И немножко о шубе

— Шурка! — Нет ответа.  — Шурка! — Нет ответа.  — Шурка!!! Мать твою… (непереводимый итальянский диалект с белорусским акцентом)  — ЧТО? — Из-за широкой кровати в гостиничном люксе показалась рука, пошарила по одеялу. Вслед за рукой появилась растрепанная голова, глаза проморгались, тело подтянулось и заползло на постель.  — Шурка, сколько тебе лет? Интонация вопроса была такая напряженная, как будто от ответа зависела жизнь или смерть. Шурка приподнял отяжелевшую голову и умостил ее на сгиб локтя.  — Пятьдесят один лет… год. А что? Полураздетый Левчик, в концертных штанах и ботинках, но с голым торсом сидел на коврике с другой стороны кровати и разглядывал себя в маленькое зеркальце. Он откинул голову и закрыл глаза, задумчиво пожевал губу.  — Значит мне сорок девять…  — И что? Шура посмотрел на друга уже более осмысленным взглядом. Он знал «что», как и то, чем заканчивались такие разговоры. Сделал усилие и принял почти вертикальное положение, окинул взглядом окружающее пространство. Ничего особого, не слишком сильно разбросанная одежда, бутылки из-под пепси и минералки. В другой комнате, видимой через открытую дверь все было немного беспорядочнее — остатки после вечеринки живописно занимали место на столе и столике, на полу и подоконнике. Остатки закуски на одноразовых и фарфоровых тарелках, пустые емкости из-под благородных напитков крепостью не менее 40 градусов. Воздух свободы и вседозволенности Киева сделал свое дело — после бомбического выступления перед местными благородными господами банда позволила себе несколько расслабиться. Все началось еще на объекте, в окружении поклонников и особенно поклонниц, от которых в итоге едва удалось сбежать, прикрываясь усталостью от выступления и длинной дороги. Но разгулявшаяся группа продолжила веселье в отеле и почему-то в номере Шурика. Может потому, что он был самый большой и просторный.  — Что что? Мне же еще не пятьдесят?! Почему они пишут, что я уже старый?  — Ты не старый. — Шурка перевалился по постели в сторону неразлучного дружка и погладил его по голове. Левчик мотнул упрямо головой, оттянул прядь длинной челки и принялся разглядывать, скосив глаза.  — Смотри, смотри! — подтянулся на локтях и забрался на кровать. Потряс головой перед Шуркиным носом. — Я не седой еще. Это ты красишься, потому что тебе за пятьдесят…  — Нет, нет. То есть да — ты не седой…  — И плешки у меня нет, правда? — Лева уже уперся другу головой в мягкий животик, демонстрируя макушку и затылок.  — Правда, конечно. Просто волосы так лежат, а больше ничего страшного… — Шура ласково запустил пальцы в шевелюру Левушки, но тот снова упрямо вырвался.  — А еще, еще… — Лева поднял обиженные глаза. — Еще они считают, что у меня ТАМ все седое!!! — Он перевалился на спину, втянул то плоское, что у некоторых называется животом и попытался оттянуть пояс штанов.  — О, Господи! — Шура почти окончательно протрезвел, потряс головой и пополз с кровати. Сам он, в отличие от друга был в шипастом сюртуке, но без штанов, в трусах и носках. Отбрасывая ногами бутылки и отдельные части одежды, прошел в поисках какой-либо жидкости в другую комнату. К счастью, первой попалась бутылка минералки.  — Шур, Шура! Если эти разбирательства и самокопание не прекратить немедленно, все это грозило перерасти в мрачный депресняк, а этого допустить было нельзя.  — Ну Шураа! И я ведь не импотент? Скажи? — Если он сейчас и это начнет демонстрировать и доказывать… Шурка издал нечто вроде рычания.  — Левушка, ну хочешь дам шубу померить? Левчик мигом слетел с кровати, поправил штаны, похлопал по карманам и достал зажигалку и сигареты. Нервно затянулся пару раз.  — Давай. Шура всегда очень ревниво относился к своим вещам, будь то гитара или одежда. Левчика к гитарам старался не допускать, типа у него потеют руки и от этого ржавеют струны. А тут любимая шуба… Но что не сделаешь для самого близкого человека… Левушка красовался перед зеркалом, поворачиваясь то одним, то другим боком, выкручиваясь, вставая в разные позы. Он мог бы завернуться в нее полтора раза — Шура с улыбкой любовался стройным другом.  — Сфотографируй меня! — Он еще некоторое время выбирал фон, позу, даже включил торшер. Взял в руки яблоко, приосанился. — Давай, снимай. Я — Гамлет, принц датский… Звонок, незамеченный до сих пор в недрах глубокого кресла, приоткрыл один глаз, осмотрелся, сонно передернулся и перевернулся на другой бок.