Impossible

Кровь не портила, она украшала, превосходно дополняла лица искаженные яростью. Иногда бесстыдно лилась из носа, капля за каплей, медленно. Стремилась вниз к разбитым губам, чтобы безобразно смешаться с остальной густой жидкостью. Несмотря на весь абсурд и, наверное, глупость такой обычной драки, происходящее до сих пор казалось донельзя правильным, буквально необходимым. Во рту чувствуется тянущийся вкус железа, но нет — он не противный. Это вкус эйфории, вкус настоящей жизни, единого и неповторимого момента; вкус ужасных, просто невыносимых ярких эмоций. Разве такое может быть противно даже при всей его аморальности? От этих ненормальных чувств невозможно избавиться, как и от набухающе быстрого стука сердца, но их нельзя и принять, вот в чем и заключается ирония. Кайл бьёт в лицо, прямо в скулу, хотя уже давно не старается целиться. Даже не понимает, точно ли он дерётся с Картманом, а не со своими тревожными грёзами — так часто преследуют его видения разного характера. В глазах мутит, картина не перестаёт меняться с мыльного пятна на резкий контраст, с резкого контраста — на мыльное пятно, и так по кругу. Слышно тяжёлое, рваное дыхание; на самом деле, их два, но уж слишком они параллельны, чтобы не всоприниматься одним целым. Брофловски валят на мокрый асфальт и садятся сверху. Картман не жалеет, он всегда беспощаден — это пьянеще сводит с ума. Уверенно тянет за галстук, потом берёт за воротник, грозно сжимает бледную шею. У Кайла промелькнула мысль, что, удивительно, но почему-то, когда тебя душат, не покидает ощущение, что дышать стало легче, чем до этого — обычно трудно утихомирить темп своих глотков воздуха, дыхание сразу сбивается, будто не ты тут властитель. А тут дали какую-то паузу, взяли на себя контроль за твои слабые от никотина лёгкие. Контроль за твою жизнь, если на то уж пошло. Льстит, ей богу. Но сдаваться ещё рано, так что в защиту, как-то по детски, вступают ноги. Брофловски удачно попадает чёрной подошвой сапога в лицо соперника. Теперь на его уже которой обуви останется память об Эрике Картмане в виде тёмного красного следа от расквашенного лица, который попробуй нормально отмыть. Можно собрать коллекцию и сдать в музей на всеообщее обозрение, не сказка ли? Массивная фигура шипит, убирает руки с глотки и откатывается назад, приземляется на дорогу. Сейчас удаётся вырваться из лап страшного зверища. На шее наверняка останется блекный, но след: прямо супер. Кайл уже подполз и смотрел сверху вниз, переводя дыхание, чтобы ударить в лицо, но его неожиданно опередили. Не успел парень опомниться, как Картман крепко схватил его за волосы и со всей силы оттолкнул назад. Брофловски упал на спину, совсем рядом с лужей. Хотя, вряд-ли ситуация стала бы хуже, если бы он окунулся — чёрный пиджак и так представляет из себя уж слишком жалкое зрелище: помятый, с торчащими нитками, немного мокрый и в крови, причём наверняка не только самого владельца. Эрик переворачивает Кайла на живот, заламывает руки и вжимает в холодный асфальт. Внизу отдаётся мычание, похожее на скулёж. Рыжего, как не кстати, вдруг покидает прилив сил и невероятная эмоциональность. Оба юноши восстанавливают дыхание, повисает недолгое молчание. Картман по прежнему сжимает рыжие волосы одной рукой и, насмешливо хмыкнув, растирает чужое лицо об землю, вводя туда-сюда. — Твою мать, Картман! Я сдаюсь, ты же знаешь, перестань! — Да, знаю, просто нужно было это услышать, — и даже не смотря вверх, Кайл видит эту самодовольную улыбку грёбанного Эрика Картмана. — Отпусти меня. — Разве тебе не нравится находится в таком положении? Как по мне, для тебя в самый раз лежать в грязи в дорогих шмотках, если ты уж решил выебнуться. Не я первый полез с кулаками, — ядовито отрезал Картман, но, тем не менее, убрал свои руки. Кайл поворочался, и устремил своё лицо в тёмное, такое недосягаемое небо. Звезды стелились длинной молочной россыпью, так ярко блестели. Либо момент такой, либо они действительно красивее обычного. Эрик понаблюдал чуть-чуть за задумчивым евреем, а потом прилег рядом, невнятно буркнув что-то про холодную дорогу. Всё начало по тихоноку возвращаться на круги своя. Кайл снова слышит приглушенный звук музыки доносящийся из школы, заодно с ним и крики веселящихся, воодушевленных одноклассников. Интересно было бы увидеть реакцию матери на эту картину: её бубочка в день выпускного, так ещё и безумно пьяный, лежит на земле после — какая это по счёту вообще? — драки с ужасным Эриком Картманом, с которым ему стоило было оборвать все возможные и невозможные связи ещё в первый день знакомства. Но Брофловски всё глубже ступает в эту нездоровую, странную дыру. И ему нравится эта чертовщина, в чем трудно признаться даже самому себе. Нравится, как они близки с Картманом, но при этом сами же создают, кажется, бессмысленное, но такое необходимое расстояние. И всё настолько туго, что рыжий скоро перестанет различать, что фальшиво — близость или расстояние? Может, всё сразу. Хрен его знает. Но он уверен, что Картман разделяет его странные чувства. Почему Кайл вообще об этом думает? Лучше бы думал, какой же он ушлепок мудак, и почему они тут вообще лежат. Но не может. На душе засело какое-то слишком приятное и вязкое чувство. Наверное, осознание того, что ты сейчас лежишь и как в сопливых фильмах для девочек-подростков смотришь на звёзды с близким тебе человеком. Не на зелёной лужайке, но суть одна... — Кайл, — голос Эрика звучал как-то стеклянно, хрипло, бархатно, но перекрывал весь шум доносящийся из здания, даже несмотря на его негромкость и непринужденность. Брофловски молчит, вслушиваясь в пение сверчков и улавливая нотки нежности в голосе Картмана. Стоило бы напрячься от такой неожиданности, но сейчас, когда они лежат на влажной дороге под тяжестью синего неба, это кажется таким глупым. Зачем думать? Решать? Искать правильность и порочность? К черту границы, к черту здравый смысл, к черту выпускной и к черту веру в будущее. Рыжий приподнялся, на четвереньках долез до Эрика и навис. Глаза Картмана всегда удивляли, вмещали в себе всё и ничего. Один глаз — бездонный океан, другой — пыльная пустыня. Кайл наклоняется и обхватывает изуродованное лицо, притягивая к себе. Поцелуй вышел трепетным и чувственным: Брофловски постарался вложить в него все то, что лежит не в его черепушке, а где-то глубже. Картман уже не удивляется тому, как одни и те же руки сначала грубо бьют со всей силы, а потом через несколько минут с такой нежностью аккуратно касаются щёк. Слова были лишним, еврей остранился чуть задержав свой взгляд на чужих глазах и снова лёг, уже опустив макушку на плечо одноклассника. — Ну и в кого ты такой? — спросил скорее риторично Эрик, перебирая огненные пряди. — Какой? — Невозможный, — слетело с губ Картмана так быстро и уверенно, будто он прокручивал это в мыслях уже далеко не раз.