Ходить по небу

У Миши довольно сложные отношения со своим телом: было время, когда ему было на него плевать, было время, когда он выставлял его напоказ, но чаще всего — стыдился и ненавидел. Сейчас это вроде как в прошлом. Жив — и ладно, жить тоже оказалось здорово, даже если больно, даже если порой невыносимо. Миша не перебивает шрамы, больше не отводит взгляд, если кто-то обращает на них внимание: да, гордиться тут нечем, но и прятать себя он больше не хочет. У Влада тоже есть шрамы: от заточки, когда они пиздились район на район, от арматуры, на которую он неудачно упал с гаража, от бездумного нырка в озеро с хлипких мостков, когда он предварительно не проверил дно, от бабушкиной собаки, испугавшейся салюта. Но это нормальные шрамы, обычные, в чём-то даже хорошие. По прошествии стольких лет это следы былых приключений, и Влад пересказывает те события красочно и с постоянными смешками, в них беззаботность и безбашенность юности, в них недоверчивое, но мягкое «такие мы, конечно, дураки были, пиздец», но главное — в них нет ничего непоправимого. У Миши тоже есть такие шрамы, конечно. Это он наебнулся со стремянки, пытаясь облить Андрюху краской, это они пиздились со скинами, это — нырнул с верхней полки в поезде, потянувшись за пивом, а тут — не заметил ступеньку, когда спускался со сцены. Про такие шрамы он сам рассказывает с удовольствием, приукрашивая, на мгновение возвращаясь в прошлое, его радует, что он ещё помнит о себе такие вещи, помнит себя такого. Владу этого мало. Влад хочет его целиком. Они оба сломанные, каждый по-своему, но заботятся друг о друге, как умеют, и в темноте их разница в возрасте сглаживается. Влад нависает над ним хищником, изучает, каталогизирует каждую реакцию и каждый вздох. Миша любит доминировать, любит топить Влада в своей нерастраченной за жизнь нежности, но ещё — любит полностью отдавать контроль и позволять Владу позаботиться обо всём самому. Иногда на Влада что-то находит, и он изучает Мишу, как карту, прослеживая пальцами и губами маршрут — все подшивки, все срывы, всю ненависть к себе, все попытки заглушить боль. Миша гордится тем, что уже много лет на нём не появляется новых рукотворных шрамов, все свежие следы — лишь следствие его задумчивости и неуклюжести. — Не надо, — сдавленно шепчет Миша, когда Влад вдумчиво целует полосы на его бёдрах. — Надо. Тебе было так больно, но ты со всем справился. Ты всё пережил. Ты позволил мне встретить тебя. Все эти шрамы останутся с Мишей навсегда, даже любви Влада не под силу стереть их с кожи. Но с каждой такой ночью, с каждым таким взглядом и с каждым таким гипнотическим словом становится всё меньше единственный шрам, которого не видно на его теле. Влад всё равно его чувствует, и позже, уже засыпая, прижимается ближе и ловит сердцебиение ладонью.