Сомнамбула

Кагомэ, кагомэ, птичка в клетке. Когда же, когда же она ее покинет? Может быть, во тьме ночной сгинут аист с черепахой. Кто же за твоей спиной? *** Ты говоришь, мол, не нужно, не пой о том, как безнадёжность учит спускать курок. Я отвечаю: она же придёт в твой дом, лучше, когда ты заранее знаешь срок. Тим Скоренко *** Они юродствуют, а я спускаюсь в ад. Тим Скоренко *** Собирай по осколкам разбитой души остатки. Нелегко… Но иначе… Да ладно, забудь о том… Будет жизнь тогда, может быть, гладкой, сладкой, но твоею не будет. Юлия Личагина

— Ты трещишь по швам, Ханна. Эм, что? Вообще-то Эн собиралась до последнего строить из себя неприступную крепость и делать вид, что доктора Крейна тут нет и что он даже не пустое место, а простое ничто. Но вот это! У неё глаза на лоб полезли от услышанного. Надо перестать выпучивать глаза. Не надо. А вот Крейн сидел на стуле напротив, закинул ногу на ногу, сцепил пальцы в замок на коленях и наблюдал. Подозрительно довольный. Врачеватели душ не должны выглядеть ТАК. По-хорошему, он должен был сопереживать, кивать в ответ, быть активным участником диалога, а не вот это вот всё. И вообще, у Эн почти целый день уже протест, она обещала не есть — она не ест. «И что вы мне сделаете, многоуважаемый док?» Завтрак, само собой, ей простили, потому что у неё был жёсткий отходняк. В обед её поуговаривали, но она оставалась непреклонной. От ужина Эн тоже отказалась полчаса назад. Да, есть хотелось, не без этого, но Эн хотела показать, что у неё тоже принципы. Однако назад пути нет, скоро она вкусит всю палитру голода как он есть, с желанием сожрать краску со стен до голодной рвоты и полуобмороков. Она продолжила молчать, собрала волю в кулак и ничего не ответила Крейну, потому что пошёл он на хрен. Эн будет добиваться аудиенции с мамой, чтобы потребовать или вытащить её отсюда, или приставить к ней другого врача, нормального. Понимающего, адекватного. Настоящего психиатра! — Что ж, — только и сказал доктор Крейн, поднялся со стула и вышел. Эн ухмыльнулась. Раунд! Теперь она могла сползти с подушки, на которую опиралась спиной, лечь и начать жалеть себя, голодную и несчастную. Заодно она жалела и мисс Тетчер, которая больше не пронесёт тайком кофе. Разговоры у неё были нравоучительные, не без этого, нудные местами, но в целом женщина оказалась не такой уж и надоедливой. Путь к любому человеку лежит через желудок, а уж через запретный кофе тем более. При мысли о кофе желудок болезненно сжался, и Эн поморщилась. Честно говоря, она пока смутно представляла, что её ждало дальше. И что делать, если к ней не пустят маму. От воды Эн не отказывалась, так как, если голод ещё можно было заглушать самокопаниями, то жажду ничто не способно унять. Поэтому она пила, но лишь воду. Однако одиночество не длилось долго: уже скоро в палату вернулся доктор Крейн в сопровождении двоих санитаров. Эн не стала подтягиваться, чтобы оглядеть их: силы медленно покидали её, да и много чести. — Если ты думала, что я просто буду наблюдать за твоей глупой выходкой, то ты ошиблась, Ханна. Санитары закрыли за собой дверь и подпёрли её стулом. Та-ак. Вот тут Эн кое-как пересилила себя и села, чувствуя себя умирающей старухой, а не измученной девчонкой. Само собой она попыталась сопротивляться, когда к ней подошли эти самые санитары, но вместо активной борьбы удавалось только неактивно дрыгаться из-за отсутствия сил. Какого хрена им надо? А ведь вчера она тоже не ела — в силу обстоятельств, устроенных доктором Крейном. Эн насильно вытащили из кровати и усадили на другой стул и прижали спиной к нему, один санитар держал её руки заведёнными за спинкой, а второй положил на кровать что-то завёрнутое в белую тряпку. Эн дёрнулась. Бесполезно. — Я буду кричать, — предупредила она ослабленным голосом, но произнесла угрозу как можно серьёзнее. Доктор Крейн с сомнением хмыкнул. — У тебя не получится. Ничем хорошим это не могло закончиться — впрочем, начаться тоже. Эн ещё пыталась жалко сопротивляться, но куда уж там голодному против сытых и холёных. Крейн меж тем никуда не торопился, он театрально, чтобы Эн всё видела, распахнул тряпку, достал прозрачную упаковку. Затем надел медицинские перчатки и пшикнул на них из маленькой бутылочки. Запахло спиртом. Надорвав упаковку сверху, Крейн вынул прозрачную трубку, и она змееподобно раскрутилась в его руках. — Кормление через зонд — отнюдь не варварский способ, но безболезненный. И разве что неприятный. И унизительный, если речь идёт о карательной медицине. Эн попыталась отбрыкнуться, пнуть кого-нибудь из санитаров, но ей это не удалось. Тогда она попыталась из последних сил извернуться и укусить кого-нибудь, кто поближе, но херувимы будто этого и ждали: они коршунами налетели-навалились на Эн и вставили ей в рот расширитель. Он подействовал и на глаза Эн: она выпучила их, а после завизжала, насколько позволял расширитель. — Приступим, — обратился Крейн, кажется, ко всем и навис над Эн. Она пыталась извиваться, но ей не давали мотать головой: один санитар держал её в удушающем обхвате, но не душил, а второй тем временем держал руки позади спинки. Эн таращилась на Крейна, одновременно мысленно и матерясь, и умоляя прекратить экзекуцию. Сказать, что было неприятно — значит, ничего не сказать. Эн захрипела, ощутив, как конец трубки коснулся глотки. Она снова заелозила, однако безрезультатно. Страшно. Болезненно. Рвотный рефлекс не заставил себя ждать. Остро хотелось выблевать и зонд, и все органы заодно. Доктор Крейн же, как заправский садист, проталкивал зонд глубже, приговаривая, что вот дойдёт трубка до желудка, и тогда уже не о чем переживать, что кому-нибудь удастся заморить себя голодом. Эн издавала хрипящие звуки, не в силах ни закричать, ни закрыть рот. На глазах выступили слёзы: и от неприятных ощущений внутри тела Эн, и в целом от её положения униженной и оскорблённой. Она обещала кричать, но не могла! Выблядки! Сраные уроды! Эн надеялась, что в её испуганно-яростном взгляде хорошо читались эти слова! Она желала сдохнуть и Крейну, и его прихвостням! Однако Эн даже не видела, что в неё вливают! Видела большой шприц, наполненный белым. Зато чувствовала, как эта хрень заполняла её желудок! Эн непроизвольно закатила глаза, мечтая немедленно умереть. Ей было стыдно и страшно. И она ничего не могла сделать. Когда доктор Крейн ввёл белое нечто, он отсоединил шприц, отложил его и, наконец, вытянул из разверзнутого рта Эн трубку. Зонд. Эн закашлялась-зафыркала, а когда из её рта вынули расширитель, закашляла уже по-настоящему, пытаясь мотать головой, чтобы никто не посмел снова с ней что-нибудь сделать. Тошно. Ощущение рвоты скрутило и кишки, и желудок,и Эн согнулась, когда её отпустили, а доктор Крейн ухватил Эн за волосы на затылке, не дав ей опустить голову к коленям. — Питательная, калорийная смесь наполнит тебя силами, Ханна. Как наберёшься сил, можешь кричать, а я с удовольствием послушаю. После процедуры принудительного кормления санитары отступили от неё, и Эн сползла со стула, спасаясь от мучителей. Однако пока силы изменяли ей, поэтому она непривлекательно, совсем не аристократично брякнулась и приложилась щекой о линолеум. Дышать. Дрожать. Только это и оставалось, лёжа в ногах Крейна. А он смотрел сверху вниз. То ли от обиды, то ли в целом от унизительной процедуры, слёзы катились по щекам, а Эн, всё ещё пребывая в шоке, даже не пыталась вытереть их. Спустя непродолжительное время Крейн наконец подал знак, и один из санитаров поднял Эн и отнёс её на кровать. Она отвернулась от всех, сжавшись, продолжая мелко дрожать и стучать зубами. Влажный ледяной пот неприятно холодил кожу, Эн хотелось содрать с себя и одежду, и кожу, стереть с себя омерзительный пот, не оставить на себе ни следа прикосновений чужих рук. — Если тебя устраивает такой вид питания, я всегда к твоим услугам: на завтрак, обед и ужин, — съязвил Крейн. Эн лежала, сжав зубы. Ей определённо хотелось закричать, но она готова была прокусить язык до крови, чтобы не сделать этого. Не сейчас и не так. Не по заказу Крейна. От обиды Эн зажмурилась, глотая горячие слёзы отчаяния. Однако Крейн не был бы Крейном, если бы не навис над ней. — Слёзы — это часть терапии, Ханна. Не сдерживайся. Затем он выпрямился и вышел из палаты, санитары как раз отперли к тому моменту дверь. Впредь Эн решила больше не голодать: ей плевать на последствия, необратимые для организма, но она не могла закрыть глаза на унижения, которым её подвергали бы. Поэтому она решила принять мауну *обет молчания*, спасибо мамочке за такие уроки. Когда маман хотела что-то вытянуть из дочери, типа, почему ты такая депрессивная последние два дня, а Эн упорно не кололась, мама вспоминала про дхармические практики и закрывала рот на замок. И изводила дочь жестоким молчанием днями. Вот только в атма-вичару *самоисследование* впадала Эн. Парадокс. Ну вот, настало время и ей побыть абьюзером, многоуважаемый доктор Крейн. В последующие дни она демонстративно съедала все положенные ей больничные порции. Да что там демонстративно? Театрально! Эн надевала небольшое белое полотенце на манер нагрудной салфетки и под пристальным вниманием доктора Крейна съедала всё до последней крошки. Однако не разговаривала с ним. И с санитарами тоже. И даже с медсёстрами. Игра в молчанку давалась ей легко: многолетний опыт а-ля йога-практик благодаря мамочке. Удивительно, насколько легко жить без общения. Оказывается, превращаешься в один сплошной слух. Была бы рядом мисс Тетчер, она бы, наверное, живо разговорила Эн, но болтушка больше не скрасит одинаковые дни в этом ужасном месте. И вообще Эн думала о мисс Тетчер, о её жизни с миллионами ненужных подробностей. В первый день Эн возненавидела эту женщину, но та получше психиатра считала её эмоции и в следующий раз пришла с божественным кофе, чем заставила растаять сердце Эн. Как мало человеку, запертому в четырёх стенах, нужно. Удивительно. *** На следующий день в голову пришла гениальная мысль! Ох, только бы всё сработало. Эн отчаянно молилась. Перед завтраком в палату заглянула новенькая медсестра, работающая в клинике без году неделю, вот на ней-то Эн и придумала оттачивать свой план. — Я принесла лекарство и завтрак, — сообщила медсестра. Ей наверняка должны были доложить о том, что Эн, мерзавка такая, объявила всем бойкот. Поэтому Эн поспешила как бы непринуждённо ответить: — Угу, спасибо. Девушка уже было собиралась развернуться и выйти, оставив лекарства на тумбочке, но остановилась и уставилась на Эн. — Ты типа… разговаривать начала? — уточнила обескураженная девушка. Эн посмотрела на неё как можно спокойнее — обыденно, типа ничего и не происходило, всё тип-топ. — Вообще-то нет… но… могу я поговорить с вами? Боги всемогущие! Сработало! Медсестра присела на край кровати и стала слушать бестолковую болтовню Эн! О шоколадных плитках, которых якобы очень не хватало, о книгах, которые хотелось бы прочитать, о маме — о ней ни слова правды, кстати. Эн сочиняла на ходу всё, что только могла, хваталась за любую глупость, проникшую в голову. И медсестра, Роза Олбрайт, кивала, поглаживал Эн по руке, активно сочувствовала ей. Тем временем Эн активно шевелила мозгами, что же ей придумать такого. Медсестру-то она уболтала, а вот как быть с двумя охранниками в коридоре, что стерегли покой пациентов и медперсонала? Так-с… Взгляд Эн упал на пудинг. Может, кое-что и получится. — А можно мне ещё один пудинг? Я такая голодная после голодовки. Эн умоляюще улыбнулась Розе, и та даже сопротивляться не стала: — Конечно, я сейчас же принесу. Ты такая умница! Всех радуешь своим аппетитом, ещё бы говорить начала со всеми, совсем бы молодец была. Роза сходила за ещё одним пудингом, где она его раздобыла или у кого стянула — Эн это не интересовало, ей своё положение важнее сейчас. Пудинг лежал рядом с первым, как бы на обед. На обед-то ничего сладкого уже не приносили, вот и заначка как будто. Но теперь надо как-то избавиться от Розы… Идея! — Ой, а принесите мне фотографию неба. Или вырезку из календаря, не знаю… Очень соскучилась по небу. Пожа-а-алуйста! Тут Эн не врала, но сменила тактику требований: вместо «хочу на улицу» — «хочу картинку». Она старалась выглядеть искренней и непринуждённой, зато внутри всё пылало при мысли, что всё может сорваться. Например, если сюда завалится доктор Крейн. Поэтому Эн не тянула резину, но и не торопила медсестру. Дав обещание раздобыть что-нибудь прямо сейчас — какая удача, боже, Роза, ты такая классная дурочка! — медсестра поднялась и вышла. Эн мысленно досчитала до пятнадцати и вышла следом за ней, прихватив с собой оба пудинга, и прошла мимо поста. Глупая Роза, храни тебя Бог! В двух шагах от поста стояла Мелисса, местная обжора, никогда не упускающая возможности что-нибудь стянуть и съесть. Эн слышала, что между собой сёстры называли её «всеядная Милли», и понятно почему. К тому же она была дерзкая и острая на язык, в карман за словом не лезла. Вот она-то и сыграет важную роль в сегодняшней жизни отделения. Эн подошла к Мелиссе и протянула ей один из пудингов. — Угощайтесь. Я не люблю сладкое, но не могу позволить пропасть еде. Мелисса сначала долго смотрел на Эн, потом так же на пудинг и в конце концов взяла его, сняла крышечку, достала из неё маленькую пластмассовую ложечку и зачерпнула кусочек и отправила его в рот. Какая умница! Ну просто золотце! — А можно я вас кое о чём попрошу? Один из охранников, Пит, кажется, приставал ко мне. Можете заступиться за меня? Мелисса ничего не ответила, доедая пудинг ложечкой. Эн как бы между делом расстроено вздохнула и продолжила: — Пожалуйста. А то мне очень страшно. Можете его УДАРИТЬ? Затеять драку. Пожалуйста. Эн протянула ей второй пудинг и улыбнулась. На этот раз Мелисса кивнула, и Эн мысленно возликовала. Ну надо как ей сегодня удача улыбалась! Пита долго ждать не пришлось. Эн скорее сунула второй пудинг Мелиссе и умоляюще посмотрела на неё. Та снова кивнула, сунула баночку в карман, подошла к охраннику, что стоял поодаль, и ка-ак вдарила ему промеж глаз свободной рукой! Боже всемогущий, что тут началось! Охранник заорал, Мелисса набросилась на него, не скупясь на выражения, а Пит пытался её от себя отодрать. Ну какие ж умницы! Прелесть! Так держать, Мелисса! Народу сразу набежало! Тьма! Все кричали, толкались, санитары крутились вокруг Пита, в которого вцепилась Мелисса, а пациенты толпились вокруг, не желая пропустить такое зрелище! Крики, вопли, ругань, улюлюканье! Пока в коридоре царствовал хаос, Эн быстренько перегнулась через постовой стол, выдвинула ящичек, наспех порылась в нём и зажала в кулачок найденные ключи. Хоть бы от отделения! После этого она быстро дошла до двери мимо толпы, , до выхода, и дрожащими пальцами прикоснулась острым ключом к замочной скважине. Ну же… Есть! Поворот, щелчок. И почти свобода! Эн юркнула в приоткрывшийся просвет и оказалась по ту сторону отделения. По ту сторону появилось ощущение, будто новое помещение было не просто каким-то коридором, а новой вселенной! Нельзя медлить. Теперь только вперёд! Эн сунула ключи в карман больничной рубашки, зажав их в кулаке, чтобы не бренчали, и неторопливо пошла вперёд. Тревога мешала сконцентрироваться на побеге, и не мудрено. Это же фактически боевик — или триллер — наяву. Металл в пальцах нагрелся, Эн фантомно стала ощущать запах железа, он отчаянно манил к свободе. Вокруг двери палат, возле одной открытой стояла небольшая компания женщин в больничных одеждах, Эн прошла мимо них и не обернулась, делая вид, что всё происходило так, как и должно. Она всего лишь больничная тень самой себя. Несмотря ни на что, она всё же чувствовала себя уязвимой. Ещё бы! В любой момент её могли раскрыть с её блестящим планом. По центру коридора располагался сестринский пост, за столом сидели две женщины: одна о чём-то болтала нависнув над столом и оперевшись на кулак, вторая лениво слушала её и наблюдала за девчонкой, стоявшей у стены и кивавшей самой себе. Эн прошла мимо поста, стараясь не привлекать к себе внимания. Кажется, ей это удалось. Вот только на виду у медсестёр нельзя открывать следующую дверь, а связка ключей так приятно лежала в кулаке. Эн почувствовала себя бабочкой, залетевшей в комнату и ищущей выход. История всегда заканчивалась гибелью невесомой бабочки, бьющейся об стекло и не понимающей, что это бесполезно. А ещё ей казалось, что она заполнила собой весь коридор, что вот-вот все взгляды устремятся к ней, и толпа всех этих людей ринется к ней, чтобы поймать её за нежные крылышки. Эн не сводила глаз с заветной двери. Психам-то точно никакого дела до того, кто и куда смотрел, тем более дверь и для них наверняка была чем-то желанным. Как лето. Дверь — выход в лето, в детство. А некоторые из этих запертых бедолаг бесцельно бродили по коридору, туда и обратно, туда и обратно, шаркая и не подавая больше никаких признаков жизни. Никто не признает своего среди чужих. Эн решила встать напротив двери и ждать. Просто ждать. Пациенты то и дело то тут, то там собирались в кучки, потом их муравьиные компашки разбивались, вскоре собирались другие. Или однажды они скопятся где-то в районе двери, или сёстры оставят пост. Роза же, возможно, не сразу спохватится, ведь пациентам полагалось уходить то на терапии, то на завтрак-обед-ужин. К тому времени, как Роза всё поймёт, Эн тут уже не будет. То и дело дверь открывалась, внутрь входили врачи-медсёстры-кто-то ещё, никто не обращал внимания на девчонку напротив. Она ведь такая не первая и не единственная. Дверь, наверное, олицетворяла что-то вроде киноэкрана: смотреть, затаив дыхание. Эн смотрела им в глаза, а они смотрели то сквозь неё, то вникуда, просто мимо. В очередной раз дверь открылась, и Эн встретилась взглядом с колким взглядом Крейна. Эн отлипла от стены и пошла в сторону поста. Она шла, казалось, целую вечность, пока на её плечо не легла тяжёлая рука. Крейн не остановил её, но обратился к сёстрам на посту, кивнувшим ему. Он надменно кивнул в ответ и повёл Эн дальше. Да, именно так. Повёл. Всё выглядело так, будто Эн ждала именно его, и теперь они просто шли на, скажем, терапию. А ей хотелось развернуться и закричать, позвать на помощь, и она ненавидела себя за то, что так и не решилась на это. Крейн открыл дверь, ведущую в его отделение, убрал свои ключи во внутренний карман пиджака, спрятанного под халатом. Роза отсутствовала на месте. Крейн довёл Эн до палаты, подтолкнул её внутрь, зашёл следом и щёлкнул пальцами. Эн передёрнуло от этого звука. Он затравленно повернулась к своему врачу и втянула голову в плечи, как нашкодивший ребёнок. Крейн дежурно улыбнулся, после протянул руку: — Ключи. По правде говоря Эн тут же решила играть роль дурочки, ничего не понимающей, но Крейн чуть наклонил голову вбок, и его очки сверкнули от попавших в них солнечных лучей. По взгляду Крейна было понятно, что он не располагал желанием играть в игру Эн, поэтому она вытянула руку из кармана и положила на мужскую ладонь тёплые ключи. Крейн убрал их также во внутренний карман. И один Бог знает, что было бы дальше, если бы не заглянувшая внутрь палаты Роза. — Я нашла календарь за двухтысячный год! Такая древность! Но там море! Ой!.. — увидев Крейна, Роза стушевалась, извинилась — перед Крейном — и скрылась за дверью. Крейн перевёл взгляд на Эн, кажется, догадавшись, что провернула его хитрая пациентка. Его глаза были устремлены на неё. Всего лишь взгляд, зато какой! Карающий. Эн сделала шаг назад, чтобы сделать расстояние между ней и своим врачом больше, чтобы рука Крейна в случае чего не дотянулась до неё. — А я надеялся, что ты послушная и с первого раза всё понимаешь, — его голос жёсткий, угрожающий. Крейн обошёл Эн и нажал на кнопку вызова. Роза появилась в палате совсем скоро, держа в руках календарь. — Я перевожу мисс Бертран в другую палату, с электронным ключом. Подготовьте документы. Роза приоткрыла рот, но не решилась ничего спрашивать, а вот Крейн забрал из её рук календарь, полистал, хмыкнул и передал Эн. — Соскучилась по морю, Ханна? — насмешливо спросил он. Эн сглотнула и ничего не ответила. Вот так. Своими же руками, кажется, погубила себя и передала в полную власть доктору Крейну. Как требовать аудиенции с мамой? Вот ведь дура! Нужно было не в молчанку играть, а бить во все колокола! Рассказывать всем и каждому о том, что пережила Эн! Да хоть ту же Розу попросить сегодня о помощи! Обманом уговорить позвонить маме! — Нет! — вскрикнула Эн, чувствуя себя запертой в своём теле, как в тюрьме. — О, Ханна заговорила, — иронично ответил Крейн. В этот момент в палату заглянул доктор Эзра, и Эн протянула к нему руки, как к ангелу-хранителю! — Что здесь происходит? — нахмурился он. — Всего лишь лечение, — высокомерно ответил Крейн, растянув губы в улыбке.