Гранатовые зёрна для Персефоны

Она всегда улыбается — когда подруги из женсовета говорят очередную глупость, когда шутят Жданов с Малиновским, когда шутят над ней. С последним у неё проблем нет никаких, то ли привыкла уже, то ли хорошая актриса пропадает. Александру шутки про «царевну-лягушку» и «Мисс Скобка» не заходят совсем в последнее время; даже тень улыбки не вызывает, только желание скорее сменить тему. Когда это началось он не помнил. Сначала, его забавляла пушкаревская неуклюжесть, смеялся скорее от того, что все смеялись. Катерина его роняла на каждом шагу, словно специально выжидала или привлекала внимание, но этот вариант отмелся сразу — такой пристыженной и неловкой она была. Потом она продемонстрировала ум и хватку на внештатном собрании по разбору бизнес-плана Андрея. «А где вы раздобыли такую секретаршу?» —спрашивал он, осматривая девчонку в безобразной одежде. Легкий интерес вперемешку с откровенным непониманием оседал тонким слоем пыли в области желудка, и Александр предпочел наблюдать. Изучать. Пушкарева действительно много чудила: спотыкалась на ровном месте, роняла шкафы, ломала кофе-машины, путалась в юбках и заикалась. Краснела безбожно от любого замечания, хотя и держалась гордо, выстаивая любые насмешки. Пару раз Александр порывался тормозить сестру или Милко, но натыкался на безразличную улыбку на её устах. А потом втянулся, слушал и смотрел по привычке, забавно даже местами, — сплошная комедия, приправлена трагедией на дне уставших глаз. Возможно, его больше не тянуло на «поиздеваться» после того, как он невпопад ляпнул глупое «зачем тогда Андрюше вторая секретарша, неужели, для красоты?». И чуть не подавился смешком, когда Катерина впервые не улыбнулась на скабрёзность. Можно ли удивиться тому, что она совершенно не умела реагировать на комплименты? Едва ли. » — Андрюша всё еще доверяет этой своей секретарше? Он ещё не переписал на неё компанию? — любопытствует он у Киры, когда является в компанию с доказательствами пушкаревской не идеальности. — Я не в курсе, можешь у него спросить, — хмыкает недовольством сестрица, улавливая в его тоне насмешку. — Мне просто интересно, — отмахивается Александр, отворачиваясь от любопытных глаз, — Не всем же так везет, в конце концов, такую секретаршу себе отхватил. Может я завидую и тоже… хочу.» Сказал и удивился, насколько честно тогда получилось. Пушкарёва так и осталась с идеально-выбеленной репутацией, кристально честной в своих этих блузках с завязочками и глупых веревочках в косичках. Он это без внимания не оставляет и, в очередную их встречу, бросает в неё справедливым замечанием, что единственно здравый человек в компании сидит в кладовке вместо пылесборника. И Андрюша, и Кирюша, и даже Малиновский тогда подвисают моментом, мол «и как ты объяснишь эту снисходительность?», но Катя находится первой и переводит тему, сглаживая ситуацию. Александр уверен, что сам бы не смог. И когда ей вручают президентское кресло, на время, конечно, пока начальство в командировке, Катя тоже смущается и отнекивается, не принимая ни одного доброго комментария по поводу её исполнительности, преданности или гениальности. Воропаев тогда об этом всём не задумывается, совсем нет, это просто накапливается без задних мыслей, анализа, складывается в долгий сердечный ящик, покуда крышка этого ящика не перестала закрываться — и накопленные взгляды, ощущения, воспоминания и столкновения, разговоры с ней и не с ней, но о ней, — начало вылезать через край. И в голове орала паника, «Горшочек, не вари!», но бес-по-лез-но; оставалось радоваться только тому, что всё это не рвануло масштабами Перл-Харбора, а вылилось простым, житейским осознанием дурацкого сердечного ящика. А когда она снова сталкивалась с ним в коридорах, достаточно близко, чтобы рассмотреть в деталях и незаметные веснушки по носу, и глаза карие, но такие темные, что в глубине их виднелись сияющие точки — звёзды — посвящённые не ему, — Саша жалел, что не художник. Запечатлел бы и огромные глаза-блюдца, и скулы острые, и даже глупые косички. Пушкарёва умеет реагировать на язвительности, на колкие комментарии, откровенные унижения, снисходительный тон, а на похвалу, почему-то, нет. Только смущается, пожимает плечами, мол это же я, самая обыкновенная. Гарри, просто Гарри, блядь, да хрена с два. Саша решает это исправить. *** — Милая блузка, — равнодушно бросает он, располагаясь поудобней на жестком стуле за столом. Катерина теряется на секунду, смотрит с недоумением, потом опускает взгляд вниз, осматривая предмет гардероба так, будто забыла, как он выглядит вообще. Глаза у неё становятся огромными и бегающими, а от смущения надулись щёки. Воропаев расценивает это как что-то умилительное, как видео с обнимающимися котятами или растроганного бомжа, читающего стихи в благодарность за заимствованную сигаретку. — Спасибо? — неуверенное и тихое, а затем она просто разворачивается к выходу из конференц-зала и удаляется, бросая его среди таких же удивлённых акционеров. — На прошлом собрании она была в ней же, — тихо замечает Кристина, наклоняясь к брату через стол. Александр чувствует себя болваном, когда замечает насмешливый взгляд сестры, слишком внимательный даже для неё. *** Воропаев изучает её личное дело, чтобы знать куда давить и чем пользоваться. На деле же запоминает совершенно глупые и ненужные факты: курсы искусствоведения, которые она бросила спустя семестр, звание Пушкарева-старшего, поварское увлечение её матери, знание трёх языков. Когда ему не приходят выплаты на счёт вовремя, он едет в компанию подоставать президента неумёху, но отчего-то радуется, как ребёнок, когда того на месте не оказывается и остаётся общаться только с Катериной. Она очаровательно дрожит и перестает дышать, когда он влетает в каморку и скалится, глядя на неё. Давит на девчонку статусом, властностью, соблазняющим тоном; она едва не грохается в обморок, когда Александр буквально наваливается сверху, сжимая челюсть, чтобы самому не сорваться. Катя не отодвигается — застывает испуганным зверьком, переживая как минимум три сердечных удара, а он впитывает и запах, практически без парфюма, только свежий кондиционер для одежды, офисное мыло от рук и увлажняющий крем с алое от щёк. Зимой кожа, видно, часто пересыхает. — Вы самая удивительная женщина на свете, Катерина Валерьевна, — говорит он без преувеличения, — И это, отнюдь, не комплимент. — добавляет. Вспоминается, как в прошлый его визит он рекомендовал ей выбрать его сторону, а потом читал недолгую мораль о том, что верности не существует. Она тогда смотрела на него таким откровенно скептическим взглядом, ведь свою верность она доказывала неоднократно, просто, опять же, не ему. В итоге Катя спрашивала, все ли у него в порядке. «С головой» не договаривает наверняка она. Что ж, в этот раз, он практически доказал ей, что не в порядке. Тем не менее, прежде чем попрощаться с нежелательным гостем, Пушкарева странно, долго и нечитаемо смотрит на него, а во рту у Воропаева ссыхается всё, стягивается, выбрасывая из головы все шутки и фразы, кроме «блядь» и «возможно, вы мне нравитесь», которые он не говорит вслух. *** Пушкарева меняет стиль. Ей это жуть как не идёт, стилист идиот — руки бы ему отрубить — разукрасил Катерину, как павлина. Воропаева от такого подрывает: и от того, как она испортила сама себя еще больше — пока ходила в бабушкиных нарядах была хотя бы милой и очаровательной, — и от осознания, что опять, в который раз, все старания не для него — для Жданова. — То, что здесь не фирма, а цирк не дает вам права рядится дешевым клоуном. — зло восклицает он, не держа себя в руках, — И своим видом, Катя, вы позорите компанию. Она плачет. С глаз безотчетно срываются слезинки, но лицо остается непроницаемым, практически каменным. Таким резким и злым он не был, даже общаясь со Ждановым. Любимейший начальник, тот ради которого и были все эти старания, появляется вовремя, словно герой из сказки. Воропаеву тут же становится смешно, в каком же прекрасном, должно быть свете Андрюша снова предстанет перед оскорбленной, невинной девой. А потом смех горчит в горле, потому что в голову, запоздало, приходит здравая мысль, что теперь он от себя Катерину откатил еще дальше. Вечером пытается извиниться, скомкано и сухо, как умеет, точнее — не умеет. Но извинения Кате были нужны как ржавый гвоздь в ранке, и именно так они, наверное, и ощущались. Следующий раз, когда они видятся, происходит уже после нового года, спустя полтора месяца. Александр планирует извинится, но поговорить им не удаётся никак — расстроенная Кира, ссорящаяся со Ждановым в очередной раз об отмене свадьбы, сам скрытный и нервный президент, отвлекающий подобием серьезного разговора. И Катерина с холодным взглядом, игнорирующая его слишком явно. Сажа сожалений оседает пеплом в грудной клетке. Катя смеется с дурацких шуток Кристины, от чего Александр стопорится на морщинках вокруг глаз и качает головой, отгоняя лишние мысли. Александр не помнит, как поправляет ворот рубашки, как подхватывает рукой портфель, как протягивает руку для прощальных рукопожатий и заходит в лифт. Металл стен холодит ладони, кожа чуть-чуть влажная, Воропаев чуть-чуть влюблен. *** — Красивая, — восторженно выдыхает он, с удовольствием наблюдая, как на её щеках выступает румянец. Напряжение меду ними можно было резать ножом, особенно после того, как Воропаев, услышав про какого-то жениха немедля побежал к Пушкарёвой в каморку. Усмирял пыл, переключаясь на отчёт, цифры в документации, заводясь от того, насколько уверенной в себе она становилась. Менялась. В лучшую сторону, вытаскивая наружу острый язык и цепкие зубки, словно настоящая хищница. Он и не понял сразу, что его так взбесило в момент: её откровенно-безразличные выпады в обмен на его, наличие некоего Зорькина в её жизни, или невозможность впечататься в сочные губы напротив — так близко она стояла, что контролировать вечно ползущий вниз взгляд не получалось. И под кожей его ладоней, которыми он так цепко ухватился в её, вибрировало, оставляя ожоги, когда она свои руки отняла. И вот теперь, подперев всё еще немеющими пальцами щеку, он всматривался так внимательно, как только умел. — Спасибо? — слабеющим голосом говорит она, выдавая с потрохами то, насколько быстро ему удалось выбить её из колеи. — Могу поспорить ваш жених в восторге, какой алмаз откопал. — продолжает он, наклоняя голову вбок. Будь она в какой-нибудь мелодраме, она бы ответила: «ревнуете, Александр Юрьевич?», бросая призрачный намёк на флирт, который у них происходит практически каждый раз в каморке. Место встречи изменить нельзя, что б его. Но это жизнь, поэтому она смеётся и отвечает: — Не в моих правилах спорить. Какая откровенная и наглая ложь. — Вам идёт уверенность в себе, — по-прежнему не отводя взгляд. — Да? — парирует она. — А в прошлый раз вы сказали, что я позорю компанию. — Вы не уродина, — говорит он, пока она давится воздухом, — И никогда ею не были. Какой идиот только, ну. Пикап мастер, блядь, уровень: бревно. Катерина выросла. Из этой каморки, из притворства будто всё в порядке, когда кто-то снова пытался её задеть. Катерина выросла из обиды на озлобленного мальчишку, который дергает её за косички. *** Кира на него обижается, потому что «даже сейчас ты зачем-то защищаешь Пушкареву»; Александр вздыхает и думает, что в тридцать два года мужики дёргают не за косички, а за член, чем ему и придется заниматься в одиночестве ближайшие пару недель минимум. То, что устроила Катерина было поистине божественной комедией, по крайней мере, круги ада им были обеспечены еще с того момента, когда она перед советом в коридоре заверила его, что он «получит неизгладимое удовольствие» от представления. Несмотря на плачевность ситуации в компании, смех практически рвался наружу: и отчёт был настоящий, и раненный взгляд Жданова так радовал душу, изгнание двух отпетых мошенников с их кресел, и даже отмена свадьбы, хоть Кире и далось это с огромным трудом. Пушкарева в последний день в «Зималетто» устроила настоящее извержение вулканов, не жалея ни детей, ни стариков, ни любимейшего начальника. Недальновидным Воропаева вряд ли кто-то назвал бы, так что узнать, куда пропала новоявленная владелица всего их имущества особого труда не заставило. Пару звонков и у него на руках был и новый номер Катерины, и название отеля, где они с Виноградовой остановились, и дата возвращения на обратном билете. Совет директоров он успокоил, попотешался над разбитым горем Ждановым, а вечером, в попытках уменьшить тоску, переборщил с коньяком. Уставился в экран мобильного, вслушиваясь в тяжелые гудки. — Слышал, с небес сбежал ангелочек, не ушиблась, когда падала? — выдает он пьяным голосом в трубку. — Александр Юрьевич, вы что, пьяны? — устало спрашивает Катерина, зевая где-то посреди его имени. — Вы знаете, который сейчас час? — Научите меня говорить вам комплименты, — в усталом выдохе растворяется вся его решительность, и он делает очередной глоток, — Вы же умная. Пушкарева молчит в трубку, сопя недовольно, и от количества выпитого, Саша решает, что она просто уснула. — Умная, — повторяет он глухо куда-то в стену напротив, — Самая умная из всех, кого я встречал в своей жизни. Возможно даже умнее преподавательницы из Гарварда, но она была сукой. А ты не сука. Хотя, судя по последним событиям, есть в тебе явно что-то сучье. В хорошем смысле. — Да, — соглашается Катя, — с комплиментами у вас туго. — Но вам я хочу говорить их постоянно, — с каким-то траурным сожалением говорит Воропаев, — Вы это заслужили. Он представляет, как Пушкарева краснеет и смущается, улыбка приклеивается к лицу намертво. — Думаю, вам просто стоит говорить то, что думаете. Это будут самые искренние комплименты. Саша задумывается на секунду, отставляя в сторону бокал с алкоголем, вперяется взглядом в потолок, откидываясь на диване. — Например, о том, какой красивый у вас смех? — он слышит шумный вздох в трубке, но ни слова в ответ, — Мне нравится, как ты смеешься, — путается он в этих «вы» и «ты», — Нравится, когда ты смеешься над моими шутками или уколками, когда никому не смешно, а ты улыбаешься. — Александр… — Я знаю, — прочищает он горло, — Знаю, что ты скажешь, мол это всё из-за компании, из-за доверенности, и я сейчас просто издеваюсь. Но ты… ты невероятная. Должна знать, вполне серьезно, — ты потрясающая. Вот, что я думаю. — Саш… — выдыхает она, и ему кажется, что он сказал лишнее, — Ты же сейчас серьезно? Кира ему давала читать инструкцию. Рассказала в общих чертах, что там у Катерины со Ждановым произошло, и Александр уверен, что этот побег в Египет был не от акционеров, а от своих же чувств. Воропаева это ранит так сильно, как ничего и никогда. — Вполне серьезно. Катя замолкает, и он просто слушает её вздохи, молчание, рисует под веками её нахмуренные брови, складочки на лбу, которые хочется расправить пальцем. — Как Кира Юрьевна? — нарушает она тишину. «Как там Андрей» слышит он. — Они расстались, — тут же отвечает он. — Из-за.? — Не из-за тебя, — фыркает Александр, снова хватаясь за коньяк. — Спокойной ночи, Александр Юрьевич, — прощается она, снова возвращая тонкую полосу официоза в их общении. Воропаев допивает алкоголь одним глотком и улыбается, бросая телефон на ковер. *** Александр смотрит на неё. На собрании, когда она возвращается, светясь триумфальным светом, в новом костюме, с новой прической, с новым, доселе не известным блеском в глазах. Теперь ко всем его проблемам добавляется и неконтролируемый стояк. Говорят, что на адреналине, когда эмоции захлестывают, можно возбудиться не на шутку, но чтоб его вот так размазало. Он не может сконцентрироваться ни на переговорах, ни на возмущениях, ни на собственных мыслях; Жданов тоже на неё смотрит, как на произведение искусства, но Катерина сверкает мириадами звёзд в глазах в его, Воропаевскую, сторону — Сашу ведёт как подъездного Барсика с кошачьей мяты. — У тебя красивые кудряшки, — говорит он уже после, когда её на собрании назначают новым и.о. Где-то сбоку её ждет взволнованный отец, на ресепшене ждёт женсовет, и Жданов. Выжидает момент, чтобы подойти и начать снова игру в кошки-мышки, только теперь Пушкарева на месте хищницы. Воропаеву до звезды все эти формальности, он копил в себе кучу слов, посвященных Катерине, всё собрание, так что не судите его, за то, что в конце концов, не выдержал. — Вы чего, Александр Юрьевич? — смущается она, зыркая на отца. — Говорю, что думаю, — усмехается он, — Меня всегда смущал цвет моих волос, а Кристина всегда из-за них называла меня лисом. Катерина смеется в ладошку. — Вы не лис, — мотает она головой, — Вы Аид, Александр Юрьевич. И он мне, к слову, всегда был ближе Зевса. Воропаев скалится довольно, провожая Катерину взглядом. Осталось только затащить свою Персефону в свое царство. *** — У тебя такие красивые… — Саша, хватит, — прикрывает она его рот ладошкой, прерывая очередной фонтан комплиментов. — Я опять говорю что-то не то? — медленно растягивая слова, спрашивает он, внимательно осматривая розовую кофточку на Катерине. Точнее соблазнительный разрез декольте кофточки. — Всё то, — Катя отдергивает края выреза, прикрывая вздымающуюся грудь, — Просто это так неловко и… странно? Щеки её румяно-розовые, дыхание сбитое. О чём они там говорили? Ах, да — ужин. Он точно приглашал её на ужин. Официально, так чтобы всякие Ждановы или Малиновские, или Борщовы не покушались. Катя жаловаться не приходила, а вот Кира часто докладывала, что Андрюша ходит за Пушкаревой побитым псом. Нужно было показать, что женщина занята. Его. — Разве не в этом смысл? — всё так же соблазняюще продолжает он, глубоко выдыхая ей в лицо, невыносимо близко, следя как капельки пота стекают на верхней губе. Очень соблазнительной губе. Воропаев склоняет голову вбок, растягивая губы в обольстительной улыбке; огонь моих чресел, вспоминает Александр Набокова, касаясь костяшками пальцев её груди сквозь кофту. — Смысл? — переспрашивает зачарованно Катерина. — Чтобы ты наконец-то в меня тоже влюбилась, — проговаривает Саша, возвращая взор к глазам, а потом делает шаг назад. Сбрасывая наваждение. — Вы такой умный, Александр Юрьевич, — сглатывает она, — но такой тупой. К чёрту, наверное, того Жданова, а то ещё припрется к ним на свидание. Персефону стоило прятать. *** На часах три сорок утра, и сна ни в одном глазу. Вспоминаются и смущенные взгляды, и крепкая хватка его плеча взволнованной Катей перед открытием показа, и ключицы, которые хотелось целовать, целовать, целовать. И вырез невыносимый, шею неприкрытую, просящуюся на укус. Пушкарева весь вечер смотрела на него, просила поддержки, просила сил. У него этих сил у самого не было, пока он в ответ смотрел на неё, вот такую деловую, строгую, сексуальную начальницу. Как пережил показ? Не помнил. Он смотрит на Катерину, разметавшуюся по его постели, уткнувшуюся лицом в подушку — изгиб спины манит зацеловать, он, хоть и холодно, укрывать не спешит, — не дурак, такой вид потрясающий прятать. — Ты такая красивая, — говорит он, когда она поворачивается лицом к нему, — Самая красивая на свете. Катерина смущается, прикусывая губу. У неё дрожат ресницы, сбивается дыхание, но протестующих слов она не произносит. — Самая непредсказуемая, самая умная, самая очаровательная… — рука всё же тянется к изгибу спины, кончиками пальцев вырисовывая узоры. — Нельзя называть строгого президента компании очаровательной, — шепотом бормочет она и чешет нос о подушку. — Могу, — хмыкает Саша, пододвигаясь ближе, — Ты такая милая. Катерина краснеет буквально до ушей, прячась лицом в подушку, Александр облизывает пересохшие губы, улавливая в ней что-то ещё, кроме смущения, и пододвигается впритык, выискивать ответ. Милая, сука, знать бы ещё, что у неё там в голове. — Повернись, — говорит он хрипло. — Нет, — она мотает головой для подтверждения слов, — нет. — Кать, — на грани слышимости, удивленно и волнительно даже для него, замечая мурашки по ее коже и пятно на белье, — ты мокрая. Катя практически пищит в подушку, пытаясь отодвинуться, но хватка на локте не даёт пошевелиться. — Я… — Тебя возбуждает, когда я это говорю? — спрашивает он, переворачивая её на спину, чтобы оказаться сверху, нависая, и запускает руку под резинку её трусов, — Конечно… хорошая, милая девочка Катя. Моя сладкая девочка… — Не перебарщивай с сюсюканием, — тихо говорит она, оглаживая его руки тёплыми ладошками. — Достала, — рычит он, переплетая их пальцы, надавливает бёдрами, утыкаясь стояком в её живот, склоняется к уху и шепчет: — ты красивая. — целует под мочкой, вырывая из её губ всхлип, — Ты такая охуительно красивая, что мне крышу рвёт каждый раз, когда я на тебя смотрю. Катерина со свистом втягивает воздух, смыкая ноги, хоть это и неудобно, и трется бедрами друг об друга, касается его груди, легко отталкивая, но не преуспевает. — Только на тебя, — повторяет он, приподнимаясь, чтобы удобнее было стаскивать с неё белье, а заодно и своё, потираясь вставшим членом, понимая, насколько она сейчас мокрая, — На твою задницу, особенно когда ты в своих узких джинсах. Я прокляну Виноградову за то, что она тебе их купила. — он медленно продолжает дразнить кончиком головки у входа, и Катя сбивчиво стонет, приподнимаясь навстречу, — Слушаю, как ты смеёшься, говоришь, стонешь. Он спускается рукой между их телами, стискивая ладонью грудь, дразня сосок, ощущая тяжесть её гребанного третьего размера, утыкается лбом в её лоб и выдыхает жарко. — Больше, чем это, я обожаю только, когда ты злишься. — Катины ногти впиваются в кожу на его плечах, царапая, она закусывает губу, закатывает глаза и тянется лицом к нему за лаской, навстречу его словам, — Ты такая сексуальная, когда злишься. Строгая, жесткая и уверенная. Он трется о неё быстрее, вжимаясь крепче, чувствуя, как бешено пульсирует её клитор, а глаза застелены поволокой жажды. — Я пиздец как сильно влюблен в тебя, — признается он, толкаясь, наконец-то, внутрь, и она практически кричит под ним от интенсивности и облегчения одновременно. — Саша… — только на его имя её и хватает, когда он целует её глубоко, жадно, облизывая своим языком её, въедаясь практически, не сбиваясь с бешенного темпа, и Катя не выдерживает, утопая в оргазме, вгрызаясь в его губу. Он догоняет её спустя пару толчков, не выдерживая тесноты и жара. Скатывается набок, укутывая её руками, горячо выдыхает в шею, мажет сухими губами по чувствительной коже. — Тебе не обязательно говорить комплименты, чтобы я влюбилась, — говорит она, переводя дыхание, — потому что я давно уже. Никаких гранатовых зёрен Аиду уже не нужно — Персефона влюбилась в него сама.