cold hands, warm hearts

      Декабрь, всю ночь сыпавший снежные хлопья на улицы небольшого города, невольно уступает свои пейзажи тысячам пар ботинок, за день превративших искрящийся, пушистый снег в грязь и слякоть. Тусклый свет от редких фонарей был бесполезен, мрачная, вечерняя синева ложилась на скользкий асфальт под ногами, и было практически невозможно разглядеть куда именно сделать следующий шаг, чтобы не упасть на землю в мерзкое, холодное месиво. Но отвратительное освещение и пронизывающий холодом, даже сквозь слои одежды, ветер, видимо, не мешал темноволосому парню, открыв приложение камеры на телефоне, фотографировать каждый сантиметр вокруг.       — Ну посмотри, как этот лист красиво смотрится на снегу, — очередная пара кадров со вспышкой, полушутливая мольба в голосе. — Мне в детстве мама читала какие-то сказки про тополя, я покажу ей снимки.       — Это ольховый лист, Сынмин, –невысокий парень стоял немного в стороне, грел своим дыханием замерзшие, даже в перчатках с глупым орнаментом, пальцы и проклинал человека, который впервые подумал, что камеры в телефонах – это классная идея, ведь теперь они не уйдут от этого сугроба, как минимум, до весны.       — Да какая разница, всё равно чудо, что этот лист сохранился такой красивый в декабре, не сгнил и не высох, — голос потускнел и звучал уже не так весело и уверенно, но упрямство не давало так просто сдаться и прекратить свои попытки растянуть этот вечер до бесконечности.

***

      На самом деле, чудом Сынмин считал совсем не дурацкий лист, так вовремя упавший под ноги и якобы ставший музой для проснувшегося в душе фотографа. Настоящим чудом для него стал жребий — простой клочок бумаги с размашистыми, рукописными буквами: «Со Чанбин». Он сам не раз, при свете настольной лампы, глупо улыбаясь, выводил это имя в своём дневнике. «Чанбин пришёл на учёбу в голубой толстовке, ему так безумно идёт этот цвет». «Последние несколько дней Чанбин выглядит грустным и уставшим, я просто хочу верить, что у него все в порядке». «Чанбин сегодня улыбался особенно ярко, я люблю слушать его смех». И вот, заветные символы написаны на кусочке бумаги почерком куратора их группы, и, как иронично, той же ручкой с чёрными чернилами, что и в дневнике Сынмина, он сам дал её преподавателю, когда у того не оказалось ничего кроме карандаша.       — Вы вынуждаете меня идти на крайние меры, это детский сад какой-то, молодые люди, — укоризненно вздыхая, мужчина ловко разрезал ножницами бумагу на длинные полоски с именами студентов.       Преподаватель был добрым и лишь слегка ворчливым, в особенных случаях, как раз вроде этого — студенты сами не смогли быстро и без споров разделиться на пары для выполнения проекта, и пришлось полагаться на беспощадный и безжалостный рандом.       И вот, госпожа Фортуна ехидно ухмыляется, глядя на то, как он пытался понять, что именно означает имя Чанбина на мятой бумажке — невиданное везение или же страшное проклятие, но факт остаётся фактом: следующие пару недель Сынмину предстоит готовиться к важному заданию с человеком, которому чертовски идёт голубой цвет и чей смех он готов слушать вечно.       А Чанбин в один из дней действительно приходит в свитере небесного цвета, и много улыбается, и даже иногда смеётся громко, а молчаливая библиотекарша сердито смотрит в их сторону, но ничего не говорит, только шикает возмущенно.       «Он замечательный, правда, как будто волшебный, я не могу найти в нем ни одного минуса». По вечерам Сынмин иногда выплескивает свои чувства не только на бумагу в дневнике. С Чонином они были лучшими друзьями все школьные годы, и даже когда тот поступил в университет в другом городе они продолжали постоянно присылать друг другу смешные картинки, обсуждать фильмы, игры и учёбу, и конечно, делиться друг с другом событиями, тревогами и чувствами.       — Ты не можешь найти минусы в нем самом или в безупречном образе Чанбина, который ты нарисовал у себя в голове? Я не говорю, что он плохой, но идеальных людей не бывает, — голос из динамика звучал обеспокоенно, но Чонин в последнюю очередь хотел, что бы его друг расстроился и начал накручивать себя ненужными мыслями, поэтому добавил, уже несерьёзно:       — К тому же, он даже на свиданку тебя ещё не позвал – это гигантский минус.       — Ну он и не позовёт, он во мне даже как в друге не заинтересован, — Сынмин почему-то в этом не сомневался ни на секунду, — но это нормально и не делает его плохим.       — Это делает его слепым! — возмутился Чонин, но сразу же понизил голос почти до шёпота, когда сосед по комнате в общежитии недовольно заворочался на соседней кровати. — Столько времени не замечать эти твои влюблённые глаза, это кем надо быть?       — Какие ещё влюблённые глаза, что ты несёшь? Откуда тебе вообще знать, какими глазами я на него смотрю, — Сынмин, который до этого лежал поверх заправленного одеяла и задумчиво следил за миганием гирлянды под потолком, рывком сел и расширил глаза от негодования, потому что его явно застали врасплох. Чонин же в ответ удовлетворенно хохотнул:       — Тебе напомнить про Чана из старших классов? У тебя глаза в форме сердечек становились и уши краснели, когда мы сталкивались с ним в коридоре. А вообще, мне интересно, откуда у тебя этот типаж на добрых, заботливых и низких.       — Мне больше интересно, откуда у людей появляются другие типажи, они мазохисты. Я про доброту, конечно, рост — это случайность и совпадение, мне на него вообще все равно, — Сынмин пытался звучать убедительно, но что бы по ту сторону телефонной трубки не нашлось новой порции вгоняющих в краску слов, поспешил завершить диалог. — Чонин, уже одиннадцать вечера, а у меня домашка по анатомии не сделана, я не хочу, но это прям очень важно.       — Понял. Хочешь немного мотивации? — и не дожидаясь ответа выпалил. — Если сделаешь домашку по анатомии, то Чанбин поцелует тебя в этом году. Всё, до завтра!       — Ян Чонин! — но трубку уже бросили, так что ему оставалось только тяжело вздохнуть и зажмуриться, чтобы хоть как-то убрать из воображения смущающие картинки.       Сынмин немного лукавил, когда сказал, что ему все равно на рост. Мысль о том, что Чанбину нужно было бы встать на носочки, чтобы что-то сказать ему на ухо, заставляла эти самые уши полыхать. О том, что то же самое пришлось бы сделать, чтобы дотянуться до его губ за поцелуем, Сынмин предпочитал не думать, для своего же душевного равновесия. Но анатомические термины принялся зубрить с особым усердием, до конца года чуть меньше месяца, вдруг?

***

      — Ну что там ещё? — Чанбин в очередной раз остановился и повернулся на просьбу подождать.       — Это кошка и она, кажется, хочет есть, — у его ног действительно стояло небольшое, пушистое создание. Сынмин присел на корточки и снял рюкзак с плеча, — сейчас, милая, подожди.       Подойдя ближе, Чанбин слышит, как громко мурлычет чёрная, с белым пятном на носу, кошка и видит, как Сынмин достаёт из рюкзака целлофановый пакет с пончиком, посыпанным сахарной пудрой.       — Сладкое и жареное вредно для кошек, — Чанбин сам присел на корточки, погладил шерсть на боку маленькой беспризорницы и полез в свой рюкзак.       — У меня ничего другого нет, — немного уязвлено отозвался Сынмин. Но нотки обиды сразу исчезли, когда он увидел небольшую пачку кошачьего корма в его руках. — У тебя есть кошка?       — Нет, у моей сестры аллергия на шерсть, я не могу заводить животных, — разорвав упаковку, он начал выдавливать содержимое на асфальт, а кошка, не прекращая довольно тарахтеть, принялась за еду. Почувствовав немой вопрос, Чанбин продолжил, указывая на уже пустую упаковку из-под кошачьей еды. — Я всегда ношу с собой пару штук на всякий случай. Бездомным котам сейчас особенно важно хорошо питаться, чтобы не сильно мёрзнуть и пережить зиму.       Он встал, выкинул мусор в урну и посмотрел на Сынмина, который до сих пор сидел и смотрел на животное, увлеченное поглощением внезапного ужина.       — Пойдем? Пусть поест спокойно.       — Да, пошли, — Сынмин застегнул рюкзак, вскочил и закинул его за спину. По телу бегали мурашки и разливалось непонятное, всепоглощающее тепло. Вечером он обязательно напишет в своём дневнике что-то про кошек и самого чудесного на свете Со Чанбина.

***

В один из дней Чанбин немного опоздал на их встречу в библиотеке, но принёс Сынмину кофе. «В качестве извинений», объяснил он тогда свой жест. Он всегда внимательно выслушивал Сынмина, когда тот высказывал свое мнение касаемо темы их проекта, и был очень терпелив, если приходилось что-то объяснять. Сынмину спирало дыхание от его улыбки и глубокого голоса, от случайных прикосновений и мгновений, когда их взгляды пересекались. Он всегда первый отводил глаза, потому что боялся утонуть в глазах напротив. Хотя он уже был уверен, что утонул, в голове всплывали все самые глупые сравнения с омутами и вселенной. И Сынмин корил себя за банальность, но не мог развидеть звезды в бликах на поверхности тёмно-карих глаз.       «Солнце, не хочу конечно тебя расстраивать, но скоро это закончится. Если я не ошибаюсь, завтра последний день перед сдачей вашего проекта» — экран телефона загорается новым текстовым сообщением от Чонина и Сынмин быстро застучал по сенсору в ответ: «Ну и что? Я все равно счастлив, что смог провести время рядом с ним. Но кажется, теперь он нравится мне ещё сильнее, чем раньше». Техника почти сразу отзывается очередным уведомлением: «Да я не об этом. Всё хорошо, превосходно, невероятно, вау, класс, но как насчёт того, что бы воспользоваться последним шансом и позвать его погулять? Я не говорю про свидание, просто в кафе посидеть или сгонять в кино. Хотя бы попытайся, Сынмин!»        И он бы хотел попытаться. Правда думал, что однажды попробует позвать Чанбина в кафе или типа того, хотя бы под предлогом: "отметить выполнение совместной работы", но так страшно и неловко было получить отказ. Сынмин понимал, что такой хороший и добрый Чанбин не станет над ним смеяться, но даже вежливый отказ будет получить обидно, и без того такие хрупкие, надежды разобьются в дребезги о беспощадную реальность: Чанбин просто его одногруппник, замечательный парень, готовый всегда прийти на помощь, но каждый раз, когда они уходили вместе из библиотеки после работы над проектом, Чанбин спешил скорее добраться до своей многоэтажки, которая была по пути к дому Сынмина. Потом несколько секунд неловкого прощания, он дожидался, пока за спиной Чанбина закроется тяжелая подъездная дверь и шёл дальше один к своему дому. Он понимал, что Чанбин просто не хотел дольше необходимого находится в его компании — это нормально, они даже не друзья, но это же и не позволяло Сынмину надеяться на что-то большее. Единственное, что он мог себе позволить — это в последний их с Чанбином вечер до последнего не отпускать его домой, тянуть время, делая вид, что он очень вдохновлен зимними пейзажами и хочет сохранить их на снимках в памяти телефона. Хотя на самом деле в своей памяти он хотел лишь навечно выгравировать этот образ Чанбина, в тёплой зимней куртке, с огромным, изумрудного цвета, шарфом, обернутым вокруг шеи в несколько слоев, но почему-то без шапки на растрепанных, волнистых волосах. С раскрасневшимися от холода, и слабо освещенными уличным фонарем, щеками и носом. Такого Чанбина невыносимо было отпускать туда, за металлическую дверь его подъезда, и Сынмин тянул время, украдкой мечтая обнять его крепко-крепко и остановить время на пару вечностей.

***

      — Да ладно, Сынмин, снова? — Чанбин вздохнул. До его дома оставалось метров сто, но он боялся, что это расстояние теперь для них непреодолимое. Сынмин опять остановился посреди улицы и разблокировал телефон, направляя камеру на какое-то хвойное дерево в стороне от дороги.        — Прости, тут просто такая красивая композиция, ничего не могу с собой сделать, — голос звучал уже виновато. Действительно, сколько можно уже заставлять Чанбина ждать, он наверняка устал и хочет домой. Сынмин мысленно пообещал себе прекратить эти глупости и собирался уже сказать, что это был последний кадр, но Чанбин его опередил, оказавшись в двух шагах за его спиной.       — Давай ты сфотографируешь эту ёлку, когда мы придём сюда в следующий раз, пожалуйста? — его голос был таким мягким, но кое-что в формулировке этой фразы звучало не правильно и Сынмин развернулся лицом к парню, чтобы уточнить:       — В следующий раз? Мы же уже закончили с проектом?       — Ах, да, прости, я забыл совсем, — Чанбин сделал шаг назад и казался растерянным.        Сынмин опустил взгляд на землю. Все время до этого, он отчаянно гнал от себя мысль о том, что это их последний такой вечер, и сейчас, кажется, совсем забыл о том, что нужно сохранять лицо, не показывать, что его это волнует, держать свои эмоции при себе. Конечно, от внимания Чанбина такая перемена в настроении не ускользнула, и вдохнув холодный воздух, он заговорил:       — Но мы могли бы погулять на этих выходных. Просто так, не из-за учёбы. Прийти сюда фотографировать твои деревья.       Реальность Сынмина, в которой его одногруппник мечтает только о том, чтобы скорее от него избавиться, рухнула, рассыпалась на сотню вопросов, которые, обезумев, замельтешили в черепной коробке. Он стоял, вскинув голову и широко распахнув глаза, не в силах что-то ответить.       — Если ты конечно хочешь, я не настаиваю, — Чанбин, кажется, воспринял этот взгляд совсем иначе, — я просто подумал…       — Я хочу, давай, но… — мысли скакали в разные стороны как саранча. Буквы никак не хотели складываться в слова, а слова в предложения. Молчание затягивалось и Чанбин, не выдержав, уточняет осторожно:       — Но?       — Ты всегда так торопишься домой, я думал, это потому, что я утомляю тебя, и ты будешь только рад, что все закончилось, и сейчас я, кажется, немного в шоке. Почему ты предложил погулять?       Чанбин неожиданно заулыбался.       — Прости, Сынмин, я придурок.       — Что? — парень готов был уже ставить ставки на то, что сейчас из-за кустов выйдут люди с камерами и это все окажется розыгрышем. Что именно «это все», он не понимал, он, если честно, вообще уже ничего не понимал.       — Я так тороплюсь домой, потому что отвратительно переношу этот адский холод, — объяснил Чанбин, и добавил чуть тише, — и ещё потому, что я каждый раз хотел позвать тебя к себе в гости, греться и пить чай с мёдом, но ни разу так и не решился.       — Почему? — тупо спросил Сынмин. Смысл сказанного никак не хотел быть усвоенным и словно играл с ним в догонялки.       — Не заставляй меня говорить это вслух.       — Говорить что? — он как будто разучился составлять реплики длиннее двух слов и все ещё не понимал до конца, что же Чанбин имеет в виду.       — Что я влюблён в тебя, Ким Сынмин, — он сделал ещё шаг назад, его голос звучал как-то отчаянно, с вызовом, с готовностью защищаться. А Сынмин подумал о том, что если это все сон, то просыпаться он не хочет больше никогда.       Чанбин как будто готов был к тому, что Сынмин сейчас пошлёт его или ударит, так напряженно он сейчас выглядел, но он только убрал в карман телефон, который держал все это время в руках без перчаток. Уже плевать, пусть это будет несмешная шутка, глупый сон или самая прекрасная галлюцинация, он делает шаг вперёд, смотрит сверху вниз в его глаза и говорит:       — Тогда пошли?       — Куда? — кажется, теперь очередь Чанбина терять связь с реальностью.       — К тебе, греться и пить чай. Только на мёд у меня аллергия.       — У нас ещё есть варенье бабушкино. Малиновое.       — Отлично, пошли уже, а то правда холодно, — Сынмин ни разу не видел Чанбина таким растерянным, он берет парня за руку и тащит в сторону его подъезда.

***

      Сидя на маленькой кухне в, почему-то, пустой квартире Чанбина, Сынмин совсем не знал куда себя деть от неловкости, и даже случайно опрокинул солонку, когда в очередной раз убирал руки со стола на свои колени, чтобы унять дрожь.       — Ну чего ты? Думаю, тут нервничать должен я, — Чанбин поставил стеклянную вазочку с вареньем и полную чашку с мультяшным медведем на стол перед Сынмином, а сам сел рядом, согревая ладони о свою кружку.       — И как давно ты влюблён? — задал вопрос Сынмин и точно так же обхватил пальцами чашку с чаем. Чувство нереальности происходящего не покидало его до сих пор, он хотел хоть немного развеять его своими вопросами. В конце концов, так он собирался выяснить: шутит Чанбин или нет.       — С первого курса, с тех пор, как ты дал мне свой конспект по истории, чтобы я переписал лекцию, хотя я даже не просил этого, — глазами он изучал скатерть, но звучал искренне, будто на исповеди.       — Подожди, напомни, когда это было?       — Весной, в конце апреля. Там ещё на полях по всей тетради были нарисованы полевые цветы. Разноцветными ручками, кажется, — он отвечал на вопросы покорно, а в голосе разливалась невыносимая нежность, как при воспоминаниях о чем-то теплом и уютном. Сынмин слушал его заворожённо, пока не понял:       — Боже, так давно? Почему ты мне раньше не сказал?       — Я же говорю, Сынмин, я придурок. Очень нерешительный придурок, — он сделал глоток из своей чашки и добавил задумчиво. — Да и что бы это изменило?       — В смысле, что? — Сынмин нахмурился, осознание накрывало его волнами вместе с воспоминаниями. — Господи, а до меня дошло только когда ты, тогда, в конце мая, помогал мне с документами для практики. Сидел со мной часа полтора, хотя мы даже знакомы были совсем плохо. Получается, уже тогда мы могли начать общаться и может быть пришли бы к этому раньше?       — К чему пришли? Я не совсем понимаю о чем ты, — Чанбин тоже хмурился и с выражением полного замешательства на лице, внимательно смотрел на своего гостя, будто пытаясь разгадать какие-то головоломки.       — Ну… — Сынмину все ещё неловко и страшно было говорить об этом вслух, как будто тогда хрупкая сказка растворится в воздухе, как кубики сахара в чашке с медведем. — К тому, что наши чувства взаимны.       — То есть, ты хочешь сказать, что они взаимны? — недоверие на лице Чанбина читалось слишком явно и Сынмин не выдержал:       — Кажется, ты действительно придурок. Я сказал это только что!       — Я подумал, что ты согласился прийти ко мне, чтобы сказать, что ты хочешь остаться друзьями или типа того, знаешь, — Чанбин говорил быстро, а его взгляд заметался по кухне так, будто это он тут находился впервые, а не Сынмин, который сейчас наконец-то почувствовал облегчение. Он поверил Чанбину, отчетливо понял, что парень сейчас испытывает те же эмоции что и он, ему так же неловко и непонятно, он так же боится поверить в чужие чувства.       — Бинни, — он старался говорить максимально мягко и искренне, — я пришёл, чтобы сказать, что ты мне очень сильно нравишься, и я хочу, чтобы ты поцеловал меня.       Тишина. Чанбин моргнул и перевёл взгляд с цветочных обоев на Сынмина, нервы были на пределе, когда Чанбин наконец хрипло спросил:       — А можно?       Сынмин почувствовал, что сейчас задохнется от своих чувств к этому парню, но решил, что подумает об этом потом, а сейчас он на выдохе произносит то, что, как он думал, никогда не скажет вслух:       — Чанбин, поцелуй меня, пожалуйста. Сейчас.       После он не успевает опомниться и о чем-либо подумать, потому что Чанбин убирает ладони с чашки и кладёт одну к нему на плечо, а другую на щеку и осторожно притягивает к себе, целуя. И Сынмин отвечает, закрывая глаза. Руки и губы Чанбина были горячими, а поцелуй невероятно трепетный и нежный, со вкусом чебреца и мяты. Собственные ладони он так и не успел убрать с кружки.       — Вау. Нужно научиться чаще озвучивать вслух свои мысли и чувства, иначе я когда-нибудь сойду с ума.       — Идея чудесная, Минни, — Сынмин не знал, как долго он сможет выдерживать милые прозвища и этот взгляд, полный обожания и любви. Он не знал, всегда ли Чанбин смотрел на него так, но надеялся, что он видит что это взаимно.

***

      На выходных Сынмин пришёл к Чанбину, но никакие пейзажи они фотографировать не пошли, зато банка с бабушкиным малиновым вареньем опустела быстро. Чанбин смущённо объяснил, что вся семья поехала к каким-то родственникам на неделю, а он остался, потому что у него очень важный проект на учебе. Откровенно говоря, сам проект, который они, кстати, успешно сдали, был не столько важен для учёбы, сколько для них двоих.       — А почему ты ни разу не надел шапку, раз так сильно мёрзнешь на улице? — Сынмин вплетает пальцы в кудри Чанбина, пока тот почти мурлычет, устроившись в его объятьях.       — Я выгляжу в ней очень глупо.       — Ты выглядишь очень глупо, когда не заботишься о своём здоровье, — возмутился Сынмин и решил обязательно подарить своему парню самую теплую и нелепую шапку, которую найдёт.       — Это говоришь мне ты? Ты чуть не заморозил нас, пока фотографировал свои листики! — шутливая перебранка закончилась порцией коротких поцелуев в щеки и нос Чанбина и возмущениями о том, что у Сынмина губы липкие от варенья, и он на такое безобразие не подписывался.