fortunate son

      Каждый раз, когда Майкл Афтон возвращается домой из школы, внутри всегда царит зловещая тишина.       Днём мама бегает по своим делам, прежде чем забрать Элизабет и Эвана из школы, а отец часто допоздна работает в ресторане, либо помогая персоналу в напряжённые рабочие вечера, либо занимаясь своими делами в личном кабинете, разрабатывая новые дизайны аниматроников. Это означает, что у Майкла, всегда расписывающегося в приёмной читального зала, есть около часа блаженной тишины, прежде чем ему придётся вновь вспомнить, что на данный момент он является членом семьи, которая сожалеет о его существовании.       Возможно, это даже драматично. Он был бы готов признать это. Майкл стряхивает с ног кроссовки, аккуратно ставит их на коврик рядом с входной дверью и у него никак не получается отделаться от ощущения, будто его родители всё же ценят его возвращение домой; хоть и никому из них и не приходится делать вид, что они рады его видеть — дома он один.       Он поднимается по лестнице в свою комнату, перепрыгивая через две ступеньки, чтобы оставить там рюкзак, а затем возвращается вниз, решая заглянуть в прачечную. Накопилось столько одежды, что он может постирать целую её кучу, поэтому Майкл складывает её в стиральную машину с соответствующим количеством порошка. Хоть матери лучше удаётся притворяться, что она всё ещё любит его, чем отцу, всё же есть мелочи, которые напоминают Майклу об ошибке, с которой он никогда не сможет смириться.       Такие мелочи, как то, что больше никто не стирает для него бельё, независимо от того, сколько его накапливается. Или, например, не оставляет для него еду с ужина, если он не спустится вниз, чтобы забрать её сам. Или же не проверяет его по утрам, чтобы убедиться, что он вовремя встаёт в школу, как делает мама для его младшего брата и сестры, поэтому в среднем Майкл ставит три-четыре будильника, чтобы точно проснуться вовремя.       Тихо вздохнув, Майкл проходит на кухню, потирая лицо руками и несколько раз устало подёргивая своим хвостом. Прошлой ночью он плохо спал, но это совсем не в новинку. Когда он осмеливается закрыть глаза, пред ним предстаёт множество кровавых образов, преследующих его в ночных кошмарах. И жизнь в доме без чувства принадлежности и комфорта, кажется, лишь усугубляет их.       Нужно что-нибудь поесть. Найти, чего бы в себя запихнуть, учитывая, что Майкл обычно пропускает завтрак и редко обедает в школьной столовой. О, раньше он бывал там часто. Раньше, когда у него были друзья, с которыми можно было посидеть — люди, не испытывавшие отвращения к различиям его тела, которое он никак не может контролировать, от обычного. Но теперь такого не случается.       Многое изменилось после вечеринки в День рождения Эвана.       Майкл складывает руки на груди, осматривая кухню, и подёргивает носом, улавливая слабый запах яичницы с беконом, всё ещё сохранившейся с сегодняшнего утра. Желудок неприятно скручивает, и он слегка кивает сам себе, протягивая руку, чтобы дёрнуть за цепочку, соединённую с потолочным светильником, прежде чем подойти к буфету. В принципе, хлопья тоже сойдут.       Мясо, как правило, вызывает у Майкла тошноту. Он пытается восполнять недостаток белка как может, но пока на мясо невозможно даже просто смотреть.       На полке в буфете аккуратно выставлены несколько разных коробок с хлопьями, и Майкл выбирает хлопья с медово-ореховым вкусом, унося их с собой на кухню. Он берёт миску и насыпает их прямо в неё; звук, с которым они отскакивают от стенок керамической посуды, почти эхом разносится в тишине. Майклу всегда кажется, будто он не должен издавать никакого шума — это раздражает.       Не то чтобы, конечно, здесь было кому его ругать. Дома он сейчас один.       Он наливает себе немного молока и садится за стол, чтобы поесть. Как-то машинально пережёвывая хлопья, он едва ощущает лёгкую сладость на языке с каждым кусочком. Это лучше, чем ничего. Иногда он совсем забывает поесть, и ему всегда становится хуже, поэтому рано или поздно приходится заставлять себя это делать.       Всего один-два приёма пищи в день. Что-то, что поможет ему продержаться на плаву после школы, и всё, что остаётся после ужина, приготовленного мамой. Иногда она готовит что-то вегетарианское, и Майкл благодарен ей за это.       Несколько месяцев назад, возможно, он бы попросил её приготовить что-нибудь подобное для него, но теперь Майкл понимает всё своё положение намного лучше. Ему позволили жить в этом доме и существовать бок о бок со своей семьёй лишь из милосердия, и он не собирается испытывать судьбу.       Его уши приподнимаются при звуке движущихся шин по асфальту за пределами дома, сердце подпрыгивает прямо к горлу, угрожая задушить его, и он быстро бросает взгляд на часы над плитой. Мама не должна была прийти домой так рано, если только, конечно, Элизабет и Эван не освободились пораньше, но Майкл не помнит, чтобы кто-либо упоминал об этом за последние несколько дней.       Быть может, маме нужно просто что-то занести из купленных продуктов, прежде чем уехать забирать младшего брата и сестру Майкла. Возможно, какие-то фрукты или овощи. Обычно Элизабет и Эван помогают ей занести продукты в дом, но, может, сегодня не тот день.       Дверца машины открывается. Закрывается. Тяжёлые шаги на подъездной дорожке заставляют желудок Майкла скрутиться, и он заставляет себя съесть ещё немного хлопьев, дёргая ушами на макушке. Эти шаги могли принадлежать лишь одному человеку — тому, кого Майкл изо всех сил старается избегать в эти дни.       Слышится звук звякающих ключей, в гостиной раздаётся пара металлических щелчков, и дверь медленно распахивается. Нос Майкла подёргивается, улавливая искусственные запахи лосьона после бритья и одеколона, а также древесно-мускусный аромат; не отрывая взгляда от своей миски, он начинает мотать нервно подёргивающимся хвостом.       По какой-то причине отец вернулся рано с работы, и дома сейчас был лишь Майкл.       Не отрывая глаз от своей еды, он слышит, как отец вздыхает и ходит по гостиной, закрывая дверь, снимая обувь и, возможно, вешая куртку, которую он всегда берёт с собой на случай дождя. Каждый звук заставляет Майкла вздрагивать, ложка громко стукается о край миски. Из-за этого он чувствует себя ещё более измотанным; нервы на пределе — он ждёт, когда отец наконец обратит на него внимание.       Отношения между ними были напряжёнными. За последнее время многое изменилось.       Шаги прокладывают дорожку через гостиную, но внезапно прекращаются, и Майкл подавляет стон, запихивая в рот ещё ложку хлопьев. Напряжение тянет каждую мышцу его тела, пока он не чувствует, будто сейчас разорвётся, мечась между сопротивлением и бегством. Однако в случае с отцом выбор всегда падает на последнее.       В конце концов, Майкл знает, что с ним лучше не пытаться спорить.       — Ты так рано вернулся домой? — спрашивает отец мягким, сдержанным голосом. У него более сильный акцент, чем у кого-либо ещё в их семье — для ушей Майкла он звучит так элегантно, что приходится поднять взгляд ровно, чтобы рассмотреть торс отца в дверном проёме кухни.       — Последний урок был в читальном зале. — голос Майкла, напротив, грубее. Тише. Чуть громче шёпота, будто если он заговорит ещё громче, то заработает выговор.       Возможно, так оно и будет. Кажется, в последнее время отец из-за многого на него сердится.       Между ними повисает тишина. Отец подходит к нему ближе, и Майкл старается не вздрогнуть от своих мыслей, засовывая в рот ещё ложку хлопьев. Металл на его языке ощущается тяжёлым, и он чуть не давится, когда глотает еду. Кажется, будто отец сейчас ударит его, хоть сегодня он ничего и не сделал, чтобы заслужить подобное наказание.       Это бы произошло не впервые, и, тем более, скорее всего Майкл и вправду сделал что-то не так.       — Полагаю, нет смысла оставаться в школе на занятие, которое для тебя бесполезно, — размышляет отец. Он проходит мимо места, где сидит Майкл, и, какое облегчение, не прикасаясь к нему, продолжает свой путь к холодильнику. — Как дела в школе?       Майкл прокручивает этот вопрос в голове, доедая последнюю ложку хлопьев, тихо кладёт её на стол и берёт миску в руки. Молоко всегда было его любимой частью этой подслащённой мёдом каши — настоящее лакомство. Но сейчас он просто должен выпить его, потому что знает, что так надо, и потому что выливать его в раковину было бы как-то расточительно. Заставляет задуматься, будет ли он когда-нибудь снова испытывать удовольствие хоть от чего-нибудь.       — Всё нормально, — наконец лжёт он. Отцу не стоит знать об издевательствах над ним, потому что никто всё равно ничего не сможет с этим поделать. — В пятницу у меня будет тест, но я, наверное, с лёгкостью его сдам. На уроках я получаю пятёрки.       Отец тихо угукает. Дверца холодильника закрывается, и уши Майкла подёргиваются, улавливая звук вынимаемого графина из кофейника. Кофе? В такой поздний час? Отец, должно быть, устал.       — Это хорошо. Рад слышать, что твои оценки на том же уровне, на котором и должны быть. Что за тест?       — По биологии. — Майкл берёт свою миску с молоком и быстро осушает её, выпивая его залпом. От холода перехватывает горло, но в каком-то смысле это даже приятно. Отрезвляет. Удерживает его в тонусе своего тела в такой неудобный момент.       — Вот как, — слышится звук плещущейся жидкости в раковине, за которым следует скрип от вращения кранчиков — из крана начинает литься вода. — Если не возражаешь, помой свою миску. Чтобы к ужину пришлось мыть меньше посуды.       — Да, сэр. — Майкл вскакивает со своего места настолько быстро, что резко ударяется коленом о ближайшую к нему ножку стола, и слегка вздрагивает, прикусив язык, чтобы не издавать никаких звуков. Тупой придурок. Отец просто просит сделать его что-то такое нетрудное, а он ну просто обязан вытворить какую-то фигню.       Глубоко вдохнув, он наклоняет голову и спешит к раковине; поворачивает кранчики, чтобы из крана вышла струя воды. Пока он моет миску и ложку, отец заваривает себе чашку кофе и уходит с ней в гостиную, оставляя Майкла наедине с его мыслями. Почему отец вообще здесь? Разве он не должен быть на работе в это время?       Может, он старается почаще бывать дома. Мама так часто жалуется, что он пропадает в ресторане, особенно после инцидента. Но, похоже, его присутствие здесь, когда её нет, всё равно вряд ли что-то исправит. Да и к тому же, если честно, Майклу хотелось побыть в тишине и покое, пока его семья не вернётся домой.       Хотя, будто у него есть право жаловаться. К тому же, это всего лишь отец. Кажется, что с каждым днем они разговаривают всё меньше и меньше, так что он, вероятно, не будет возражать, если Майкл поднимется наверх и запрётся в своей комнате на следующий час.       Вымыв миску с ложкой и убрав их в сторону, Майкл быстро ополаскивает руки, чуть брызгая холодной водой себе на лицо. Сегодня ему было немного жарковато, — жарче, чем обычно — но не так, будто это жар во время болезни. Должно быть, это как-то связано с его биологией гибрида. В анатомии его тела ещё так много всего, о чём он пока не знает.       Ну, как минимум, хотя бы рюкзак уже в его комнате. Нужно просто прошмыгнуть за диваном и пройти дальше.       Отец сидит там, в центре дивана, с чашкой кофе в одной руке, и с папкой из плотной бумаги, которая лежит открытой у него на коленях, в другой. Быстрый взгляд через плечо отца падает на какую-то схему — возможно, одного из новых аниматроников. Глаза отца поднимаются и взгляд останавливается на отличном от чертежей месте, но на этот раз Майкл ни о чем не задумывается. Понимает, что ретироваться отсюда ему уже не удастся.       Как только он подходит к подножию лестницы, отец прочищает горло.       — Майкл, подойди и присядь на минутку. Я бы хотел кое о чём с тобой поговорить.       Дерьмо. Майкл колеблется, наклоняет голову, но быстро кивает и спешно обходит вокруг дивана. Ему бы следовало присесть рядом, но в итоге он просто начинает неловко топтаться у края столика перед диваном.       — Посмотри на меня, — говорит отец, и Майкл с трудом сглатывает, отрывая взгляд от бежевого ковра и встречаясь с глазами отца. — Да. Вот так.       Все, кого Майкл когда-либо знал, говорили, что он похож на своего отца, но сам он, однако, совсем так не думает. Отец такой… Уравновешенный и осторожный. Он предусмотрителен и расчётлив, никогда не совершает ошибок, а когда говорит, то очевидно тщательно и обдуманно подбирает слова. Даже сейчас каждое его движение кажется отработанным: он захлопывает папку и наклоняется вперёд, чтобы положить её на столик.       Майкл подмечает, что папка выглядит довольно плотной. Должно быть, там какие-то сложные схемы.       — Да, отец? — голос Майкла становится тихим, словно шёпот, когда он вновь встречается взглядом с бледно-голубыми глазами отца; руки, прижатые к бокам, начинают подрагивать, но спешно уводятся назад и сцепляются друг с другом за спиной. Его ногти — длиннее, чем у человека, и гораздо острее — слегка впиваются в кожу, угрожая в любой момент порезать её и пустить кровь.       Только не сейчас. Только не в присутствии отца.       — В последнее время ты довольно долго не спишь по ночам, да? — отец делает глоток своего кофе, и Майкл изо всех сил старается не показывать видимой тревоги на своём лице, когда сказанное начинает доходить до него. — Я всего лишь хочу убедиться, что тебе… Просто не спится, и ты не намеренно засиживаешься допоздна.       Что Майкл делает в эти ночные часы, останется секретом.       — У меня проблемы со сном.       — Интересно, в чём же дело. — сухо звучит голос отца, и губы Майкла слегка начинают подрагивать, хоть он и молчит. Держит язык за зубами. Раньше он так не делал, и, возможно, если бы он открыл рот сейчас, то эту ситуацию можно было бы как-то исправить.       Если бы он не был таким хулиганом, вечно приносящим проблемы, таким паршивцем, то тогда, возможно, мать и отец сочли бы нужным простить его за то, что он натворил.       — Прости, если не даю тебе спать, просто я сильно ворочусь. — на автомате извиняется Майкл, подёргивая ушами; отец продолжает молча смотреть на него, отстукивая медленный ритм по фарфоровому краю своей кружки длинными пальцами.       — Всё в порядке. Я всегда просыпаюсь сам и замечаю, что иногда на твоей тумбочке горит лампа, — отец делает ещё один глоток кофе, и губы Майкла сжимаются ещё плотнее. Уже по другой причине. — Ты видишь в темноте лучше, чем все мы, поэтому интересно было бы узнать, чем ты таким занимаешься по ночам.       Он не расскажет. Это совсем не тот разговор, который Майкл хотел бы сейчас вести. Не с отцом, не сейчас, не об этом. Об этом — ни за что. То, что он делает, чтобы сохранить собственный рассудок, — это только его дело, и ничьё больше, и даже отец не имеет права об этом знать. Тем более, что он бы негативно на это отреагировал. Он бы не понял этого, даже если бы Майкл попытался объяснить в мельчайших подробностях.       Кроме того, он ведь скрывает это. Элизабет и Эван никогда не узнают. Он делает всё, что в его силах, чтобы никто об этом не узнал — и у него это прекрасно получается, так что отцу действительно не о чем беспокоиться.       — Обычно делаю уроки, — лжёт он, и брови отца слегка приподнимаются, морщинки вокруг его рта разглаживаются настолько ровно, что это замечает даже Майкл. — Просто не знаю, что ещё делать. Ничего не помогает уснуть, вот и занимаюсь уроками. Не хочу, чтобы мои оценки ухудшились, поэтому делаю всё, что в моих силах, чтобы сохранить их на нужном уровне.       — Это хорошо. За оценками важно следить при условии, что ты хочешь поступить в колледж, когда закончишь школу. — отец ставит свою кружку на стол, аккуратно помещая её широкое дно на один из маминых подстаканников.       Уши и хвост Майкла нервно подёргиваются.       — Да, сэр.       — Учитывая твою бессонницу, я подумал, что было бы важно проведать тебя. Убедиться, что ты хорошо себя чувствуешь, с учётом всех остальных обстоятельств. — отец сплетает свои пальцы вместе, складывая руки на колени и откидываясь назад на спинку дивана. Всё в его позе кажется странно угрожающим, однако Майкл не может выразить это ощущение словами.       Но отец всегда был таким. Каким-то странно угрожающим.       — Всё хорошо, — вновь лжёт Майкл. Так намного проще дать понять отцу, что с ним всё в порядке; чтобы он совсем не волновался о нём. Пока что у Майкла всё под контролем. Никому из членов его семьи не о чем беспокоиться. — Спасибо за то, что беспокоишься обо мне.       — И я ценю твои усилия: ты стараешься быть более обходительным со своим братом и сестрой. — отец слегка наклоняет голову, и уши Майкла полностью прижимаются к макушке. Конечно, так и есть. Конечно же так и есть, ведь он воочию убедился, насколько плохо могут закончиться его детские шалости. Никогда он больше не сделает ничего подобного.       Хвост Майкла начинает резко мотаться из стороны в сторону позади него, поэтому приходится крепко сжать его в руках, чтобы остановить; губы отца опускаются вниз и он чуть хмурится.       — Я… теперь я просто стараюсь хорошо себя вести. Раньше всё было наоборот. Но сейчас я пытаюсь стать лучше.       — Думаю, ты поступаешь правильно. — отец на мгновение постукивает ногой по полу, прежде чем внезапно встать, и Майкл инстинктивно отшатывается назад, делая несколько небольших шагов подальше от него.       Его дыхание слегка сбивается; он такой грёбаный идиот. Отец ведь просто ведёт с ним обычный разговор, и случайные колкости — это нормально, потому что раньше Майкл говорил вещи намного хуже. Гораздо хуже и всё же, каким-то образом, не получал за это по губам, хотя полностью этого заслуживал.       Отец никогда не бил его, за исключением лишь одного раза, но тогда Майкл заслужил эту пощечину.       Однако отец, кажется, замечает, что что-то резко изменилось, и останавливается прямо перед диваном. Его брови поднимаются вверх лишь на мгновение, прежде чем он тихо выдыхает, поднимая руки, чтобы медленно закатать манжеты рукавов, обнажив свои предплечья. Майкл инстинктивно бросает на них взгляд.       — Прости, — звучит низкий, но мягкий и сбивающий с толку голос отца; Майкл резко поднимает голову, его хвост так и норовит вырваться из хватки. — Ты напряжён. Мне казалось, чем дольше мы будем разговаривать, тем быстрее ты расслабишься. Но, видимо, я ошибся.       Тупой придурок. Ничего не можешь сделать так, как надо. Бесполезный кусок говна.       — И-извини.       — Тебе совсем не за что извиняться. В этот раз виноват лишь я. — отец делает один шаг ближе к нему, поднимая руки ладонями вперёд, и со вспыхнувшим смущением Майкл внезапно осознаёт, что он пытается успокоить его так, словно укрощает животное. Боже, как неловко.       Но, вообще-то, если уж на то пошло, он не многим отличается от животного, да?       Майкл опускает взгляд на свои собственные ноги в носках.       — Всё в порядке. Я… Теперь я спокоен.       — Хорошо, — отец наконец подходит к нему и аккуратно кладёт руки на плечи; Майкл с трудом подавляет желание отстраниться от этого прикосновения. — Я хочу, чтобы ты постарался немного поспать сегодня ночью. Если тебе будет трудно заснуть, приходи ко мне. Я буду работать внизу, в подвале. Нужно закончить некоторые чертежи.       Звучит неплохо. Наверное, трудно работать над новыми аниматрониками.       — Ладно.       Осторожно сжав его плечи, отец вскоре отпускает их, возвращается к дивану и садится, снова поднимая свою кружку с кофе. Майкл выдыхает лишь тогда, когда отец убирает руки; его прикосновение не было тяжёлым, но последующее ощущение отсутствия давления на плечах было крайне неприятным. Видя, как отец снова занимает своё место и убедившись, что нет никаких намёков на то, что его собираются ударить, Майкл отпускает свой хвост.       Только не снова. Одного раза было достаточно. Он не хочет, чтобы это повторилось опять.       Когда отец погружается в молчание, Майкл понимает, что он наконец свободен, и, ни о чем не раздумывая, бросается к лестнице. Он с абсолютной лёгкостью перепрыгивает через две ступеньки — для гибрида в этом нет ничего сложного. Лишь добравшись до коридора, он забегает в свою комнату, быстро закрывая и запирая дверь.       Почему отец дома? Майклу следовало спросить об этом. Нужно было поинтересоваться.       Начинает сдавливать грудь, и он садится на край матраса, делая глубокий вдох, пытаясь успокоиться. Когда-то в прошлом он бы сказал, что был любимым ребёнком отца. Хоть он и не самый любвеобильный человек и обычно старается быть добрым и внимательным ко всем своим детям… Майкл был особенным, и он это знает. Отец всегда больше интересовался и расспрашивал о нём; водил его прямо в свой подвал, чтобы он мог посмотреть, как работает папа.       По сей день Майкл — единственный из детей, который когда-либо предлагал, а затем и получал собственного аниматроника. Фокси был его идеей. Он хотел увидеть аниматроника-лису.       Он хранил маску Фокси на полке в своей комнате с того самого момента, как отец впервые дал её ему в руки. Это была маска, которую он надевал, когда выпрыгивал из теней в доме, чтобы напугать Эвана — тогда дела в их семье всё ещё шли неплохо. Маска, которую Майкл не видел с той ночи; в тот день он снял её дрожащими руками и где-то оставил.       Новая ему не нужна. Не нужно об этом вспоминать.       Майкл сидит неподвижно на месте так долго, что слегка начинает болеть спина, затекают ноги. Так долго, что из задумчивости его выводит лишь звук открывающейся и закрывающейся входной двери, звучат звонкие голоса брата и сестры, приветствующих отца. Эван и Элизабет.       Раньше он бы и сам спустился вниз поприветствовать их, но сейчас Майкл лишь полностью забирается на кровать, касаясь спиной гладкой штукатурки стены, и подтягивает свои колени прямо к груди. Пальцы впиваются в джинсы — он рискует порвать ткань когтями, если не будет осторожен.       Но обычно Майкл предпочитает делать это по-другому. Конечно, он всегда делает это на ногах, ведь на них всё гораздо легче спрятать… Но если делать это через джинсы, ткань только запачкается кровью, и кто-то из его родителей, возможно, поинтересуется, что случилось.       Брат с сестрой бросают свои рюкзаки, на лестнице раздаются шаги, но никто из них даже не задерживается у его двери, пробегая мимо. Обычно проведать его приходила Элизабет, но после вечеринки ей так и не удалось встретиться с ним взглядом. Он, конечно, не винит её за это. Просто сильно скучает.       Ощущение утраты людей, с которыми до сих пор живёт Майкл, — совсем не то чувство, с которым, как он думал, ему придётся столкнуться; он всё ещё учится тому, как с ним справляться.       Вздохнув, Майкл утыкается лицом в колени и позволяет телу плотно свернуться калачиком. Он взмахивает хвостом, обвивая его вокруг своих лодыжек, прижимает уши к макушке; глаза начинает щипать от непролитых слез. Плакать нельзя. Сегодня вечером, когда отец будет работать, а все остальные лягут спать, Майкл отправится в ванную на первом этаже и получит желанное облегчение, необходимое ему на всю остальную неделю.       Просто не стоит делать это слишком часто. Шрамов сверху становится всё больше и больше, и Майкл не хочет рисковать, опускаясь ещё ниже — кто-то может заметить. Сколько ему придётся проходить в джинсах и спортивных штанах уже потом, летом?       Тихие шаги — матери или отца — проходят мимо его двери. Они задерживаются всего на мгновение, и уши Майкла подёргиваются; он поднимает голову, ожидая, постучит ли человек с другой стороны, проверит ли, как он. Но шаги продолжают свой путь дальше, и Майкл вздыхает, откидываясь назад на подушки.       Разве может он винить их. Во всех своих бедах виноват лишь он сам.