Лучше быть российским Калининградом, чем немецким Кёнигсбергом.

1940 год Когда происходил раздел Польши, я приболел и не смог быть рядом с Берхардом, на что он обиделся и даже назвал предателем. Я не виноват, что болел и очень сильно, та ночь в ванной мне сильно далась: воспаление лёгких, лёгкое обморожение, простуда и это только начало списка. Ужас. Сейчас уже август, недавно сдалась Франция до этого Данию, Норвегию, Бельгию, Нидерланды и Люксембург. Всё идёт по плану фюрера. Не знаю, как пойдет и дальше, но сейчас всё идёт пока хорошо, в плане соблюдения плана и меньшего количества жертв, среди людей. Но, Берлин стал полностью зависим от власти, он даже начал повышать на меня голос и осуждать мою позицию касаемо власти и его подверженности ею. Хорошо, что всё происходит за закрытыми дверями, не хотел бы, чтобы это видели и слышали другие. Для всех остальных мы идеальная пара, советник и столица, на всех собраниях его поддерживаю и ни слова против, наоборот тем, кому не нравится, затыкаю рот. Честно говоря, я к этому так привык, что уже не вижу жизнь, без постоянной лжи для остальных на собрании и возможно дома для себя. Спасите. 1941 год Весна. Пора любви и рассвета, а мы несём только войну и закат. Югославия и Греция - наши. Мы оккупировали Балканы, и борьба перекинулась в Африку. К сожалению, близится час, когда мы вступим в бой с союзом. Берлин ждёт не дождется этого дня и в момент начала позвал меня, чтобы я был рядом. Не знаю, зачем ему так это важно, но словам столицы я не могу перечить. 22 июня 1941 год. В Германии 3 ночи, в СССР 4 часа утра. Стоя сейчас рядом, я чувствую, как мои колени подкашиваются. Видя, даже издалека как танки переезжают границу и нападают на военных другой страны, я не могу себя нормально держать, мне хочется закричать, чтобы мы отступали, но я не могу я просто стою и смотрю. Возвращаюсь в реальность, когда чувствую, что меня кто-то взял на руки. Это, как и предполагалось, был Берлин. Переведя на него недоумевающий взгляд, он сказала: - Я вижу, в каком ты состоянии. Для тебя эти действия вызывают боль и страх. Ты никогда и ничего не мог от меня скрыть. Давай я тебя отнесу к себе, там отдохнёшь, и мы поговорим. Выслушав его, я кивнул и, кажется, именно находясь на руках, я смог немного успокоиться и в итоге даже уснул, пока он меня нёс. Проснулся я на диване в кабинете Берхарда, повернувшись с бока на спину, ко мне пришло осознание. Значит со мной он проехал по Германии и на руках занёс в Рейхстаг. Какой стыд. Слухов не избежать. Я приподнялся на локтях и сел. Заметив, что я встаю, Шпрее налил воды в стакан взял в руку, и, встав, подошёл ко мне, и протянул стакан. Я, взял стакан, и чуть промочив горло, сказал: - Спасибо большое. А сколько времени? Берхард, присев на край дивана, ответил: - 10 часов утра. Ты так мило спал, что я не хотел тебя будить и в итоге привёз сюда. Я надеюсь, ты не зол? Я, чуть улыбнувшись, отвечаю: - Нет, я не злюсь. Только, боюсь, опять поползут слухи. Тебя, наверное, много городов видели, когда ты со мной на руках пришёл. Он, так же улыбнувшись, говорит: - Городов немного, но это были как раз те, что и начали про нас распускать слухи. Мы оправдали их ожидания, я принес тебя как принцессу в свой замок. Как ты себя чувствуешь? Допив воду, я передаю стакан Берлину, а он ставит уже на стол. - Хорошо, только шея немного затекла. Ужас, кажется слух о том, что мы пара будет только набирать обороты. - Да уж, ну это и хорошо, к тебе не будут подходить с предложениями встречаться и ко мне, это же отлично. Давай, снимай рубашку и переворачивайся на спину, сейчас разомнем твои мышцы. Я послушно снимаю рубашку и только тогда понимаю, что одел её на голое тело, хотя чего мне беспокоиться, это же Берхард. Перевернувшись и подложив для удобства руки, так как Шпрее уже начал массаж, говорю: - Знаешь, не дай бог сейчас кто-нибудь зайдет. Это будет ужасно, ведь тогда мы все слухи подтвердим. И знаешь, я хочу с тобой обсудить действия фюрера. Берлин чуть сильнее начал давить, от чего я не смог удержать болезненный стон, на что Берхард, сказал: - Прости. Так что ты хочешь узнать? Чуть повернув голову вправо, говорю: - Ты поддерживаешь все его действия? Как ты думаешь, правительство всё правильно делает? Не сделает ли это только хуже? Может, не надо было нападать на союз? Шпрее громко выдохнув, остановился и запустил руку в мои волосы, чуть массируя. - Вильгельм, янтарь мой, ты много думаешь. Я поддерживаю все действия, потому что уверен в правильности их. Я уверен, что это сделает лучше для нас и станет великим праздником победы. Я бы не пошёл на это, если хоть на миг не был бы уверен в победе. У меня есть, что терять. Уже лучше? Мне продолжить? - Хорошо, если ты в этом уверен, я буду тебя поддерживать. Мне уже лучше, продолжать не надо. Спасибо тебе, что заботишься обо мне. Сев на диван я обнял Берхарда в знак благодарности, он, чуть помедлив, обнял меня в ответ. И в этот момент в кабинет врывается Пьер Сенье(Париж) со словами: - Берхард, вы совсем из ума выжили? Вы что творите? Вы зачем на Союз напали? Вы... И в этот момент он замечает нас. Я вижу, как его лицо меняется от недопонимания до удивления и какой-то хитрой радости. - Я, кажется, не вовремя зашёл. Вы бы хоть табличку какую-нибудь повесили, чтобы не беспокоили, а если бы это был не я, а кто-нибудь другой. Они бы вас не поняли, а я одобряю любую любовь, если два сердца быстрее бьются рядом. Я от стыда прячу голову на груди Берлина. Как же стыдно, в то время как Шпрее ответил Пьеру самым холодным голосом, который я когда-либо слышал. - Пьер, ты бы сначала научился стучаться, в кабинет столицы, а потом уже других учи, что им делать. Между нами ничего такого нет, я только разминал затекшую шею Вильгельму, а не то, что ты там себе надумал. Но даже так я надеюсь, что про это никто не узнает. Если я услышу об этом от кого-либо-то, знай, что тебе будет хуже. А сейчас вышел из кабинета и зашёл через час. Ты меня понял? Париж немного стушевался, но улыбаться не перестал. - Хорошо, я всё понял. Занимайтесь своими делами, голубки. И выбежал из кабинета. Вот лягушатник чёртов, расскажет же всё. Хотя, сейчас это не так важно. Вильгельм чуть отодвинулся и прикрыл лицо руками. - Вильгельм, не беспокойся, я постараюсь сделать так, чтобы об этом никто не узнал. Давай ты оденешься, и мы попьём чаю, хорошо? Я, чуть кивнул и начал одеваться. Немного поговорив и попив чаю, я успокоился и уже когда собирался идти, раздался стук в дверь. Scheiße. Я хотел уйти до того, как он придёт. Берлин, как ни в чём не бывало, говорит: - Зайдите. Пьер с хитрой улыбкой сказал: - Я вам не помешал? Скосив на меня взгляд, его улыбка стала ещё шире. В то время как Берхард, ответил: - Нет. Мы закончили и Вильгельм уже уходит. Я кивнул в знак благодарности, сказал: - Да, мы уже закончили. До свидания Берхард, Пьер. И как можно быстрее выхожу из кабинета. Надо быстрее добраться до машины и отправиться домой, там погулять вдоль любимой косой и возможно, только там я смогу успокоиться. Дома стало лучше, на любимой косой, ещё лучше. Вспоминается, что где-то в квартире, в маленьком мешочке, у меня лежат парочка янтарных камушков. Три жёлтых янтаря, что для меня ассоциируются с ярким весенним солнцем в тот день, когда я их нашёл. Два синих и два зелёных, голубое небо и летняя молодая травка. Один красный янтарь, как глаза того Гриши, которого я встретил на следующий день, после находки этого камушка. Вспомнив о нём у меня сердце заболела, сколько боли ему придётся пережить из-за нас. Надо будет, если война дойдет до него, попытаться уговорить сдаться и спасти, почему-то мне важно, чтобы с ним ничего не произошло. Чтобы он выжил, даже если он будет ненавидеть меня, главное, что живой. Кажется, не так я должен думать о своем враге. Нет. Он мне не враг. Но кто же? С этими мыслями я отправился домой, но так и не нашёл ответ.