Колыбельная

НОЖ УБИЙЦЫ ОБОРВАЛ ЖИЗНЬ

ЖУРНАЛИСТА ШЭНЬ ДЕЛУНА.

МОРЕ КРОВИ НА ПОЛУ В КАБИНЕТЕ

АРЕНДОВАННОЙ КВАРТИРЫ

      22 декабря, во второй половине дня, китайский журналист с мировым именем Шэнь Делун был найден мёртвым в кабинете своей арендованной квартиры в Реколета, в районе Буэнос-Айрес. Он был обнаружен собственным менеджером. Господин Шэнь лежал лицом вниз, совершенно обнажённый, на залитом кровью полу. В комнате были обнаружены следы борьбы. Это позволяет предположить, что произошло убийство. Орудием преступления стал взятый на кухне нож, оставленный в боку убитого.       По расчетам полиции, убийство произошло 21-го вечером. Господин Шэнь получил несколько глубоких колотых ран в грудь, которые были нанесены острым ножом для разделки мяса. Можно полагать, что смерть наступила практически мгновенно из-за обильного кровотечения из сердца и легких. У господина Шэня сломано также несколько ребер: видимо, убийца обладал довольно большой физической силой. На данный момент полиция ничего не сообщала об отпечатках пальцев и других связанных с убийством обстоятельствах. Подозреваемый в совершении этого преступления — сбежавший серийный убийца-рецидивист.       Судя по отсутствию беспорядка в доме и тому, что ценности и бумажник покойного остались нетронутыми, есть мнение, что убийство было совершено на почве личной неприязни. Дом господина Шэня расположен в тихом районе. Соседи не слышали никаких подозрительных звуков в то время, когда произошло преступление, и не скрывали удивления, узнав о нем. Господин Шэнь явился в Аргентину по причине рабочей командировки и не собирался оставаться дольше чем на месяц.       Господин Шэнь жил вместе с сыном и женой в Гуанчжоу, родился в 1976 году в городе Шанхай. Поступил на факультет журналистики в Шанхайский университет Джао Тонг. С тех пор он создал большое количество отличающихся яркой индивидуальностью статей в СМИ и вызвал много разговоров. Господин Шэнь был почетным профессором Гуандунского университета иностранных языков и внешней торговли; на проходившей два года на зад в Музее современного искусства в Нью-Йорке выставке…       Дальше Рики читать не стал. В статье были снимки ворот их дома и фото отца, сделанное, когда он был помоложе. С ними статейная полоса выглядела довольно зловеще. Рики молча сел на уличные качели, отбросив телефон в сторону, и закрыл глаза ладонями. В ушах стоял глухой гул. Гудело долго, на одной и той же ноте. Он потряс головой, но гул не прекращался.       Они сидели во внутреннем дворе кафетерия. Начало восьмого. Джиун по неведомым причинам позвонил кому-то и сообщил, что не сможет прийти сегодня из-за семейных обстоятельств и возьмёт срочный отгул. На улице только они вдвоём. И этот непрерывный, действующий на нервы гул в ушах.       — Статья свежая, — прорубил тишину Джиун, тоже ознакомившись с известием, но уже полностью прочитав написанное; в жизни он никогда не слышал об этом журналисте.       Рики кивнул, не отрывая ладоней от глаз. Джиун сидел нога на ногу и смотрел на Рики. Сидел и молчал.       — Он умер не по моей вине.       — Что? Понятное дело, — ответил Джиун с недоверием. — Ты же в Корее, не в Аргентине. По времени никак бы не получилось: съездить в Буэнос-Айрес, убить отца и снова вернуться в Сувон.       Всё совсем не так. Не собственноручно… Рики почувствовал дрожь в запястьях и холод металлических колец на красных пальцах. Именно из-за него отец постоянно покидал дом и уезжал куда подальше, лишь бы не пересекаться с никудышным сыном и стервозной женой. Чем больше сын скандалил, тем злее и ненавистнее становилась мать, тем отстранённее становился отец. И вот итог.       Джиун смотрел на болезненного юношу и неосознанно проводил параллели между ним и плачущим от безысходности сыном. Мысли о том, что Юджин точно так же сильно переживал потерю мамы, били ключом и прорывались дамбой, которую невозможно перекрыть. Нужно срочно что-то делать. Он коснулся на пробу напряжённого плеча и помял через ткань куртки.       — Пожалуй, всё будет проще, если ты не станешь прятаться и бегать, а поговоришь с мамой и примешь ситуацию такой, какая она есть, — собственные слова отдавали эхом неправильностью. Они звучали обычно и нормально, но что-то в словах было не так. Словно они предназначались сразу нескольким людям.       — Тогда меня отправят обратно в Гуанчжоу.       — Сомневаюсь. Тебе уже двадцать и ты живёшь не с родителями. Разъезжать, куда захочешь, уже можешь.       Рики покачал головой.       — Ей плевать на мой возраст и мои права. И я никому звонить не собираюсь, разговаривать ни с кем тоже. И возвращаться не хочу ни домой, ни в университет.       Джиун замолчал и взглянул ему прямо в глаза.       — Это ты сам решай, — тихо сказал он. — Я считаю, у тебя есть право жить так, как ты хочешь. А сколько лет человеку — пятьдесят один или пятнадцать — не важно. Но, допустим, ты выбираешь такой путь: «Никому ничего объяснять не собираюсь. Да пошли вы все». В таком случае тебе придётся долго уклоняться от встреч и звонков с мамой, отрезать себя от родителя. Это сурово. Тебе всего двадцать лет пока, много ещё впереди. Ты как? Готов?       Рики молчал.       — А если он умер из-за меня? Гены ведь. Биологический код. Мы же семья. Вокруг меня всё время что-то происходит. Отчасти это зависит от меня, а кое-что случается помимо моей воли. Но я перестаю понимать, как отличить одно от другого. Вот, например, я считаю, что это моё решение, а выходит так, будто всё уже заранее определено. Кажется, я просто исполняю то, что кто-то где-то за меня решил. И сколько ни думай, сколько ни лезь из кожи — бесполезно. Хуже того — даже начинает казаться, что чем больше дёргаешься, тем быстрее себя теряешь, превращаешься в какого-то мутанта. Слетаешь с катушек. Для меня это слишком.       — Послушай. Даже если всё так, даже если у тебя на роду написано, что все твои решения и усилия напрасный труд, всё равно: ты это ты, и никто другой. Совершенно точно. Остаёшься самим собой и движешься вперёд. Не беспокойся.       Рики поднял на него глаза, полные слёз и отрешения. В его словах чувствовалась какая-то странная убедительная сила. Отцовская сила.       — Почему вы так думаете?       — Да потому что во всём этом есть своя ирония.       — Ирония?       Джиун снова заглянул в глаза.       — Слушай, Рики. На том, что ты сейчас переживаешь, построено много трагедий. Не человек выбирает судьбу, а судьба — человека. В этих трагедиях именно такое мировосприятие. Трагедия человека, как это ни комично, не в его недостатках, а в достоинствах. Понимаешь, о чём я говорю? Ситуация становится всё трагичнее, и виноваты здесь не недостатки, а добрые качества. Наглядный пример — «Царь Эдип Софокла». Причины трагедии Эдипа не в лени или глупости, а в отваге и прямоте. И тут невольно рождается ирония.       — Звучит как парадокс, — Рики откинулся на спинку качелей, чувствуя себя странно и смазанно.       — Раз на раз не приходится, — сказал Джиун. — Ирония делает человека глубже, масштабнее, открывает ему путь к спасению на более высоком уровне. Весь мир — это метафора. На самом деле никто отца не убивал и с матерью не сожительствовал.       — Не совсем понимаю, о чём вы, — уклончиво и вяло ответил Рики. Больше всего на свете сейчас ему хотелось спать. Они помолчали некоторое время, а потом между ними из ниоткуда родилась связь. — Джиун-ши… несколько лет назад мать мне такую вещь напророчила…       — Напророчила?       — Я ещё никому этого не рассказывал. Думал, всё равно никто не поверит, — Джиун молчал, но его молчание подталкивало к тому, чтобы выговориться. — Скорее это не пророчество, а проклятие. Она его много раз повторяла. Будто долотом вырубала каждую букву в моём сознании.       Рики сделал глубокий вдох. Джиун чувствовал физически, насколько парню нестерпимо плохо и тревожно. Осознание, что теперь он постоянно будет прокручивать в голове чужую смерть, так сильно отдавала косвенным дежавю. Видеть то, как страдал ребёнок от смерти одного родителя и тирании другого, просто невыносимо. Мысли уплывали в юность, в детство: как чувствовал себя Рики, когда был ребёнком? Что, если Юджин чувствовал себя так же сейчас?       И Рики сказал:       — «Когда-нибудь этой самой рукой ты убьёшь своего отца и будешь жить со своей матерью».       — Когда-нибудь этой самой рукой ты убьёшь своего отца и будешь жить со своей матерью… — повторил слово в слово Джиун, осмысливая фразу и хмурясь. — Абсолютно то же самое напророчили царю Эдипу. Ты понимаешь, конечно?       Рики кивнул и потёр шею. Слёз уже не видно; разговоры, пусть о том же человеке, всё равно помогали облегчить душу.       — Мать сказала: «От судьбы не убежишь, как ни старайся». Это пророчество у меня в генах заложено, как мина замедленного действия. И тут ничего не изменить.       Молчал Джиун долго, медленно оглаживая пальцами плечо и отвлекая. В один момент он прижался спиной к качелям, переплёл пальцы и положил на грудную клетку, смотря на воображаемую линию горизонта — во внутреннем дворе никакого горизонта, только крохотная детская площадка без единого ребёнка и серые стены заводов.       — Зачем ей это понадобилось? Все эти ужасные предсказания?       — Не знаю. Мать ничего не объясняла, — покачал он головой. — Может, хотела отомстить отцу. Наказать его через меня.       — При этом нанося тебе такую рану?..       — Видно, для неё я не более чем одна из картин. Она думала, что может делать со мной что угодно. Порвать, сломать…       — Если она действительно так считала, то это извращение какое-то.       — Там, где я рос, всё было так искажено, деформировано, что прямое казалось кривым. Я давно это понял. Но деваться было некуда, ребёнок всё-таки. Во мне половина этих материнских генов. Поэтому отец нас и оставлял. Я родился из этого зловещего источника. Вот он и бросил грязного урода.       Джиун легонько барабанил по виску пальцем, что-то обдумывая. Затем прищурился и посмотрел на Рики, но совсем не осуждающе и не презренно, а с пониманием, с отцовской заботой и даже нежностью. Совсем не так, как должно чувствоваться. Язык сам развязался, словно бы желая выплеснуть всё то, что копилось годами.       — Мать мне объяснила, что я её творение. Это всё равно что личная подпись.       — Но пророчество твоей матери не сбывается. Отца-то не ты убил. Ты в это время был в Сувоне. А убийство произошло в Буэнос-Айресе, и совершил его рецидивист. Так ведь получается?       — Так-то оно так…       — Вот, значит, почему ты за границу бежал… Спасался от материнского проклятия.       Рики кивнул.       — Похоже, так и не убежал.       — Тебе действительно нужно убежище, — сказал Джиун и поднялся на ноги, разворачиваясь всем телом к потерянному юноше и осматривая его сверху. Сердце расширялось и сдувалось. Расширялось и сдувалось. — Больше пока я ничего не могу сказать. Думаю… — заминка. — Если ты согласишься, думаю, Юджин будет рад гостям на выходных.

❆ ❆ ❆

      — Хё-он, ну хва-атит! Капитан Амелика не может быть сильнее Человека-паука! Человек-паук всегда выиглывает!       — Неплавда! — Гонук с возмущением вскочил с резинового ковра, сделанным в виде пазла с железной дорогой, и прижал фигурку Капитана Америки к себе. — Капитан Амелика — самый сильный супелгелой!       — А я думаю, что самый сильный — Тор. Он же буквально Божество, разве нет? — они не заметили, как в дверях появилась высокая и очень худая девушка, старше их в три раза. Старшая сестра. — Юджин-а, за тобой пришёл папа с другом.       — Папа!       Юджин уже позабыл о их споре насчёт супергероев, сразу вскочил, оставив недоеденный дораяки с шоколадом, и вылетел сначала в гостиную, затем в коридор, в носках скользя по идеально чистому паркету. Женская рука. Рики неудобно помялся под взглядом ребёнка, застывшего в метре от них, и под заинтересованным вниманием девушки. Мама мыла посуду на кухне в резиновых перчатках.       — Здравствуй, Джиун-ши! Сейчас, я помогу Юджину собраться.       — Я плинесу! Я могу! — Гонук, надув щёки, спрятался снова в своей комнате и начал кое-как запихивать в рюкзачок друга его вещи. Тяп-ляп. Сестра вернулась к нему и помогла собрать сумку, одновременно с этим рассказывая и показывая, что и как складывалось.       — Дядя Лики, а вы тут почему? Па-ап?       — Он погостит у нас сегодня.       — Дядя Лики, а почему у вас глаза класные? — Юджин подошёл ближе и потянул за штанину. — Болят? Вы заболели?       — Юджин-а, давай собираться домой.       — Да, пап!       Рики вёл себя максимально безучастно, никак не помогая, только наблюдая со стороны. Он поклонился вежливо матери Гонука, перебросился парой неловких фраз, но в большей степени за него отвечал Джиун: коротко и чётко. Юджин собрался быстро и достаточно аккуратно для своего возраста, и пускай в детях Рики не разбирался, ему показалось, что ребёнок должен быть каким-то более хаотичным, крикливым, ревнивым, что ли? Они всегда вели себя именно так. И Рики прерасно помнил себя в детстве. Муки.       — Пап, — позвал Юджин уже на улице, когда они пробирались к автобусной остановке. Стемнело, горели уличные фонари. Рики, идя по другую руку Джиуна, думал о том, что события грядущих дней внезапно обрели странные повороты и краски. Он что, реально сейчас собирался ехать домой к мужчине с пятилетним ребёнком? — Гонук с сестлой расклашивали калтину по номелам. Я тоже хочу!       Стыд кольнул Джиуна. Он не подумал о том, что ему будет стыдно показывать Рики их уровень жизни, но в моменте эмпатия была гораздо сильнее. И что-то родственное соединяло их. Что-то общее.       — Юджин-а, не сегодня. Давай папа получит зарплату в конце месяца и подумаем.       — У-у… снова ждать…       На остановке они проверили время приезда автобуса — пятнадцать минут. Зашли внутрь закрытого стеклянного помещения, скопилось прилично людей, Юджину уступили место, и он сел, весь опечаленный. Они столкнулись с Джиуном взглядами всего на секунду, Рики почувствовал перед ним долг, словно перед собственным отцом. Вина за смерть накатила ещё сильнее. Он оповестил, что отойдёт ненадолго.       Вернулся с картонной упаковкой картины по номерам с китайским лотосом и красным божественным храмом. Мелочь. Но, может, она поможет ему медленно избавиться от проклятья. А ещё от удивлённо-смущённого лица мужчины бросило в лихорадку; сначала стыд с неловкостью облепили низ живота, затем адский огонь обжёг голову и руки. Юджин с восторгом взял подарок и погладил изображённые материалы на коробке.       — Дядя Лики, это мне?       — …Да. Будете рисовать с папой.       — Рики, — хмуро позвал Джиун.       — Тема закрыта.       Автобус приехал, Джиун с Юджином зашли первые, и мужчина продолжал вести себя внезапно холодно и отстранённо, согревая обиду на груди. Рики искренне не понимал, из-за чего, и именно благодаря этому чувствовал необходимость доказать, что этот подарок нужен. И его жест тоже. Он почувствовал эту холодную связь. Совсем как с матерью.       Телефон сохранял заряд как мог, дома с ним поделились устройством. Квартира выглядела совсем так же, как и большинство в Сувоне, в такой же жил Тэрэ с девушкой, в такой же жила Мишель; совершенно ничего примечательного, кроме влажной плесени на балконе. Юджин лёг спать рано несмотря на энтузиазм и бьющую энергию — в гостях потратил много сил, бегая и резвясь, к тому же в детском саду не спал из-за Хао вновь, и уже в десять он спокойно дремал, приставив к кровати нераспакованную коробку с картиной.       На балконе холодно. Джиун курил без стеснения, всё ещё играя в молчанку, а Рики стоял рядом и со странным чувством смотрел на город. Не так высоко, как в Гуанчжоу, совершенно никаких высоток, вид в корне отличался от его квартиры; здесь всё тухлее, пессимистичнее, серее. Не прошло и минуты, как в девственных пальцах оказалась толстая сигарета с рыжим фильтром, а юноша закашлялся от ожога лёгких. Джиун не сдержал тихой усмешки, Рики же захотелось плакать.       Ему постелили в спальне. В эту ночь Рики видел призрака разгневанной матери.

❆ ❆ ❆

      Выходные всегда всецело уделялись Юджину, и эти не стали исключением, кроме того факта, что к времяпровождению добавился ещё один участник. Но это совершенно ничего не испортило. На самом деле, изначально Рики намеревался уехать с утра пораньше и поблагодарить за отцовское понимание, а потом увидел, как ребёнок втихую, пока никого рядом не было, смотрел на их общую с мамой фотографию.       — Папа сказал, что она ушла в длугой мил, — шёпотом произнёс Юджин и спрятал фоторамку обратно в ящик. — Только не говоли ему, что я доставал её! Ладно?       — …Ладно.       Вот почему нет матери. Новых сообщений и звонков тьма-тьмущая, но все он смахнул с раздражением, всячески пытаясь отсечь себя от окружающего мира — от того мира, что находился за пределами чужой квартиры. Он догадывался — нет, знал, что стоит только переступить порог и остаться одному, как мысли и муки сгрызут его, не оставят даже костей. Перед глазами снова возникло лицо отца многолетней давности в опубликованной статье. О нём написали статью. О журналисте написали статью. Мама всегда говорила, что хотела бы увидеть его по другую сторону фотоаппарата. Вряд ли она имела в виду это.       Проклятье…       Сын — убийца отца.       Как-то так вышло, что Рики не смог сделать и шага из квартиры. Словно весь мир разрушился, вместо асфальта лилась густая магма, а здесь, внутри, он был в единственно безопасном месте. Он не чувствовал ни единой эмоции, словно все они аннулировались подчистую, покинули его тело навсегда; но он догадывался, что это затишье лишь временно. А Джиун был в этом стопроцентно уверен. Он уже проходил через этот этап.       — Вещи нужно постирать. Юджин-а.       — М? — ребёнок покачнулся на стуле за обеденным столом и уронил из ложки кусок рыбного теста.       — Тебе в дестком саду задали сделать рождественсую поделку.       — Точно-о… пап, я хочу лисовать ту калтину. Можно потом сделаем поделку?       — Сам будешь рисовать? — Джиун ходил по дому, занятый уборкой, стараясь не пересекаться напрямую с Рики.       — Дядя Лики полисует со мной! Плавда?       «Когда-нибудь этой самой рукой ты убьёшь своего отца и будешь жить со своей матерью».       Они рисовали и затем лепили поделку, сходив в магазин с канцтоварами. Рики не задумывался о ценах и цифрах на кассовом аппарате, его банковскую карту почему-то не заблокировали; наверное, мать слишком убивалась, чтобы заниматься такой мелочью. Всё-таки отца она любила больше, и его смерть — разрушение всего мира. А Рики не знал, что ему чувствовать по этому поводу.       Джиун продолжал бухтеть и строго просить больше не тратить деньги. Рики пропускал мимо ушей — деньги в этом мире совершенно ничего не стоили.       Двадцать пятого наступило Рождество. Джиун с самого утра, пока все спали, достал крохотную искусственную ёлку, уже украшенную мишурой и старыми игрушками, а потом приготовил завтрак из тех продуктов, которые заказал доставкой Рики, потому что «он ест только сбалансированную и полезную, качественную еду», поэтому их ждала холодная лапша с говядиной, соусом и кунжутом.       — Лождество, Лоджество… — напевал Юджин одному ему известный мотив, пока папа натягивал комбинезон, и смотрел на висящую теперь в коридоре картину по номерам. Лотос и храм. Рики, как оказалось, отлично умел рисовать. — Мы пойдём на ёлку?       — Да, на ярмарку, — согласился Джиун.       — Ула-а!       Сессия во вторник, сегодня после прогулки по рождественской ярмарке он отправится домой, чтобы сделать шпоры, наверное, и хоть как-то сдать, если его, конечно, допустили. Сообщений от старосты нет — значит, можно выдохнуть. Одежда выстиралась и высохла, его отгладили, что выглядело скорее как благодарность и попытка вернуть все потраченные средства путём мнимой заботы. Кондиционер совсем не стойкий, как будто больше для виду, и совсем не похож на тот, который используют в химчистках.       Юджин с собой взял плюшевого медведя, чтобы показать ему радость праздника, и втроём они вышли на улицу. До ярмарки идти пешком около пятнадцати минут — не много не мало.       — Вы празднуете Рождество в Китае? — спросил Джиун, ведя за руку сына и внимательно всматриваясь в снег, чтобы обнаружить гололёд заранее и не поскользнуться.       — Да, сегодня. Красный у нас цвет счастья, здоровья и процветания. По этой причине обычно обмениваемся подарками красного цвета, чтобы пожелать получателю всего наилучшего в наступающем году — что-то такое. Но мне, если честно, больше нравится Лунный новый год.       — Вот как. Ты уже праздновал Соллаль?       — Нет. Я первый год в Корее.       — Тебе понравится, я думаю.       — А вам нравится Соллаль?       — Нет.       — Почему?       — Нужно видеться с родственниками.       В центре разместили зимние аттракционы, лавки с уличной рождественской едой, глинтвейном, продавали лыжи и сноуборды, забавные вязаные шапки и сувениры. Юджин сразу выпросил красно-белый леденец, и Рики купил два — себе тоже. Джиун даже не успел обдумать запрос сына и снова почувствовал себя абсолютно бессполезным и бестолковым папашей.       — Рики, я же просил.       — Забейте.       — Нет, не забью. Я уже несколько раз…       — И что вы мне сделаете, а? Может, заблокируете мою карту? — с вызовом предъявил Рики, задрав подбородок, чем полностью обезоружил мужчину. Крыть нечем. — Вот именно. Так что дайте мне делать то, что я хочу, и не считайте мои деньги.       — Рики, — этот тон. Тихий, более спокойный, приземлённый. И этот взгляд. Джиун смотрел понимающе и проникновенно одновременно, и Рики заморгал непонятливо, ожидав в ответ угрозы. Совсем как от матери. А её нет. — Потом это обсудим. Юджин-а, не убегай далеко!       В центре Сувона поставили высокую торжественную ёлку. Огромные шары, игрушки, сани Санты висели на ней, огни горели так ярко, что видно из самых дальних углов города. К ёлке они пришли к пяти часам вечера, когда уже стемнело, солнце село за горизонт, а животы набились хот-догами, имбирным печеньем и маленькими пиццами с маслинами и анчоусами. Юджина отдали в большой хоровод из детей под руководство государственных организаторов, Рики и Джиун встали вместе со всеми родителями, и в этой толпе Рики почувствовал себя одновременно и чужим, и своим. Он начинал привыкать к Юджину.       — Рики.       — Что такое, аджосси?       — Что? — Джиун вкинул брови и подавился воздухом. — Ещё раз так назовёшь меня, и я… зови Джиун. Или хён. Но не… боже.       — Что вы хотели сказать?       — В конце своей истории царь Эдип ослепил себя из-за проклятья, насланного богами, и умер в Колоне, близ Афин, в храме Эриний, — Рики с вниманием повернул голову, его белые волосы с чернильными концами забавно утопали в хлопьях снега. Джиун на секунду стиснул челюсть и выдохнул. — Мысли о смерти влекут за собой только смерть. Я сам это начинаю понимать сейчас. Твоя ситуация дала мне много пищи для размышлений. Особенно твоё «проклятье».       — Джиун-ши… закроем тему.       Эти слова отдались Джиуну недавним воспоминанием. Наверное, ему стоило извиниться перед Чону за вспыльчивость.       Юджин кружился в хороводе с остальными радостными детьми и зажигал бенгальские огни. Это Рождество он определённо запомнит навсегда.