Хроники Орбиты и Космоса: Janteloven

— Когда вы видели гражданина Короткова в последний раз? — девушка в форме спрашивает меня, сидя за столом. Я сижу напротив. — Несколько часов назад. — Гражданин Коротков был с Вами вчера вечером? — Да, был. Мы с вечера пятницы не расставались. — То есть он не пропадал из Вашего поля зрения? Даже на час? — Ну, я вела лекцию. А Тима ждал в машине. — Это было в районе четырёх-пяти вечера? — Да. Где-то так, — с каждым сказанным мною словом я всё больше хочу молчать. Сейчас, как в фильмах, чертовски хочется попросить адвоката. Я думала, что я больницы не люблю, так нет. Меня бесят другие госучреждения: участки полиции — ад на Земле! Мало того, что я прождала, когда меня вызовут, почти сорок минут, так ещё и отношение ко мне такое, будто я само Зло во плоти. — В прошлые выходные Вы также были с ним? — А позволите узнать, в чём дело? — Вопросы задаю я. — Если это допрос, то я имею право на адвоката. И на звонок, — ах да, ещё кое-что: хоть я и не задержана, но никакого «зачитывания моих прав» не было. — Я не собираюсь давать показания против моего парня, если не знаю, в чём его подозревают. Кажется, вы нарушаете мои права.       Девушке лет тридцати с тёмно-русыми волосами, заколотыми на затылке, явно не хочется мне грубить, к тому же на её браслете Pandora есть подвеска с коляской, поэтому, полагаю, у неё есть дети, которые волнуют её больше меня. Но что-то происходит. Что-то, о чём я, вашу мать, не знаю. Где мой Тимофей? — Я так Вам скажу, я не имею права разглашать детали, но причина, по которой гражданина Короткова задержали, вряд ли заставит вас его любить и дальше. Мы свяжемся с Вами позже. Вы можете быть свободны, — задержан? По какому поводу-то? — Подождите. А я могу увидеть господина Короткова? — Боюсь, он задержан и направляется в Москву. Этим делом с этой минуты занимается Следственный Комитет Российской Федерации. Вызывать Вас будут тоже туда, адрес регистрации у вас столичный. — Точно, мы же оформляли временную регистрацию, и она всё ещё активна. — Скажите хотя бы степень преступления? Прошу Вас, я совсем ничего не понимаю. — Особо тяжкое. А теперь идите, Вас проводят. — Молодой паренёк заходит в кабинет, точнее, в комнату для допросов (хотя это был не допрос, а опрос, но я уже ничего не понимаю) и выводит меня.       Особо тяжкое преступление. Что у нас по закону относится к особо тяжким? Так, насколько я помню, это кражи в особо крупных размерах, но вряд ли это повергло бы в такой ужас следователя. Террор…ну точно нет, это было бы сложно не заметить. Преступления против детей и инвалидов, нет, тоже отпадает. Убийство? По телевизору крутят сюжет о серийном убийце… Чёрт, его же не подозревают в этом?       Следователь, которая допрашивала меня, проходит мимо, бросает взгляд на телевизор, а потом на меня. Она качает головой и опускает голову. Я выхожу из участка, и мысли в голове танцуют какой-то дикий фольклорный танец после совершённого жертвоприношения. Тимофея подозревают в причастности к серии жестоких убийств! Нет, я в это не поверю….       С трудом дохожу до автобусной остановки и жду нужный транспорт. Боже, я наверняка всё сделала неправильно, я могла не говорить ни с кем из сотрудников, я имею право хранить молчание. Или нет? Или это только задержанные? Да почему этому в школах толком не учат, кто ж гуглит как вести себя, если твоего парня подозревают в преступлении? Видимо, такое действительно надо вызубривать, как только тебе исполняется шестнадцать. Я в шоке, и это состояние не описать никак иначе. А куда дальше? Открываю переписку с Тимофеем и хочу ему написать, но вижу, что в сети он был давно. У него было право на звонок, и он звонил не мне. И правильно, у него наверняка есть адвокат. Или отец. Да кто угодно. Что делать? Что мне сейчас делать?