Солидарность

Изуна не знал, сколько времени он провёл, бездумно рассматривая свои колени. Тобирама ушёл, и вскоре после этого Изуна стал задаваться вопросом, не являлся ли тот на самом деле галлюцинацией. Сознание вернулось к нему, он чувствовал боль, понимал, что ранен, что едва не погиб по собственной неосторожности, помнил лицо Тобирамы перед собой, которое было настолько близко, насколько ему в страшном сне никогда не снилось. Он не мог объяснить себе действия Сенджу, и это сильно путало мысли, заставляя сомневаться в реальности происходящего. Он понимал, что не умер, но не понимал, почему. На его взгляд, у Тобирамы было не так уж и много вариантов того, как с ним поступить. Как его враг, как вечный соперник, Сенджу мог только убить или унизить. Второе особенно было бы логично, раз Тобирама, узнав в нём омегу, вместо того, чтобы на месте прикончить его, уволок с поля боя куда подальше, явно решив воспользоваться преимуществом иначе. Был ли вообще смысл ожидать от него чего-то другого, учитывая, что он альфа? Что ж, Изуна не мог не признать — Тобирама умел сбивать с толку. Подкидывать тупиковые задачи, решение которых всегда известно лишь ему одному. И в этот раз ничего не изменилось — Изуна не понимал, что произошло. Зачем Сенджу провозился с ним? Чего он хочет достигнуть этим, какова его конечная цель? Насколько грандиозен очередной коварный план Тобирамы?.. Чем больше он думал об этом, тем сильнее тяжелела его голова. Так Изуна довёл бы себя до второго обморока, если бы вдруг не вспомнил про собственный клан, про Мадару, которого, вообще-то, необходимо предупредить, поставить в известность, что Тобирама что-то задумал. Это помогло сосредоточить внимание и заставить тело двигаться. Игнорируя заглушающий все звуки гул внутри черепа, Изуна взобрался на дерево, определил, в какой стороне должна быть бойня, и затем ориентировочно прикинул, в каком направлении ему надо двигаться, чтобы встретить возвращающихся в селение соклановцев. Что-то подсказывало ему, что в этот раз сражение не затянется надолго, поэтому он посчитал, что с оставшимися силами добраться до дома будет более целесообразно, чем попытаться успеть взять реванш у Тобирамы в этот же день. После пережитых потрясений Изуна был слишком обеспокоен тем, что его старшему брату, возглавляющему клан, не от кого будет узнать о надвигающейся опасности, если сам он погибнет. Взбудораженный, взвинченный до предела, он не смог осознать, до какой степени абсурдны были его переживания — что бы ни замышлял Тобирама, его намерениям не суждено осуществиться без непосредственного участия живого Изуны. Про себя в этой схеме Изуна совсем позабыл — ему было достаточно знания, что Сенджу никогда не упустят возможности причинить вред Учиха. А с изобретательностью Тобирамы любая уловка может привести к значительным потерям, которые непременно ослабят клан. К сожалению, или же наоборот к счастью, добравшись до своих, Изуна Мадаре так ничего и не сообщил. В его голове настолько всё перемешалось, что единственное, на что его хватило, прежде чем окончательно впасть в беспамятство, была короткая фраза: «Ни слова отцу». Наверное, это сработала их братская связь — что-то в необычайно диком взгляде Мадары дало ему понять, что тот моментально сообразил, что́ с ним случилось во время боя. И давний, вбитый глубоко в подкорку мозга страх показаться слабым в глазах своего родителя перевесил опасения насчёт Сенджу — в данный момент угроза противостояния близкому была посерьёзнее любой другой угрозы за пределами клана. Изуне было совершенно невдомёк, что появившиеся после озвученной просьбы испуг и полная потерянность на лице брата означали что-то ещё помимо признания его абсолютного провала как достойного шиноби. Он не помнил, что отца давным-давно уже нет в живых, и потому не заподозрил, что Мадару больше беспокоит его близкое к бреду состояние, а не то, что он позорно облажался. Следующие пара дней для Изуны прошли как в тумане. Он полностью вверил себя брату, провалившись в сонное полузабытье, позволив слабости во всём теле взять верх. Мадара был где-то рядом, о чём-то спрашивал его время от времени, а он невпопад ему отвечал, стараясь звучать убедительно, чтобы от него побыстрее отстали и дали досмотреть развернувшийся на потолке причудливый сюжет из неясных движущихся образов. Это было странное ощущение — он как будто бы и не спал, а некое подобие снов всё равно как-то видел. Когда Изуна пришёл в себя, он не смог определить, какое было время суток — закрытые ставни на окнах не пропускали свет, и полумрак в комнате разгоняла только одна тусклая лампа, в которой почти неслышно потрескивало масло. Он был не один — Мадара расположился на полу возле его постели на расстоянии вытянутой руки. Он дремал, склонив голову, и вид у него был очень уставший. Поза, в которой он сидел, оставалась напряжённой даже во сне — Мадара всегда спал чутко, а когда дело касалось ухода за Изуной, как сейчас, то его бдительности мог позавидовать самый опытный дозорный. В подобных случаях Изуна никогда не скрывал, что его очень настораживает такое повышенное внимание Мадары к нему. Это был сложный и неоднозначный момент в их отношениях, как братьев — они крайне редко говорили друг другу слова, которыми напрямую обозначали свои чувства или переживания. Они оба, не сговариваясь, каким-то необъяснимым образом наловчились узнавать настроение близкого человека и определять, что у того творится глубоко внутри, не спрашивая об этом. Конечно, во многом сказались порядки, сложившиеся в их семье под влиянием обязательств, возлагаемых на них кланом. Очень важно было поддерживать репутацию достойных своей власти людей, тех, за кем можно следовать без колебаний и сомнений, людей, в силе и непревзойдённости которых была абсолютная уверенность. Таджима справился с этой ролью, проявив качества решительного и авторитетного лидера; он хотел, чтобы его дети так же добились признания и в дальнейшем, после его смерти, вели клан по указанному предками пути вечного доказывания превосходства Учиха над кем бы то ни было. Вокруг их клана врагов всегда собиралось больше, чем союзников, и во многих конфликтах, то и дело вспыхивающих в стране, часто рассчитывать приходилось исключительно на собственные силы, на навыки и умения тех, кто хорошо владел шаринганом. Так что, будучи главой, упасть в грязь лицом было никак нельзя: неважно, каким образом складываются обстоятельства — в любом случае необходимо делать всё возможное, чтобы неприятели не нашли лишнего повода возгордиться, а соратники не утратили боевой дух в самый ответственный момент. И Мадара, как старший сын и наследник, слишком рано прочувствовал лежащую в основе этого принципа идею — добиться признания и уважения внутри клана и страха от тех, кто был за его пределами, возможно только посредством силы и её постоянной демонстрации. Наблюдая за отцом, единственным примером настоящего предводителя, Мадара не мог не согласиться с тем, что его наставления не пустой звук. Да, про себя он ставил под сомнения некоторые его взгляды, но было то, в чём он быстро убедился благодаря ему — чтобы укрепить за собой право называться сильнейшим, недостаточно лишь непрерывно оттачивать техники и совершенствовать боевое мастерство. Преимущество перед врагом всегда будет выше, если лишить его и другого не менее рабочего способа воздействия — не дать ему возможности ставить свои условия. Любые опасные манипуляции бессильны без знания уязвимого места. Поэтому Мадара с детства старался вести себя соответствующе для будущей роли главы — помимо тренировок с чакрой он воспитывал в себе сдержанность, и с его вспыльчивым характером это давалось ему крайне тяжело. В период тайных встреч с Хаширамой у него случались моменты, когда он позволял себе быть откровенным, в частности, как раз-таки с Сенджу и, бывало, с Изуной. Но потом, когда между Учиха и Сенджу больше не стало нейтральной территории, он ожесточился и окончательно закрыл доступ к недрам своей души, куда, впрочем, Хаширама так и не оставил попыток пробиться, при каждом их столкновении поднимая в нём сильное чувство смятения и устраивая внутри него настоящий переполох. В итоге, при всех стремлениях Мадары развить своё самообладание, у него всё вышло едва ли не наоборот — теперь он был ещё больше импульсивен, легко поддавался гневу и быстро входил в раж. Тем не менее, в бою против него было бесполезно надеяться на то, что он оступится по неосторожности — обладая хорошей реакцией и способностью соображать на ходу, Мадара мог позволить себе рискованные действия в сражении. Однако, результат его работы над собой всё же был, но он отразился немного в другой сфере его жизни, и тоже не совсем так, как можно было ожидать. Изуна не знал и не размышлял о том, могло ли всё сложиться как-то иначе при других условиях, но факт оставался фактом — общение с Мадарой было тем ещё испытанием. Поругаться с ним вообще ничего не стоило, и статус собеседника никак не выступал ограничением для резких слов и грубоватой прямолинейности с его стороны. Изуна не взялся бы утверждать что-то по поводу остальных, но насчёт себя он был практически спокоен — как бы сильно Мадара ни заваливал его замечаниями, он всегда при этом оставался на его стороне и желал ему только лучшего, предлагая собственное решение вопроса. Изуна никогда не сомневался в жизненном опыте брата, однако не во всём сходился с ним во мнении и не стеснялся ему об этом сообщать. Переубедить Мадару в подобных случаях было невероятно тяжело — Изуна до последнего стоял на своём, и часто обоим проще было разойтись по разным углам, чем принять позицию, отличную от их собственной. Иногда конечно, кто-то из них всё-таки уступал, но это было очень редкое явление, которое признавалось ещё более исключительным, если к относительно взаимному согласию удавалось прийти без рукоприкладства. Потому что Мадара был не единственным, у кого терпение имело свойство быстро заканчиваться. В любой иной ситуации с самоконтролем у Изуны обычно проблем не возникало, но когда Мадара становился чересчур непробиваемым и категоричным в споре, ему порой казалось, что если братца не поколотить (хотя бы символически), то донести свою точку зрения не выйдет. Удивительное дело, но максимум, что ему прилетало в ответ за такое ярко проявленное несогласие — хороший подзатыльник, и больше ничего. И куда только делось их взаимное желание доказать свою правоту, прибегнув к последнему и самому убедительному аргументу — честной драке?.. Изуна скучал по тем временам, когда ему ещё не исполнилось пятнадцать лет — ссориться тогда было хотя бы весело. Теперь же Мадара из принципа игнорировал его провокации и за пределами совместных с ним тренировок физическую силу не применял. Чего таить, Изуну задевала такая предвзятость, которой раньше не было. Мадара всегда старался его оберегать, особенно после того, как узнал его второй пол — для Изуны это не было секретом. И он много думал по этому поводу. Слабые места есть у каждого, как бы Мадара ни пытался доказать обратное; Изуна знал, как тот дорожит им, и был уверен, что только слепой дурак не заметит очевидное — слабостью главы Учиха является его младший брат. Изуна видел Мадару насквозь, тем не менее, было и то, что тот сумел скрыть от его наблюдательного глаза. Осознавал ли сам Мадара, насколько он привязан к нему? Как сильно зависим от него? Ощущал ли то смутное чувство нависшей угрозы, которое овладевало Изуной, когда в минуты слабости он невольно вспоминал сюжеты тревожных снов о собственной смерти? Получить ответы на эти вопросы Изуна мог только спросив брата напрямую, и никак иначе. Но он не спрашивал, да и Мадара ему, скорее всего, ничего не ответил бы. Так что, единственное, что Изуне оставалось — безошибочно различать в проявляемой к нему заботе, вероятно, один из самых главных в жизни Мадары страхов — страх не доглядеть за ним, потерять его. К слову, и за Мадару у Изуны душа болела не меньше — он даже мысленно не хотел представлять, что будет, если тот останется один. Он давно провёл между всем этим чёткую взаимосвязь — чем ярче горит беспокойство и страх потери внутри его старшего брата, тем больше тот окружает его своим буквально неусыпным вниманием. И всё бы ничего, если бы степень бдительности во время ухода за ним не соответствовала бы степени испытываемых Мадарой душевных терзаний. Потому что, даже зная об этих мучениях, Изуна не мог оказать поддержки — озвучить проблему значило признать её, что вряд ли когда-нибудь произойдёт в их случае. То и дело натыкаясь на воздвигнутый Мадарой барьер, не пропускающий и намёка на сочувствие, Изуна нашёл другой способ сообщать брату о том, что он не только чувствует его страх, но и разделяет его; оставаясь с Мадарой один на один, перенимая его настроение, он не подавлял и не прятал собственное беспокойство, а давал ему выход через мимику и взгляд, позволял примешиваться к потоку чакры. Пусть в целом Изуна приобретал вид скорее раздражённый и сердитый, чем сочувствующий, он на интуитивном уровне знал, что это верное решение — как иначе можно было бы обозначить свои позиции, не усугубив при этом подавленное состояние Мадары, он ещё, к сожалению, пока не придумал. Главным было то, что он проявляет искреннее участие. Даже если так своеобразно. Даже если тем самым он замыкает этот круг бесконечных тревог и страхов, которые, казалось, после смерти Таджимы стали едва ли не единственной опорой, удерживающей дом их семьи от неминуемого падения в войне с вражескими кланами. И сейчас, не помня ничего конкретного из всего, что с ним происходило после того, как он догнал возвращающегося с битвы Мадару, не зная, сколько времени он провалялся, неспособный осознавать окружающую его обстановку, Изуна мог только предположить, насколько всё плохо, и примерно прикинуть, какой масштаб разборок его ожидает с минуты на минуту, едва Мадара поймёт, что с ним уже можно серьёзно разговаривать. Он потянулся рукой к голове, потрогал бинты — вместе с сознанием и чёткостью зрения к нему вернулась и боль от полученных ран. Невольно вздохнув, Изуна опустил руку поверх одеяла и снова скосил глаза на Мадару, тут же встречаясь с ним взглядом. — Я знал, что рано или поздно это произойдёт, — начал Мадара без предисловий. Он был абсолютно разбит, и это было понятно по его глухому голосу и категоричному тону. — Отец был прав. — Ты издеваешься? — Хрипло спросил Изуна, чувствуя, как остатки сонного тумана стремительно пропадают из его разума, уступая место злому недоумению. Мадара, судя по всему, тоже закипал — в отличие от того же Изуны, у него была возможность хорошенько всё обдумать и сделать однозначные выводы, и сам он не сомневался в том, что имеет полное право обрушить их на своего младшего брата, благодаря которому седина явно тронет его голову сильно раньше, чем ему хотелось бы. Ему хватило одной искры, чтобы заразиться раздражением Изуны и поджечь собственные запасы негодования, исправно копившемся в нём все эти дни. — Ты говорил, что у тебя всё под контролем. Изуна, ты клялся мне!.. — Всё и было под контролем, — моментально вскинулся тот, резко сев в постели. Изуна был задет до глубины души. Он почти рычал. — Все эти годы я справлялся, если ты не заметил. Не лезь, раз не разбираешься!.. — Ещё больше рассердившись, он поддался порыву и одним движением запустил в Мадару подушкой, единственным тяжёлым предметом, которым он, к своей досаде, на данный момент располагал. От внезапного перенапряжения в глазах потемнело, в ушах раздался тихий звон, а к горлу подкатила тошнота. Изуна со стоном согнулся пополам, пытаясь унять начавшееся головокружение, игнорируя возню сбоку. Агрессия, с которой Мадара принялся взбивать его подушку, волновала его сейчас в последнюю очередь. Что уж там, он сам был бы не против избавиться от собственной злости, дав рукам что-нибудь уничтожить. Если бы его так не мутило, ему наверняка хватило бы сил на полноценный удар по деревянному полу в знак протеста. Печально, но по новой накатывающая слабость буквально пригвоздила его к месту, отзываясь необъяснимым неприятным тянущим ощущением во всём теле при любой попытке пошевелиться. Он слишком поторопился для того, кто только-только пришёл в сознание. Мадара молча помог ему улечься обратно. Может, продолжать ругаться на повышенных тонах Изуна уже не мог, однако для того, чтобы повернуться на бок и тем самым продемонстрировать Мадаре своё никуда не девшееся недовольство, ему в физическом плане многого не требовалось. Он так и поступил, не проронив при этом ни слова. Зная упрямство Мадары, он был уверен, что сможет неприлично долгой паузой поднять в своём брате сильное чувство неловкости и вынудить оставить его одного, если, конечно, тот так и не решится сделать первые шаги к прекращению ссоры. Изуна уже проворачивал такое несколько раз. Тактика была почти беспроигрышной для его состояния, потому что не надо было тратить силы на крики. В таком противостоянии главным преимуществом становилось терпение, которого от природы у него было хоть и не очень много, но всё же чуточку больше, чем у Мадары. Он решительно настроился держать глухую оборону до победного. Но, вопреки всем его ожиданиям, тишина не затянулась надолго. — Не злись на меня, — в этот раз Мадара сдался слишком быстро. Изуна, рассчитывающий в течение пяти следующих минут обоюдного молчания провалиться в сон (как обычно любил делать в подобных ситуациях в назидание брату, чтобы ещё больше вывести его из себя) даже немного растерялся. Давно установившиеся между ними сценарии поведения нарушались в своей последовательности крайне редко. И сейчас момент примирения настал подозрительно рано, чего ещё не было ни в одном многократно пройденном варианте возможного развития их с Мадарой перепалки. В сложившихся обстоятельствах это, без всяких сомнений, был повод насторожиться. Мадара явно был настроен на разговор. Изуна догадывался, что именно с ним хотели обсудить, но не был готов к этому. Удар, который, как он думал, ему собирался нанести брат, он предпочёл бы принять, стоя на ногах, а не прячась под одеялом. К тому же, зная о грядущем конце света, глупо не попытаться оттянуть его. — Я устал, — Изуна использовал это как объяснение всего: и того, что он внезапно вышел из себя, и того, что так же внезапно затих. В общем-то, его слова не были далеки от истины; главное, взглянуть на это всё с нужной стороны. Мадара, видимо, понял, с какой стороны ему надо смотреть, чтобы разобрать намёк Изуны, потому что участливо поинтересовался: — Ты хочешь чего-нибудь? Ох, неужели в самом деле пронесло? — Нет, — спустя минуту отозвался Изуна. Прислушавшись к своим внутренним ощущениям, он пришёл к выводу, что есть ему точно не хочется. Его до сих пор тошнило, и вероятность того, что он всё выплюнет обратно, была слишком велика. — Расскажи лучше, какие красивые сказки ты слышал в этот раз, — попросил он Мадару и немного подвинулся, чтобы тому хватило места. Вообще, ему не было интересно знать, на что теперь Хаширама Сенджу взялся ставить акценты, чтобы убедить Мадару объединить кланы — Изуна просто не стал пренебрегать возможностью увести брата от опасной темы ещё дальше. Про Тобираму он решил сообщить позже — даже если тот и собирался в итоге каким-то образом вывернуть всё в свою пользу, вряд ли положение ухудшится, если Изуна помолчит о нём ещё пару дней. Ему нужно было прийти к чему-то однозначному и более менее обоснованному — в данный момент, когда он уже был в состоянии нормально соображать, на ситуацию получилось взглянуть иначе; у Изуны возникли смутные подозрения, озвучить которые он был совершенно не готов. Он не мог сказать, какая правда его устроила бы больше — что Тобирама в действительности не такой подонок, каким всегда казался, или что внезапное разоблачение он воспринял как повод вспомнить свою принадлежность клану «дружбы и любви». В первом случае Изуна чувствовал себя невообразимо глупо, во втором — до такой степени отвратительно, что ему срочно надо было в очередной раз уличить клан Сенджу во лжи и оправданно вывалить Мадаре всю свою ненависть и злобу, на деле предназначавшуюся для одного лишь Тобирамы. Ну, Сенджу Хаширама, не подведи.

***

Изуна не заметил, как прошло два месяца. Он занимался своими ранами, обдумывал слова Хаширамы и наблюдал за братом, готовый в любой момент призвать главу клана к голосу разума и не дать ему сделать шаг в пропасть. Изуна не мог не признать: несмотря на свою поразительную простоту, Хаширама умел быть убедительным, удачно подвязывая к делу положение врага и представляя свои идеи в выгодном якобы для обеих сторон свете. Изуну этим было не подкупить — Сенджу убивали и будут убивать, на их руках столько крови Учиха, что оставить их злодеяния без ответа значило оскорбить, предать тех, кто пал, защищая честь клана. Конечно, среди Учиха появились люди, которые были не то чтобы согласны на заключение мира, но которые осторожно заводили между собой разговор, гипотетически допуская такое развитие событий. Изуна не понимал, как они готовы забыть и простить смерти близких, если ненависть и страдания буквально вложили в их руки оружие мести, дали силу, с которой они могут бороться за существование клана; как только Мадара позволяет смущать себя всякими речами о союзе, когда на поле битвы его шаринган не угасает?.. Изуна давно смирился с тем, что брат постоянно балансирует на грани. В конце концов, ему всегда хватало ненависти к Сенджу, чтобы в момент сомнений придать Мадаре уверенности. Он никогда не испытывал с этим проблем, по крайне мере, так было до недавнего времени. Чёрт бы побрал этого Тобираму, из-за которого ему теперь самому нужен кто-то, кто смог бы привести его в чувство. Он знал, что именно должен сказать, чтобы Мадара не поддался влиянию ложных (как считалось всегда и как следует считать и дальше) надежд окончательно, и он это скажет. Единственное, что портило ему весь настрой — впервые в жизни возникшее желание обладать большей верой в правильность собственных слов. И он обязан разобраться с этим до того, как Мадара начнёт подозревать, что в основе его прочно сложившихся представлений о мире вне клана, очевидно, пошатнулось что-то очень важное, за что теперь можно зацепиться и качнуть опору в нужную сторону. Разумеется, Изуна в курсе, в какую, иначе бы он так сильно не переживал. В подвешенном состоянии Мадара удерживал его также тем, что не спешил объявлять ему свой приговор. Который, как Изуна чувствовал всем своим нутром, брат вынес ему сразу же, как они воссоединились после битвы. Иначе зачем ему было вспоминать слова отца, когда-то пророчившего своему младшему сыну бесславную смерть на поле брани? Да, Изуна не погиб, и стараниями Тобирамы (если Изуна верно истолковал его действия) в глазах клана Сенджу он как был бетой, так ей и остался, но какой в этом смысл, когда данное им Мадаре обещание всё равно оказалось нарушено? Изуна достаточно хорошо знал Мадару, чтобы иногда нет-нет, да и угадать направление его мыслей и с удивительной точностью предсказать первые шаги в решении вопроса. Он понимал, что в своё время из отцовского предупреждения они оба вынесли совсем не одну и ту же мотивацию: в дальнейшем Изуна делал всё, чтобы не опозорить клан, а Мадара — поставил себе задачу отгородить, насколько это было возможно, брата от смерти. Сам же Таджима смотрел на ситуацию как-то по-своему, и было неизвестно, что он ставил в приоритет больше, на полном серьёзе намереваясь сместить Изуну с передовых позиций в самый тыл, заперев в селении. Братья так и не сошлись в едином мнении, когда пытались определить причину такого решения, потому что изначально прятать Изуну от всего мира никто не собирался. Изуна, наблюдая совершенно спокойную реакцию родителя на проявившиеся у него специфические половые признаки, первое время не относился к этому, как к трагедии. Его жизнь не должна была сильно измениться, насколько он мог судить по тем соклановцам, которые отказались от возможности покинуть боевой строй и стать частью отряда защиты территории клана. Он знал, что такие порядки среди Учиха были не всегда, и что право выбора в этом плане у омег появилось относительно недавно, тем не менее, за всю жизнь Изуна так и не научился привязывать уровень мастерства и навыков к чему-то кроме соответствующих для его достижения тренировок, чтобы думать, что физиология является основополагающим критерием для оценки способностей. Поэтому его не особо впечатлили дошедшие до их с Мадарой дней описания жизненного уклада предыдущих поколений, отображающих реальность через призму древних (и потому давно уже как безымянных) авторов, имеющих одну и ту же точку зрения, кочующую из одного ветхого свитка в другой; тяжело было согласиться с мнением ворчливых стариков, постоянно ссылающихся в качестве аргумента на затасканный пергамент, когда на деле товарищ по оружию доказывал совершенно обратное. Желая углубиться в этот неоднозначный вопрос, напрямую касающийся его самого, Изуна так и не смог отследить по записям, когда и по каким причинам в клане произошёл переломный момент, вследствие которого семейный быт перестал считаться для омеги единственной перспективой. Уточнить, не вызывая к себе подозрений, было не у кого, да и в принципе, незачем; Изуна продолжил свой путь воителя, как и другие омеги-современники в клане. Отличием было только то, что ему никак нельзя было себя выдать, и это условие носило вполне практический характер. Таджима своим сыновьям всё объяснил максимально доступно. Видя своим преемником Мадару, он не исключал его вероятной смерти, поэтому Изуна не был обделён необходимым воспитанием. Возможно, на младшего легло даже больше ответственности перед всеми Учиха, чем могло бы, потому что, будучи не только омегой, но и сыном главы, он рисковал навлечь большую беду как на себя, так и на соплеменников. Ничто так не может запятнать вековую репутацию клана, как лишение достоинства одного из сильнейших его представителей — Изуна не знал и не хотел бы когда-нибудь узнать, что было в основе этого предостережения — страшные события, намеренно не упоминавшиеся в хронике, чтобы не порочить имена людей, чьи заслуги перечеркнула трагедия, или же генетически заложенная в Учиха повёрнутость на чести. Изуна в любом случае был согласен с отцом и разделял его мнение о невозможности сочетания таких понятий как «глава клана» и «омега». Вовсе не потому, что действительно поддерживал это, и Мадаре, в своё время возразившему Таджиме в этом плане, он объяснил, почему считает разумным представлять себя окружающим бетой и в чём же на самом деле здесь кроется подводный камень. «Никто в клане не скажет, что я не гожусь на роль предводителя, потому что омега, — Изуна ответил Мадаре на его замечание о «пережитках прошлого» и о том, что «все нормальные люди в клане давно знают, что это бред — утверждать и что-то говорить о способностях воина или лидера, ссылаясь на его феромон». — То, что наш клан не берёт это в расчёт, не значит, что другие кланы так делают». Таджима был доволен сообразительностью младшего — тот понял суть проблемы. Какими бы сильными ни были Учиха в реальности, их клан перестанет считаться таковым, если потеряет признание в своей мощи со стороны врагов. Особенно, если таким образом. Таджима всегда был осторожным в вопросах, касающихся будущего клана, поэтому, заботясь о том, чтобы у Изуны оставалось больше места для манёвра, и чтобы тот как можно меньше зависел от обстоятельств, рассудил, что не будет лишним скрыть о нём правду не только от врагов, но и от союзников, в том числе и остальных Учиха. Он был уверен, что, поступив так, они предотвратят утечку информации (возможность чего нельзя было исключать), которая в дальнейшем неизбежно принесёт клану множество проблем. Изуна и тут принял его сторону, и даже Мадара, осознав, что брата в любом случае не принижают, признал, что это мудрое решение. Так что, Изуна не чувствовал себя обиженным, стеснённым или преданным, когда отец в одну из тёмных ночей отвёл его к незнакомой ему старой женщине, безвестно живущей где-то глубоко в лесу в небольшой хижине. Изуна понятия не имел, что связывало эту отшельницу с его отцом, но из недолгого разговора между ними он пришёл к выводу, что много лет назад произошло что-то такое, из-за чего женщина осталась должна главе Учиха. «Я тебе помог когда-то, помоги ты мне теперь: поделись своим опытом, научи моего сына», — таким был общий посыл, с которым Таджима обратился к ней, и для Изуны этого было более чем достаточно — если он о чём-то не знает, значит, так надо. К слову, в ту ночь отец запретил Мадаре идти за ними. План Таджимы казался идеальным. Пусть сама Узура (так звали старую отшельницу) и не была омегой, она обладала необходимыми знаниями, которые была способна передать, что избавило Изуну от похода к целителям клана, а значит, и от ненужных носителей его тайны. У женщины оказался крайне сложный характер, и методы её временного наставничества порой приводили Изуну в растерянность. Нет, ну в самом деле, он не ожидал, что в первую же их встречу она незаметно поймает его в гендзюцу, в котором (как выяснилось позже) по памяти проведёт его по тем местам в лесу, где растут определённые растения, и накажет визуально запомнить их, чтобы потом отправить Изуну искать и собирать на следующий день самостоятельно. Он бы так и не заподозрил, что был в иллюзии, если бы не внезапно возникшая темнота за окном — в выстроенном Узурой сюжете они выдвинулись практически сразу после ухода его отца и проходили по лесу до самого рассвета, и Изуна ни разу за всё то время не задался вопросом, как он так хорошо видит в беспросветном лесном мраке без активированного им шарингана. И с подобными моментами на протяжении дальнейших двух лет Изуна сталкивался неоднократно. Сначала он пытался протестовать против такого подхода, но быстро признал, что именно так он разберётся с этим всем в самые скорые сроки. К тому же, отшельница явно чем-то болела, потому что почти всё своё время проводила в постели, и работу по дому в основном выполняла её молодая помощница, которую Изуна тоже прежде среди соклановцев никогда не видел. В итоге Изуна осознал, что так будет проще для них обоих — каждый раз наблюдая, с каким трудом женщина передвигается по собственному дому, он исполнялся сочувствия и думал, что прогулки по лесу — самое последнее, чего можно было бы пожелать Узуре для полного счастья. И потом — вникая в разнообразие трав и запоминая порядок действий при появлении того или иного симптома, Изуна помимо всего прочего успешно совершенствовал своё мастерство в гендзюцу и перенимал навыки использования шарингана от Узуры. И очень долгое время не было и намёка на то, что что-то могло пойти не так. Не так, как рассчитывал Таджима или сам Изуна. Изуну очень некстати стало подводить собственное здоровье. Он слишком поздно понял, что в его теле случился какой-то сбой — он знал, что первые год-два организм только начинает входить в нужный ритм, поэтому не обращал внимания на длительные перерывы между течками; но потом, когда цикл так и не сделался устойчивым, более того — наоборот, стал хаотичным, выяснить причину этого было уже невозможно. Узура к тому времени умерла от старости, а девушка, всегда ухаживающая за ней, вскоре куда-то бесследно пропала. Обращаться к целителям Изуна не видел смысла — он сам в некотором роде им уже был, и наблюдение за собой не дало ему никаких подсказок. Он продолжал пить свои настойки, но они не помогали урегулировать процессы, как должны были, и иногда даже вовсе приводили к противоположному результату. Таджима не хотел рисковать. Он был готов посадить Изуну под замок и не выпускать за пределы селения вообще. Изуна был уверен, что таких грандиозных скандалов в их доме не случалось еще ни в одном поколении их семьи. Если бы не Мадара, Изуна мог бы поклясться, что дом утонул бы в огне, и не факт, что этот огонь принадлежал бы ему — отец был на грани того, чтобы разнести всё подчистую, и половину домашней утвари он уже уничтожил. Гнев любого Учиха всегда был страшным на последствия для окружающих, и чем тише в таком случае были резкие слова, тем разрушительнее становились все сопутствующие им действия. Что уж говорить про лидера клана и его сыновей — в состоянии аффекта втроём они могли бы убить друг друга даже в полном молчании. И, если бы дело до огня так и не дошло бы, то снаружи стен их дома никто ничего бы не заподозрил. Мадара взял ситуацию в свои руки. Он вклинился между Изуной и Таджимой, извинился перед отцом за поведение своего младшего брата и пообещал поговорить с ним самому, потому что «он обязательно донесёт до Изуны всю серьёзность его положения». Отец успокоился и выказал ему своё одобрение, а Изуна чудом не взорвался на месте от возмущения, потому что он и подумать не мог, что его обожаемый родной брат способен на такое предательство — Мадара говорил о нём так, будто он не стоял за его спиной и не дышал шумно и сердито прямо ему в затылок. Но нет, Мадара был на его стороне. Да, он поговорил с ним, но не с той целью, чтобы убедить в правильности мнения отца, а чтобы выяснить, можно ли здесь найти компромисс. Потому что Таджиму он уважал, а Изуну — любил. Любую трагедию младшего брата он принимал, как собственную, и его желание помочь всегда было искренним. Мадара спросил Изуну, действительно ли тот может (как уверял отца и клялся ему) через настойки влиять и контролировать работу своего организма, потому что, если его слова — пустой трёп, то тогда он не собирается ставить его жизнь и весь клан под такой удар. В тот ответственный момент, понимая, что его собственная судьба полностью зависит от того, что он скажет брату, Изуна совсем немного сблефовал. При всём своём уважении и любви к Мадаре, он не мог отступить и проигнорировать данный ему шанс сохранить при себе меч и право жить привычной жизнью. Возможно, если бы этот разговор состоялся хотя бы через день после жёсткого противостояния отцу, он бы ещё колебался, но когда чакра родителя чувствовалась где-то недалеко от дома, и разошлись они с ним буквально всего полчаса назад, опасения насчёт своего места в клане жгли нутро больше, чем совесть или страх рискнуть. Поэтому он заверил Мадару, что справится, и сам в этом почти не сомневался, зная, что, поэксперементировав с травами и посидев над существующими рецептами, он сумеет создать для себя средство с более сильным эффектом, которое позволит ему удержаться в строю. Сложно утверждать, что Мадара не усмотрел в его увещевании двойное дно, но итог это не изменило — от своих намерений он не отказался и смог убедить Таджиму в том, что Изуна достаточно опытен, чтобы отвечать за собственную безопасность самостоятельно. Прежде чем окончательно сдаться под напором сыновей, Таджима напомнил им обоим, что враг никогда не пощадит того, кто сам показал ему своё слабое место. И, глядя в глаза Изуне, также добавил, что простой боец ещё может подумать о милосердии к такому же ведомому и исполняющему приказы человеку, как и он сам, но не к тому, кто стоит выше, ведёт за собой и отдаёт приказы другим. Подразумевалось, что из них двоих это больше относилось к Мадаре, будущему главе, но даже тот понимал, что на самом деле нет; Изуна не пытался обмануть себя: было очевидно, какую мысль он теперь постоянно должен держать в голове — в случае промаха его смерть будет показательно страшной и мучительной. Единственное, чем он мог ответить на это замечание, чтобы окончить разрешившийся в его пользу конфликт — поблагодарить за доверие и пообещать, что он не подведёт. До самой смерти отца он ни разу не дал повода усомниться в себе — Изуна умел адекватно оценивать свои возможности, поэтому он, как и хотел, быстро подобрал подходящее по действию сочетание трав и больше не предпринимал попыток отследить или просчитать работу своих биологических часов. Он перестал озадачивать себя поиском способа урегулировать внутренние процессы, так как обнаруженная им закономерность освобождала его от этого — препарат, который он составил, вызывал задержку течки, и это было очень удобно. После его употребления от тела спокойно можно было не ждать подвоха целый месяц, и вылезающие несерьёзные на взгляд Изуны побочки в этот период свидетельствовали о том, что средство действует. С тех пор это была та единственная стабильность, которой Изуне хватило за глаза — принял перед боем, и больше ничто кроме меча не занимает мысли и не сбивает настрой. А там — пусть хоть само небо падает, хоть вся земля трескается. Ещё ни одно сражение не длилось дольше трёх-четырёх дней, и на восстановление сил клану никогда не было достаточно месяца. Идеально. Ну, почти. Травы были сильные, и если у Изуны была возможность, при которой отсутствовал всякий риск, он не пил ничего. Изуна не мог припомнить ситуацию из собственного опыта или же что-нибудь из личных наблюдений Узуры, чтобы не то чтобы знать, а даже предполагать реальность такого явления, как ненормально короткий перерыв между течками. Именно это и случилось с ним в последнем сражении с кланом Сенджу. Он был уверен, что находится вне опасности — у него уже была течка, и двух недель пройти не успело, чтобы можно было хвататься за своё творение в целях предосторожности. То, что произошло, не должно было произойти!.. И Тобирама ещё к тому же влил в него непонятно что. Словом, одно сплошное расстройство. Ничего нельзя было изменить, и всё, что теперь занимало мысли Изуны — неизбежность того, что Мадара никогда больше не возьмёт его с собой на сражение. Изуна морально готовился принять такой исход, и ему было тяжело смириться со предстоящим ему заключением уже сейчас, потому что поступить иначе он не мог. Обстоятельства были не те, и время не то, чтобы воспротивиться подобному решению — Мадара позволил ему это сделать однажды, и, увидев, к чему всё это привело, не будет совершать той же ошибки. Изуна, в свою очередь, согласен в этот раз наступить себе же на горло, — так будет справедливо, ведь он действительно нарушил своё слово. К тому же, даже если из Сенджу кроме Тобирамы никто ничего не знает, в клане Учиха уже наверняка гуляют слухи. Изуна так и не понял, что Тобирама ему дал, и не исключал возможности того, что он выдал себя запахом перед своими людьми. За все два месяца восстановления Изуна не нашёл в себе сил выяснить обстановку в селении, ни лично, ни через Мадару. Он почти не выходил из их дома, а когда всё же решался проветрить голову, то делал это ночью, прогуливаясь по лесу в одиночестве. Он не хотел видеть кого-то из клана, и уж тем более смотреть этому кому-то в глаза. И так было слишком тошно, чтобы добивать себя ещё и стыдом. Или сделать что-то, что самым нехорошим образом повлияет на отношение клана к Мадаре. Ему порой казалось, что Мадара специально изводит его. Он вёл себя, как всегда, без намёка на то, что он планирует продолжить недавний разговор, который Изуна прервал, сославшись на усталость. Первый месяц Изуна ещё мог объяснить это тем, что Мадара щадит его, дав время прийти в себя и справиться с потрясением. Но потом, когда Изуна уже был в состоянии совершать обход границ территории клана (чего он не делал, пропуская свою очередь — в первый раз он отказал Мадаре, во второй — попросил найти ему замену, а третьего раза не было, потому что больше брат ему не напоминал об обходе), молчание брата вызывало у него смешанные чувства недоумения и тревоги. Было не совсем понятно, чего Мадара хочет добиться. Всё становилось ещё более запутаннее каждый раз, когда он, как ни в чём ни бывало, приглашал Изуну на совместные тренировки, которые тот очень любил. Изуна каждый такой раз впадал в растерянность и отказывался. Удивление Мадары всегда было искренним. — Ты не хочешь со мной тренироваться? — В конце концов не выдержал он после очередного отказа. — Изуна, в чём дело? — Это ты мне лучше скажи, что происходит, — в этот момент Изуна понял, что у него тоже кончилось терпение. — Зачем ты это делаешь? Мы оба знаем, что я тебя подвёл, самому-то не надоело притворяться, что ничего не случилось? Реакция Мадары была странной. Его взгляд мгновенно изменился, а лицо приобрело какое-то слишком сочувствующее выражение. Он смотрел на него так, будто Изуна ему признался, что на самом деле смертельно болен и вот-вот умрёт. — Изуна, — он зазвучал глуше, явно боясь напугать его. — Что именно случилось? Изуна подумал, что поднявшийся в нём необъяснимый страх не может быть его собственным. С такой интонацией Мадара разговаривал с ним в детстве, когда пытался выяснить масштаб проблемы, возникшей у Изуны как следствие его шалости. Задач в таком случае было две: вытянуть из младшего брата подробности того, что тот натворил, и при этом дать понять, что он не заинтересован в его наказании, и что ему можно рассказать правду. Для Изуны эта правда всегда была чем-то неприятным, и говорить её было очень непросто, даже с понимаем того, что Мадара учитывает это. И сейчас Мадара как раз говорил так, будто знал, что есть что-то ещё, какая-то ужасная правда, которую Изуна ему до сих пор не рассказал. Тобирама, конечно, был тем ещё ужасом, но он не сделал ничего такого, чтобы Изуне требовалась поддержка или утешение. Но, да, Мадара всегда волновался очень заразительно. Он определённо переживал о том, что что-то упустил, и сам Изуна на мгновение поверил в то, что это действительно так, переняв его страх. Впрочем, Изуна быстро взял себя в руки. Его изначальный запрос состоял в том, что брат намеренно тянет время и не сообщает ему, что селение он теперь больше никогда не покинет. Если рассматривать слова Мадары под этим углом, то выходило, Изуна сам должен всё это сказать. Ну уж нет, такую ответственность Изуна на себя перекинуть не позволит. В своих глазах он не хочет выглядеть абсолютным мучеником, сам себя загубившим за благое дело. Он готов был ответить за свой проступок и принять наказание, а не заниматься самобичеванием!.. И потом — он хотел оставить себе возможность справедливо злиться на Мадару в те моменты, когда жить взаперти будет слишком невыносимо. — У меня была течка, — сказал он и замолчал, не зная, как на самом деле хочет развить эту тему. Поэтому он просто сердито уставился на Мадару, словно это он был виноват в том, что слова застряли у него где-то в горле. Мадара иногда напоминал ему, что не умеет читать мысли. — Изуна, я не… — Изуна заметил, как он сдержался от того, чтобы возвести глаза к потолку, как обычно делал, когда пытался что-то максимально смягчить. — Я не заметил ничего подозрительного в твоих ранах или что-то такое, что могло бы вызвать у меня опасения, — его лицо потемнело ещё больше. Ему нужно было только услышать, как зовут обидчика, чтобы начать действовать. — Я ошибся? За редкими стараниями Мадары проявить деликатность наблюдать всегда было очень трогательно. У Изуны ещё ни разу не получалось долго поддерживать свой гнев, злиться или испытывать раздражение, когда он так делал. Он не умел игнорировать шаги Мадары ему навстречу и проникался его усилиями и желанием найти с ним точки соприкосновения. Поэтому сейчас он позволил себе успокоиться, чтобы затем ровным тоном рассказать брату всё как есть, заполнить недостающие пробелы и выяснить, в чём именно они недопонимают друг друга. Надо, чтобы они смогли прийти к общим выводам. Потому что уже на этом этапе долгожданного разговора Изуна чувствовал, что не всё так однозначно, как он думал целых два месяца. Ничего, что Мадара в своих рассуждениях свернул вообще не в ту степь. Изуна тоже, в общем-то, умудрился незаметно для себя отклониться от начального курса. — Тобирама, — он доверительно сообщил брату имя, которое тот ждал. Изуна повеселел с того, как вытянулось лицо Мадары, но, завидев, как стремительно оно стало багроветь, спохватился и быстро добавил: — я отказываюсь верить, что всё это время у такого негодяя, как он, на самом деле была совесть!.. …Он слишком поздно осознал, что, возможно, ему не стоило заводить речь о собственном будущем (к которому Мадара ловко подвязал и будущее всех Учиха), ненамеренно похвалив в самом её начале одного из наиболее видных и значимых членов клана Сенджу.