Another Way Out

      Нога еле волочиться по полу, отзываясь неприятным скрипом. Режет в ушах, бьёт по итак больному сердцу. Протез уже стар, его давно пора менять, но всё не решается. Жизнь коротка, короче чем просто перепрыгнуть ручей, прямо как в детстве. Идёт к столу, опираясь на единственный костыль, тот жалобно трещит под напором веса. Бардак, что на рабочей поверхности, что в душе. Тяжкий вздох даётся с трудом, опять заходится в приступе кашля. Ком в горле перекрывает доступ к кислороду, диафрагма начинает дамагать спазмами. Тяжело, а кто говорил, что будет легко? Это не тот город, в котором родился, это новая реальность — жестокая реальность. Она сжирает и обгладывает остатки, с которых уже нечего брать. Садиться на стул, стоящий у стола и рвано вдыхает. Глоток воздуха вызывает новую боль, хочется крикнуть на всю лабораторию, но не может. Перекрытие куда сильнее, чем вчера, тут без посторонней помощи не справиться. Сгибается пополам, скрещивая руки на торсе. Всё тело скрипит, не только нога. Почти весь из металла, жизнь явно над ним решила поиздеваться, ещё с самого детства.             Поднимает взгляд к потолку, который уходит куда-то под верх лабораторской башни. Рассматривает редкие и далёкие узоры, диафрагма со спазмом снова заставляет согнуться. Почему именно сейчас, болезнь дала о себе знать намного сильнее, чем раньше? Сколько ещё лет, месяцев, дней, часов осталось? Не дано знать, такие ответы просто так не приходят, даже если очень верить и хотеть. Рвано вдыхает, чуть вскрикивает от адского жара. Рукой хватается за край стола, предотвратив падение на пол вместе со стулом. Снова наклоняется к столу, чувствуя ещё один приступ. Кашляет, окрапляя багровой кровью пару записей, не столь важных. Если бы они действительно были важны, уже бы карал себя за неосторожность. Прикрывает глаза, рыча что-то сквозь зубы, возможно, проклинает эту чёртову жизнь. Очень нелогично с его стороны, особенно сейчас. Дрожащими руками достаёт платок, стирает следы своего «невежества» со стола, а записи летят в мусорку.             Рука аккуратно проводит по пепельным волосам, сминая их и пропуская через пальцы. Даже тут, боль стреляет не хуже пилтоверских пушек. Разрядом проходит по телу, оставляя за собой режущее чувство. Сколько она его преследует? Достаточно давно, чтобы с лёгкостью сказать — судьба крупно отымела его во все дыры. Закрывает глаза, снимает очки с переносицы и кладёт неподалёку от себя. Боже, дай ему сил, а то и дня не протянет без каких либо лекарств. Костыль падает на пол, по помещению разносится звонкое эхо. Оно неприятно бьёт по вискам, может свалиться вслед за ним в любую секунду. Неизлечим, неисправен, жалок, отброс общества — только это и слышит в свой адрес, когда поворачивается к людям спиной. Уж лучше бы они нож вонзили, чем отпускать какие-то дурацкие шуточки. Решает сделать ещё вдох, но только медленней. Почти получается обойти режущую боль, как она снова накрывает своей волной. Опять кашляет, теперь уже в рукав чёрной рубашки. Пару капель попадают на белую жилетку и красные брюки, он с этим ничего не может поделать.             — Если расчёты верны, хекс врата должны заработать… — шепчет себе под нос, пытаясь стабилизировать собственное состояние. Не получается, опять клонит в сон. Хотя, нет, это обманчивое чувство. Он сейчас в обморок упадёт, а не попытается сделать ещё парочку вычислений. Дыхание лишь на пару мгновений успокаивается, неся за собой хоть какую-то надежду на последующие пару часов нормальной работы. Ладони ложатся на скомканные записи, в спине расползаются алые розы. Всегда сравнивал боль с этими красивыми, но опасными цветами. Их шипы впиваются под кожу, скребут по сердцу и немного задевают мозг. Глаза скользят по маленькому зеркалу, стоящему почти напротив. Бледная кожа, серые глаза, как грозовое небо. Крапинки веснушки проходят по переносице и немного на щеках, и… слишком сильно похудел. Отводит взгляд в сторону, натыкается на генератор энергии хекс камня. Дотрагивается, чувствуя пробегающий от кончиков пальцев до самого плеча электрический ток. Улыбается уголками губ, а из глаз катятся слёзы. — За что ты так со мной, Боже?             Кладёт голову на стол, руками зарывается в волосах. Всё, плотина рухнула, горячие ручьи сами потекли. Истошный крик наполняет лабораторию и отскакивает от стен. Отчаяние захватило разум, сжимая в свои крепкие тиски. Рычит и проклинает жизнь, ругается матом и просто рвано дышит. Диафрагма опять исходит спазмами, предотвращая ещё один крик. Опять становится тяжело дышать, а ведь только недавно отпустило. Даже это чувство оказалось обманчивым. Кашляет, громко и протяжно, будто хочет к чертям собачьим выкашлять все лёгкие, но что-то их сдерживает. Кровь брызжет изо рта, стекает по уголкам губ и подбородку, попадая на смятые записи. Теперь уже всё равно, были ли это особо важные исследования или просто так, чушь какая-то.             — Господи, Куромаку! — кричит знакомый голос, а за хрупкие плечи хватают родные тёплые руки. Его заставляют поднять голову от стола, прямо в кресле поворачивает к себе. Расплывчатым зрением узнает знакомые черты лица, парень перед ним бегает взглядом по его лицу. Розовые короткие волосы, огромные карие глаза, чёрная рубашка хорошо сидит на худом теле, также как и белая жилетка с красными брюками и чёрными туфлями. Его сильно встряхивают, снова зовут по имени, но уже громче. Кажется, показывают пальцы. Три или десять? — Сколько пальцев видишь?!             — Т-три… — шёпотом произнёс учёный, оказался не прав. Показывал его коллега всю пятерню, отчего кареглазый заметно напрягается. Ненадолго отходит от старшего, ища графин с водой. Похоже, судьба решила ещё разок над ним пошутить, не позволив в этот вечер отойти в мир иной. Закрывает глаза, позволяя долгожданной темноте поглотить себя на какое-то время. Рядом слышит стук графина об поверхность стола, на губах чувствует капельки ледяной воды. Его подбородок аккуратно берут тонкие пальцы, чуть приподнимая голову. Глотает долгожданную жидкость жадно, будто и не пил вовсе.             — Как давно сидишь тут?! Почему не пошёл домой?! — поя водой, розоволосый задаёт вопросы. Сил отвечать нет, боль сжирает изнутри остатки нервов. Глубоко вздыхает, когда стакан исчезает ото рта. Куромаку снова пытается закашлять, только этого ему не дают, прижимая к себе. Лицо утыкается в плечо младшего, а руки коллеги ложатся на спину. Сероглазый закрывает глаза, дрожащими руками притягивает парня к себе за талию. Ему приходиться стоять на полусогнутых коленях, ибо садиться на колени старшего слишком рискованно.             — Стул возьми, тебе наверняка неудобно стоять… — через силу говорит, очень глухо. От него вновь ненадолго отстраняются, уходя за вторым стулом. Кареглазый садиться напротив, почти вплотную, снова заключая в объятия. Пепельные волосы щекочут шею, но от этого не становится легче. Еле слышное дыхание также заставляет напрячь слух, чтобы в любой момент можно было позвать врача. Куро решает дальше говорить, вызывая негодование собственного тела. — Сижу тут не очень долго… Домой не пошёл, потому что не хочу оставаться один, среди холодных стен… Мне больно, Ромео, от одной такой мысли…             — Сказал бы мне, в конце концов! Я бы проводил тебя и остался на ночь! — слова звучат слишком громко, старший шипит и сжимает жилетку парня до побеления костяшек. Тот осознает свою ошибку, успокаивающе проводит по спине, обводя выпирающие позвонки и детали протеза. Да, не только нога, но спина тоже была из металла. Ромео старается держаться ради друга, чтобы самому не расплакаться от безысходности. В голову лезут не самые светлые мысли, от которых хочется сбежать прямо сейчас. Повернув голову, утыкается в пепельные волосы. Они пропахли кофе и чернилами, всё так привычно. Но этого может не стать в один миг, искать другой вариант смысла нет. Стараясь не навредить ещё больше, шепчет. — Мы обязательно найдём выход из ситуации. Если не сегодня, то завтра, я уверен!             — У меня не так много времени. Я не знаю, сколько мне осталось, Ромео. Боюсь, что могу не успеть закончить исследования… — устал, хватка на жилете слабеет. Серые глаза непроизвольно закрываются, учёный почти позволяет забрать себя в царство Морфея. В реальности держит тёплое дыхание на макушке и руки, которые прижимают его к себе. — Мне жаль, очень…             — Всё, перестань так говорить! Я же сказал, мы найдём другой выход! — снова кричит кареглазый, вызывая ещё одну волну боли. Как же он наивен, ведь, от здравого ума старшего не осталось и следа. Даже дыхания нет, зато сердце ещё бьётся…