Этот опыт со мной навсегда...

Мэнди твёрдой походкой прошла на кухню и кинула на стол пакет с чем-то тяжелым. — Сейчас будем варить суп, — щебетала она Мику и мальчуган улыбался той милой, но немного смешной улыбкой, где под губами обнажились дёсна, а зубы росли тут и там, не везде. — В этом доме в последний раз был суп, когда его ели эмигранты, строившие этот этаж, — Микки шёл по тонкому льду, пытаясь наладить контакт с сестрой. Теперь ему было страшно, что она уйдет, но и навыков общения последние годы ему не добавили — он общался только с одним человеком, с собой, и в этом взаимодействии не то чтоб сквозило уважение. — А я и не тебе варю, — она положила малыша в переноску и поставила кастрюлю с водой на плиту. Было ощущение, что Микки здесь лишний — сестра так легко и по-хозяйски перемещалась по его квартире, будто это он тут в гостях и никто его сюда не звал. Он встал между кухней и гостиной и не знал, что ему делать. Чувствуя себя непрошеным гостем, он бы ушёл сейчас домой, только вот это и есть его дом. А в нём люди. Вон, Мэнди стоит, овощи чистит. Но у него есть работа, поэтому он взял ноут с собой в гостиную и уселся на диван. Мысль о завтраке пришлось запихнуть в дальний ящик — Мэнди мечется по кухне между плитой, холодильником и разделочной доской на столе, так что избежать столкновения будет невозможно. Он начал просматривать цифры, но сосредоточиться получалось мало. Квартирка наполнилась звуками — сестра стучит ножом по доске, малой пускает слюни на подбородок и хохочет над этим. В Миккин дом вдохнули жизни, но сам-то он давно был мёртв внутри, поэтому всё казалось в разы громче, а от того будто резало каждым звуком его сплетения нервов. — Блядь!!! — заорала Мэнди и Микки уже было кинулся к ней, но от громкого голоса матери маленький Мик начал очень и очень громко плакать в своей лежанке. — Микки, я рис рассыпала, потруси малого, пока я всё здесь уберу. И тут будто из его тела всю кровь выкачали, он поднялся на нетвёрдые ноги и поставил ноут на диван. Микки шёл к ребёнку, но больше не слышал его плач, в ушах грохотало биение собственного сердца. Вот он, лежит, кроха, уже красный весь, глазки зажмурил и видно орёт, что есть мочи, да только звука нет. Микки протянул к нему руки и тут же отдёрнул. Я не могу, я проебаный, я не могу, он такой маленький, а я грязный. Терри уничтожил меня для всех, я не могу пачкать ребенка. Грязный, мерзкий, пользованный... Я не могу, я не могу... Мэнди вошла в гостиную и увидела своего сына спящим в переноске, видать, устал малыш. Микки сидел в конце комнаты, прижавшись спиной к стене, он обнимал свои колени и мерно раскачивался что-то бормоча. Она подошла ближе и услышала «грязный, грязный, грязный», а взгляд её брата был обращён в никуда. Она присела на карточки и протянула руку в попытке коснуться его плеча одними подушечками пальцев. И тут Микки ожил: он оттолкнул её руку и наотмашь ударил её по щеке тыльной стороной ладони: «Не прикасайся ко мне!», Мэнди шлёпнулась на задницу и прижала свои ладошки к горевшей огнём стороне лица. — На кой хер ты приехала? — Микки рычал, его лицо становилось красным. Мэнди опешила. Микки был каким угодно — замкнутым, нетактильным, странным иногда и она, возможно, знала почему, но он никогда не бил её. Терри бил, Кеньята бил, пару раз Колин дал ей затрещину, но Микки никогда не смог бы ударить её. Оттого и страшно. Что так сломало Микки, что он терял себя прямо здесь и сейчас? Не дождавшись ответа, брюнет встал с пола, забрал ноут с дивана, сигареты с подоконника и ушёл в спальню, не забыв при этом громко хлопнуть дверью. Малыш проснулся и заплакал...