме домыслов, ворожбе нет.       — А как же ученый козёл! — возмутился прокурор Шармолю.       Адвокат живо к нему обернулся:       — И где же этот козёл?       — Он… сбежал! — воскликнул Шармолю.       — А, значит, нельзя говорить наверняка, был ли он обучен только благодаря таланту Марка, или находился под заклинаниями! Недоказуемость не может привести к обвинению. Ei incumbit probatio, qui dicit, non qui negat (Бремя доказательства лежит на том, кто утверждает, а не на том, кто отрицает). Но доказать вы ничего не можете, значит, обвинение в колдовстве зиждется на нестойких основаниях. Если только вы не возьмёте на себя труд и не изобразите этого козла, — с коварной улыбкой закончил адвокат.       В зале послышался смех, возмущённый Шармолю воскликнул, что Леклерк нечестно повёл линию защиты, но его протест потонул в ещё большем смехе, когда адвокат указал рукой на прокурора и красноречиво скосил на него взгляд, будто говоря: «Ну чем не козёл?» Когда смех утих, а покрасневший Шармолю вновь уселся на скамье, Леклер продолжил:       — Даже больше, мой подзащитный и не цыган вовсе!       В зале воцарилась тишина, в которой слышно было, как презрительно фыркнул советник Фролло. Адвокат же поднял за шнурок с нанизанными на него семенами лавра синюю ладанку.       — Здесь доказательства того, что Марк был украден во младенчестве у своих родителей-христиан! Всё, что ему осталось, это только… — тут адвокат открыл ладанку и вынул из неё почерневший крестик. — Он сам мне поведал о своей печальной истории. Бедный христианский мальчик, которого украли у любящих родителей. Взгляните на его глаза! Разве могут быть такие голубые глаза у цыган!       И хотя Марко продолжал сидеть неподвижно, не поднимая глаз, многие вспомнили их цвет и слова адвоката приобрели особый вес. Толпа зашелестела сочувственными возгласами и вздохами. Леклерк обвёл взглядом судей, задержавшись немного на побелевшем Гийоме Фролло, у старика, кажется, дрожали руки. Адвокат передал судьям и крестик с ладанкой.       — Марк не помнит своих родителей, но он верен нашей вере и стремился жить достойно. Обвиняющие его люди, особенно те, кто стал жертвой обмана, с ним напрямую не знакомы, они имели дело как раз со злостной шайкой, сколоченной этим самым Фуко! Знаете для чего Фуко решил обвинить Марка? Да потому, что рассчитывал повесить на него и своё преступление, и колдовство! Но он не знал, что Марк истинный христианин!       Адвокат почти кричал, у Фуко случилась истерика, толпа бесновалась. Внезапно вор с хорьей мордочкой ткнул в сторону Шармолю.       — Меня этот подговорил! И… — он растерянно шарил взглядом, пока не остановился на советнике Фролло. — И он! Оба! Насели на меня, чтобы я Марко оговорил! Схватили меня одного… другие удрали…! — он захлебнулся в собственных словах, безумный страх придавал вору отчаянную смелость.       Со всех сторон нарастал недовольный шум, председатель суда вскричал, что заседание продолжится завтра при закрытых дверях! Сержанты принялись выталкивать зевак из зала. Марко грубо подняли и увели, Леклер, довольный произведённым эффектом, остался ждать. Скандал, который вызвали слова Фуко, ничем хорошим для самого вора не обернулся, истерика его нарастала и вот он уже, бессвязно бормоча, зашёлся в неистовом плаче. Стража выволокла его прочь. Судьи повскакивали со своих мест, все, кроме мэтра Фролло, он продолжал осматривать оказавшийся у него крестик. Когда адвокат подошёл за ним, советник с великой неохотой отдал его. Дальше его и прокурора Шармолю ожидал разговор с председателем и королевским обвинителем. Сошлись на том, что их должны были заменить другие.       — Вам же нездоровилось, — обратился председатель суда к поникшему Гийому Фролло. — У вас будет время отдохнуть, обвинение этого молодчика, несмотря на все старания адвоката, дело почти решённое.       Гийом Фролло вздрогнул, он грузно опёрся на трость и тяжёлым шагом направился прочь, раздосадованный Шармолю ещё пытался спорить, а, когда советник Фролло скрылся из вида, и вовсе начал беззастенчиво переносить вину на него. Но председатель тоже был человеком, сейчас ему меньше всего хотелось спорить.       

***

      Гийом Фролло медленно вышел через чёрный вход, обошёл стойла с конюшнями и направил свои стопы к собору Нотр-Дам. Правда, войти в сам собор он не решился, вместо этого он пересёк площадь и постучал в двери дома де Гонделорье.       Мадам Алоиза приняла советника одна в комнате снизу. Флёр-де-Лис страдала от месячных болей, поэтому не смогла воспрепятствовать встрече матери и Гийома Фролло. Советник без долгих предисловий рассказал о той невыносимой правде, что открылась ему во время суда.       — И вы уверены, что это тот самый крестик? — шёпотом вопрошала потрясённая дама.       — Я сам вырезал инициалы его матери, — тускло произнёс советник. — У него мои глаза, я всё никак не мог понять, чем же так сильно меня раздражает этот человек, — у него задрожали губы, но волевым усилием Гийом Фролло подавил рвущиеся рыдания.       — Что же будет? — мадам де Гонделорье удивлялась про себя столь нелепому стечению обстоятельств.       — Полагаю, что его приговорят к смерти, но перед этим им потребуется его признание, а это значит… — запнулся он, затем, собравшись с духом, продолжил. — Пытки. Его будут пытать.       — Так долго оплакивать дитя и потерять его, едва узнав! — воскликнула мадам де Гонделорье. — Провидение слишком жестоко!       — Я буду подавать прошения о помиловании, — глаза старика ненадолго вспыхнули. — Я докажу его невиновность.       — Вы признаете его своим сыном? — с ужасом спросила госпожа де Гонделорье.       — Нет, слишком поздно, он вырос без меня, — советник вздохнул. — У меня единственный сын — это Жеан.       — Я бы так не смогла, — честно призналась мадам де Гонделорье. — Пусть бы даже Флёр-де-Лис украли цыгане и вырастили из неё «дочь греха», я бы всё равно признала её. В этом отличие женского сердца от мужского!       — А я так не могу, — советник с трудом поднялся. — Я благодарен вам за всё.       Мадам де Гонделорье осталась сидеть на своём месте. Пылкое воображение уже унесло её прочь из собственного дома. Она вообразила, что её драгоценную Флёр-де-Лис украли в детстве цыгане. Какой бы бродяжкой она ни стала, госпожа Алоиза была уверена, что смогла бы её принять.       

***

      Гийом Фролло просидел допоздна в таверне, где не столько пил, сколько спасался от голосов прошлого. После девяти часов он направился к тюрьме Шатле, где, пользуясь именем лейтенанта де Руаля, добился разрешения переговорить с цыганом Марко. Его провели коридорами и подземными ходами до одной из дальних камер.       — Он же колдун, вот мы его и упекли подальше, — простодушно пояснил стражник, открывая ключом тяжёлую и сырую дверь.       В руках он держал светильник, который пытался сражаться с окружающей тьмой. Стражник распахнул скрипнувшую дверь и первым вошёл в сырую камеру. Гийом Фролло собрался последовать за ним, как раздался крик: «Побег! Побег!» Стражник с выпученными глазами выбежал, оттолкнув советника, тот охнул и удержался на ногах единственно благодаря тому, что ударился спиной о стену. Камера, в которой содержался цыган, была пуста, набежавшая стража принялась проверять других узников, к счастью, никто больше не исчез. Гийом Фролло в этой суете беспрепятственно покинул стены Шатле, он ковылял домой со странной улыбкой на лице, его мальчик второй раз избежал смерти.