Rose auf den Theaterbühnen

Густафу снились театральные подмостки, солдаты, марширующие в бесконечную даль. Он стоял на краю сцены в щегольском ало-чёрном костюме и смотрел на процессию, заломив руки. Сколько пролилось крови и сколько прольётся впредь? Всхлипнув, худрук закрыл руками лицо, загримированное под белую маску, как вдруг лихорадочная улыбка растянула ярко подведённые губы. Актёр захохотал. Что-то демоническое сквозило в его заливистом смехе. Дерзко оглянувшись кругом, Грюндгенс сложил руки на груди и упал спиной назад, провалившись сквозь сцену. Он всё летел и летел, сквозь свист ветра в ушах различая жужжание лопастей самолётов, пока не открыл глаза, содрогнувшись. Пару минут Густаф лежал неподвижно, глядя в одну точку на противоположной стене. Занимался рассвет. Ливень кончился, и на окнах тускло мерцали одинокие капли. Молчаливое созерцание прервал оглушительный чих. Юноша попытался завернуться в одеяло плотнее, после чего, наконец, осознал. Германа не было рядом. Минувший вечер и томительная прелюдия к ночи могли показаться прекрасной фантазией, но, несмотря на алкоголь и жгучую страсть, молодой человек помнил каждую деталь. Каждую мелочь. Подарки, дружескую беседу, флирт на языке тела и откровенную близость. Подняв голову с подушки, Густаф попытался различить хоть какое-то движение в квартире, скрытой от его глаз углом, где стояла узкая койка. Ничего. Ответом послужила оглушительная тишина, отозвавшаяся пустотой в груди и малоприятными ощущениями в нижней части напрягшегося тела. Поморщившись, актёр переменил позу. Увы, это делу не помогло, и Густаф обречённо подвинулся к краю постели, опустив босые ноги на ледяной пол. Он всё ещё был закутан в одеяло с головы до ног. Из-под ткани, надвинутой на лоб, выбилось несколько светлых растрёпанных прядей. Худрук машинально заправил их и замер. Вспомнились чужие пальцы, заботливо убиравшие его взмокшие волосы. Грюндгенс беспомощно улыбнулся окружающей пустоте. Видимо, его решили предоставить самому себе. Неужели Герману всё-таки было противно? Почему он ушёл, не попрощавшись? Густафу хватило бы одного поцелуя, нескольких, пускай даже строгих, поучительных фраз… Ситуация выглядела паршиво при всей обходительности бравого офицера. Им точно воспользовались тем самым образом, который актёр так яростно отрицал. Он ведь не человек лёгкого поведения. А этому незнакомцу с какой-то стати доверился. Зато Густаф отчётливо понимал, что ноги вряд ли удержат его поначалу. Поднимался с опаской: постоял несколько минут, чувствуя опору в виде спинки кровати, затем прошёлся вдоль неё несколько раз. Хотя бы вчерашние меры предосторожности окупились сполна. Он не чувствовал себя разбитым, если не считать недостаточного количества сна. Наконец, скинув одеяло на промятый матрас, Густаф прошлёпал к столу, положившему начало всему сумасшествию. Пёстрый халат по-прежнему лежал у подножия, и Грюндгенс торопливо его подобрал. Отряхнув очередное проявление хозяйской милости в нелепую цветную полоску, юноша накинул халат. Стало куда холоднее. И рядом не было человека, чьи объятия согрели бы даже в такое промозглое утро. От подобных мыслей актёр зажмурился и потряс головой. Неужто одного раза хватило для превращения в сентиментального дурака, вздыхающего по ерунде? Густаф не нуждается в подобных вещах. Он теперь самостоятельный человек, полагающийся на себя одного. При всей сыновней почтительности Грюндгенс не собирался лишний раз обращаться к родителям. Он творец собственной судьбы и отправится в любой конец Германии, какие бы лишения не ждали там искателей счастья, денег и славы. Гордо расправив спину, Густаф подобрал очки со стола и нацепил их на переносицу. Мир вокруг обрёл желанную чёткость. Хозяин квартиры вновь огляделся по сторонам. Последний шанс. У Германа ещё оставалось средство окончательно не упасть в глазах собутыльника, усомнившегося в чужом благородстве. Цепкий взгляд прошёлся по столу, злополучной баночке с кремом и замер на розе, всё такой же прекрасной и свежей. Поджав губы, Густаф приблизился к окнам, осмотрел подоконники, метнулся к постели, даже заглянул на полочки в ванной. С каждой секундой, потраченной на осмотр, его раздражение возрастало. Ничего. Ни слова, ни строчки. Герман не оставил ему даже записки, благо на буфете всегда лежали несколько чистых листов и чернильница. Неужели и подобная малость показалась офицеру необязательной? Случайная встреча, неопытный доверчивый юноша, с которым удалось провести жаркую ночь… Выбежав из ванной, Густаф замер посреди комнаты. На его точёном лице застыло выражение непонимания и отчаянной злобы. Он корил себя, вспоминал образ Германа, искажённый до неузнаваемости его собственным восприятием. Сапфировые глаза теперь смотрели надменно и холодно, уголки губ кривились в едкой насмешке. Ни следа ласки, предупредительности, обезоруживающей весёлости. И этот человек получил от него всё, что искал, по доброй воле, без всякого сопротивления! Пальцы судорожно вцепились в полу халата, ногти проехались по бедру через ткань. Лихорадочный взор метнулся к вазе и её содержимому. Всё произошло в мгновение ока: подскочив к столику, Грюндгенс выдернул из букета главное его украшение и направился прямо к окну, отперев ставни с немалым трудом. В комнату хлынул влажный промозглый воздух, в мгновение ока пробравший до самых костей. Замах, короткий бросок, и роза шлёпнулась в грязь посреди мостовой. Скоро пробудившиеся ото сна горожане затопчут чудесный цветок, и следа не останется от трудов того, кто вырастил оный посреди осенних ненастий и холодов. Актёр не провожал взглядом её короткий полёт. Он сразу запер окно и замер, оставаясь наедине с тем, что составило его минувшее приключение. Порожняя бутылка, сбитая постель, послуживший самым неожиданным образом крем. Не в силах вынести тягости чувств, навалившихся разом, Густаф снял очки, отёр глаза рукавом и прошёл в ванную комнату, изо всех сил хлопнув дверью. Вода смоет следы, хотя метки ещё долго не сойдут с белой кожи. Она согреет утомлённое тело, дабы через час Грюндгенс предстал перед коллегами как ни в чём не бывало: сияющий, полный сил и готовый к великим свершениям. Безгранично счастливый, потому что вчера сестра милосердия бросила к ногам худрука долгожданный букет. Первый, но далеко не последний в его головокружительной актёрской и режиссёрской карьере.