Новая модель

- Ты идиот! – восклицал Шулейман-старший, ни сколько не заботясь о том, что в коридорах больницы они не одни. – Каждый раз я думаю, что это предел твоей больной фантазии, и каждый раз оказывается, что я ошибаюсь! Но вот сейчас действительно предел! Предел моего терпения! Как можно было до такого додуматься?! Как ты умудрился дойти до конкретного, направленного членовредительства?! Чего ты к этому мальчику пристал, - он остановился, развернулся к сыну, - что он тебе сделал?! - Он уже давно не мальчик. - Ты сейчас лучше не иронизируй. - Где ты иронию увидел? Он действительно уже не мальчик. Или тебе доказательства нужны? - Избавь меня от подробностей о том, что ты с ним делал. - Нет, папа, с невинностью он задолго до меня попрощался. Пальтиэль глубоко вдохнул и выдохнул, чувствуя, как бойко пульсирует вылезшая вена на лбу. Оскар тоже подметил эту деталь: - Ты аккуратнее, папа, не нервничай так, а то удар может хватить, сердце-то у тебя не новое, а немолодое и в не таком далёком прошлом барахлившее. Конечно, мы в больнице, но всё-таки. - Разве ты не этого добиваешься, не смерти моей? - Глупо полагаться на инфаркт, когда хочешь убить человека, медицина у нас хорошая, велик шанс, что откачают. Лучше яд. Ты же по-прежнему принимаешь вечером терапевтическую дозу? - У тебя ещё совести хватает издеваться? - Ты имеешь в виду тему твоей скоропостижной смерти, или в принципе? - Господи, за что? – мужчина вздохнул, поднял глаза к потолку. Оскар встал рядом, тоже посмотрел пару секунд вверх и спросил: - Как, отвечает? - Антихрист, - чуть ли не прошипел Шулейман-старший, взведённый не на шутку и тщетно пытающийся держать себя в руках. – Правду говорят – бойтесь своих желаний. Я так мечтал о ребёнке – сыне, наследнике – и вот! Ты, такое чувство, живёшь ради того, чтобы изводить меня! Двадцать восемь лет я с тобой мучаюсь! Сколько можно?! - Мы перешли к теме моей скоропостижной смерти? Имей в виду, детоубийство это тяжкий грех, даже чужими руками. Или в иудаизме нет? Вот не помню. Или ты веру успел сменить? Ты же ничего не рассказываешь о себе, когда мы видимся, только меня выговариваешь. Пальтиэль взялся за сердце, снова глубоко вдохнул, выдохнул и сказал: - Я бы рассказывал, если бы тебе это было интересно. Но сейчас мы говорим о другом. Оскар, ответь мне, что происходит у тебя в голове? Сначала ты этого парня лечишь, потом убеждаешь меня, что у вас любовь до гроба, а теперь размозжил ему голову. - О, ты его запомнил? Чудно и неожиданно. Но справедливости ради – голова у него целая. - У него сильный ушиб мозга. Ты, наверное, не удосужился узнать о его состоянии. - Удосужился. Убивать я его не собирался. Всё идёт по плану. - По какому плану? Он третий день без сознания. - Это тоже вписывается в мой план, неидеально, но вписывается. - План, значит? То есть ты не только намеренно его покалечил, но и спланировано? - Я его не калечил. - А что ты с ним делал, лечил?! – Пальтиэль снова сорвался на крик. - Да, кстати. Шулейман-старший покачал головой и сказал: - Не знаю, что ты там себе придумал и кем себя возомнил, но слушай меня сейчас внимательно, не перебивай. Я тебя предупреждаю – если этот парень умрёт или дурачком на всю жизнь останется, ты за это отвечать будешь по закону, и я тебе помогать не стану. Как делаешь глупости сам, так и отвечать за них должен. Всему есть предел, есть черта, которую нельзя переходить, а ты её перешёл и заплатишь за это так, как заслужил. В тюрьму сядешь. И я сейчас не шучу. То, что ты сделал, слишком серьёзно. - Дурачком он был изначально и должен вернуться к этому состоянию, не надо на меня лишнее вешать. И не умрёт он, во-первых, потому что не такая уж у него сильная травма, дышит он сам. Во-вторых, он невероятно живучее создание, у него же двойная живучесть – и кота, и крысы. - Какой кот, какая крыса? Что ты несёшь? - Обычные, в человеческий рост. - Оскар, ты снова нюхаешь? Или, может, уже колешься? - Колюсь. Не так давно насморк одолевал, пришлось по вене пускать, мне понравилось. Шулейман-старший твёрдо шагнул к Оскару, расстегнул и задрал левый его рукав, бегло осматривая руку на предмет следов от иглы, затем правый. Из-за ярких, плотно забитых «рукавов» увидеть что-либо было непросто. Но ничего и не было, поскольку Оскар пошутил, не принимал он никакой дури на регулярной основе и тем более не кололся. Поняв, что в очередной раз повёлся на его сарказм, Пальтиэль бросил руку сына. Оскар сразу поправил рукава рубашки, не стал застёгивать, а закатал их выше кистей. - Я устал от твоих шуток, - сказал Пальтиэль. – Надеюсь, ты меня понял. - Да пожалуйста. В конце концов, в тюрьме я ещё не был, новый опыт, глядишь, понравится. Но не будет этого. Когда он придёт в себя, ты сам всё увидишь, и тогда я тебе всё объясню, если будет интересно. - Если придёт. - Придёт. И тогда тебе станет стыдно и придётся долго извиняться за то, что ты мне наговорил. - Не вижу вариантов, при которых такое возможно. Но, если вдруг я ошибаюсь, я буду рад это признать. В тот момент, когда месье Шулейман-старший переступил порог клиники, сразу за которым встретился с Оскаром, в палате-люкс на шестом этаже пришёл в себя Джерри. Видел, что вокруг, а не возникало в голове ассоциации-мысли, что это палата, а вокруг палаты больница. В голове было пусто и тяжело. Взгляд с размазанной резкостью плавал, глаза скатывались к переносице. Напрочь не было ощущения тела, словно оно было парализовано. Потом пошевелил пальцами руки, с опозданием до мозга дошло ощущение движения, проснулась верхняя часть тела. А ноги оставались чужими, бесчувственными, лежали там, снизу, под одеялом двумя кусками мяса, только контур их был виден через белое покрывало. То ли подташнивало, то ли давило под ложечкой, то ли крутило, то ли ещё что. Ничего не помнил, ничего не думал. В голове было абсолютно, беспросветно пусто. Только через три минуты сознание начало просыпаться, проясняться, заработал разум. Разговор с Оскаром, самый неприятный, катастрофичный разговор. Неожиданно мирное его завершение – отсрочка. Пять минут до выхода. Удар. Медленно, поскольку и тяжело было, и чтобы не сорвать датчики и провода капельницы, Джерри поднял руку к голове, ощупал её – не было ни повязок, ни швов, волосы были на месте. Но болела она сильно – даже не болела, а мучительно гудела. Не видел своими глазами, спиной ведь стоял к нему, но не было сомнений, что это Оскар его оглушил. Да так приложил, что и сейчас глаза в кучу и тело слушается через раз. «Сука…». Больших усилий стоило согнуть ногу в колене и оторвать ступню от постели, чтобы убедиться, что и нижняя часть тела работает, в порядке. «Сколько я пробыл без сознания?», - первая полностью чёткая, осознанная мысль. Джерри повернул голову вправо, влево, оглядываясь, и зашипел от прострелившей затылок боли и дурноты, взвившейся с новой силой в черепной коробке. Опустил было приподнятую голову обратно на подушку, не до конца прикрыл глаза. Первой к нему зашла медсестра, откликнувшаяся на изменения в показателях приборов. Доложила врачу, а тот, тоже заглянув к Джерри, незамедлительно позвонил Шулейману-старшему, который потребовал, чтобы обо всех изменениях в состоянии пострадавшего докладывали лично ему. Выслушав медика, Пальтиэль отклонил вызов и сказал: - Он пришёл в себя. - Вот видишь, твои ставки уже не сыграли, он жив и калекой не стал. - Не загадывай. - Что не загадывать? Если бы дела его были плохи, доктор бы тебе об этом сказал. - Если даже ему повезло, это не значит, что твоя выходка оправдана. - Согласен. Поэтому сейчас мы идём к нему. Сначала зайду я, сам с ним поговорю, поскольку может быть много крика и неадекватных реакций с его стороны. Потом позову тебя. - Имей в виду, там есть камера, и я не поленюсь посмотреть запись, чтобы убедиться, что ты его не запугал. - Извиняться будешь, - повторил Оскар, ни капли не сомневаясь в своей правоте и подняв вверх палец, и, оставив отца в начале коридора, направился к нужной палате. Подвернул повыше рукава, поправил часы на левом запястье и вошёл в палату. Бросил крутящейся около кровати медсестре: - Мадам, погуляйте. Медсестра посмотрела на гостя и послушно поспешила ретироваться, присутствие её около пациента сейчас было совсем не обязательно. Воцарилась немая сцена, в которой смотрели друг на друга и ничего больше. Оскар заговорил первым: - Что-то меня напрягает твоё молчание. Что, я отбил тебе не ту часть мозга, и тебе дар речи отказал? Так я вроде хорошо прицелился. - Оставь меня в покое, - совершенно серьёзно попросил Джерри, скорее, потребовал. – Оскар, прошу, просто исчезни из моей жизни. Шулейман нахмурился – на такой ответ он не рассчитывал, как и на такой итог своего блестящего плана – никакой. Вроде бы никакой, очень похоже на то. - Это ещё ты? – спросил с неверием и недовольством. – Чёрт, ты реально крепкий. Тому бы точно хватило для переключения. Неудобно получилось. - Ты всё никак не успокоишься? Не отвечай, это неважно, я уже увидел достаточно. Послушай меня и не перебивай, мне и так тяжело говорить. Я честно терпел твоё поведение и старался относиться к тебе с пониманием, но я больше не могу. И не буду. Хватит, Оскар. Это точка. Когда-то я и мечтать не смел о том, чтобы мы стали друзьями, по-настоящему близкими людьми. Я готов был умереть за тебя, поскольку ты был единственным, кто протянул мне руку, и просто единственным, других постоянных людей в моей жизни не было. Но всё изменилось. Я пожалел тебя, так ты стремился быть рядом со мной, понимаю, что ещё тогда, в прошлом, я был единственном человеком, от кого ты увидел искреннее отношение, кому ты нужен был просто так, не за что, по-настоящему. О чём говорить, если тебя даже родная мать никогда не любила, а отец считает главным разочарованием в жизни. Мне было жаль тебя, правда, и я хотел отплатить тебе добром за добро. Но зря. Считаю, долг свой перед тобой я уже давно отработал, тем более что ты и сам получал желаемое, помогая мне. Дальше не вижу смысла мучиться. Оскар, ты ведёшь себя по-скотски, неудивительно, что к тебе по-человечески никто не относится. У тебя напрочь отсутствуют тормоза и нет ни малейшего понимания, что можно делать, и что нет. Поэтому – хватит. Я не хочу тебя больше видеть никогда. Уходи, Оскар, исчезни из моей жизни. А если ты продолжишь меня терроризировать, я расскажу твоему отцу правду: как ты обращался со мной, как изнасиловал… Наконец – как ты на самом деле меня вылечил, как ты меня, по факту опасного человека, не лечил никак, не давал лечить другим и обманным путём выписал, чтобы поскорее выполнить папино условие и вернуться к привычной роскошной жизни. Не думаю, что ему это понравится. Ещё могу и от себя добавить. Зная тебя, твой отец поверит мне. Да, подло, может быть. Но мне слишком тяжело досталась нормальная жизнь, я не позволю тебе её разрушить. Убирайся по-хорошему. Я устал от тебя. После того, как Джерри закончил, Оскар ещё пару секунд смотрел на него совершенно непривычно, без усмешки и подобного, серьёзно, а затем, так ничего и не сказав, вышел из палаты, закрыв за собой дверь. Джерри выдохнул и откинулся на подушку. В эту речь он вложил все силы, которых и так на данный момент не было, всё вновь появившееся и укрепившееся до максимума желание избавиться от человека, который, как выяснилось, опасен ещё и физически, убить может ненароком, преследуя свою цель. Через пять минут после ухода Оскара к Джерри зашёл Шулейман-старший. Присел на стул около кровати, первым делом тактично спросил, может ли он сейчас говорить. - Могу, - ответил Джерри, кивнув. О кивке тут же пожалел. Плохой идеей было двигать головой, от этого её с новой силой прострелило болью и внутренности скрутило в приступе тошноты. Пальтиэль не мучил расспросами о том, что же произошло между ним и Оскаром, один вопрос только по факту задал, на который Джерри ответил, что произошло недоразумение, и он не имеет претензий. Было похоже на то, что месье Шулейман-старший не очень-то поверил ему, впрочем, Джерри и не старался быть убедительным. Далее Пальтиэль сказал, что берёт на себя решение всех вопросов с теми, с кем Джерри должен был работать в ближайшие недели, поскольку делать он этого не сможет. Джерри без лишней скромности согласился и на эту помощь, и на солидную денежную компенсацию: физическую, моральную и за рабочий простой. Во время беседы Джерри всё-таки вырвало желудочным соком, желчью, вспененной слюной и непонятно откуда взявшейся водой. Пришлось взять паузу, пока не уберут и пока доктор не скажет, что можно продолжать разговор, во время которой Пальтиэль, который и пригласил медработников, оставался в палате, наблюдал, не вмешивался. В конце разговора Шулейман-старший добавил: - Я прослежу, чтобы Оскар больше не приближался к тебе. - Спасибо, - тихо ответил Джерри. И не сказал ничего такого вроде, но дал понять, что действительно есть повод, чтобы оградить его от Оскара. Пальтиэль понял, кивнул, пожелал скорейшего выздоровления и распрощался. Когда снова пришёл лечащий врач для осмотра, Джерри спросил, может ли он выписаться. Доктор, поколебавшись, дал согласие на выписку при условии соблюдения полного постельного режима, принёс необходимые документы на подпись, в которых также говорилось о том, что он, доктор, и больница не несут ответственности за дальнейшее ухудшение состояния пациента, так как тот добровольно пожелал покинуть стационар раньше срока. После беседы с доктором Джерри позвонил Гарри, попросил, чтобы тот забрал его. Гарри, который уже знал о том, что Джерри попал в больницу, откликнулся, сказал, что скоро будет. Попытка встать и самостоятельно дойти до выхода провалилась. Водило из стороны в сторону, ноги заплетались, голова, и комната в глазах закружились с невероятной, набирающей обороты силой. Даже стена, за которую схватился, чтобы не упасть, казалось, плыла, не стояла на месте. Без размышлений и вопросов Джерри опустился в кресло на колёсах, любезно прикаченное медсестрой для транспортировки до машины. Так точно лучше, чем упасть и ещё раз отбить голову. Увидев Джерри в инвалидной коляске, Гарри не на шутку испугался, подумал, что всё настолько плохо. Потом понял, что тому просто тяжело ходить. В машине Джерри вырвало во второй раз. Зря выпил воды. На пороге квартиры Джерри задержал взгляд на двери напротив, задумался на мгновение, уехал ли уже Оскар. Но сейчас это было не самым важным. Джерри судорожно цеплялся пальцами за Гарри, когда мир в глазах особенно сильно шёл волнами и закручивался против часовой стрелки. Разговаривал отдельными фразами-просьбами. - Останься со мной, - попросил, когда шли по коридору. - Конечно. - Раздень меня, - сказал, когда Гарри опустил его на кровать. - Хорошо. На пару часов стало будто бы легче, без движения лежал в постели без телевизора и каких-либо других развлечений-отвлечений. Но Джерри не спешил радоваться и правильно делал. С приходом темноты боль усилилась, возобновились головокружение и тошнота, но не до рвоты. Затылок гудел и пульсировал, тянуло крутиться в поисках более удобного положения, но от каждого движения становилось только хуже. Джерри замер, смотря из-под полуопущенных ресниц на лампу. То ли жарко, то ли холодно. Сердце дрогнуло, по-особенному толкнувшись в груди, кольнуло, и в нём словно что-то шевельнулось. Не физическое ощущение, но Джерри явственно его почувствовал. И Джерри знал, что оно означает. Сел, опираясь на одну руку, чтобы следом встать и дойти до стола, но понял, что не дойдёт. Лёг обратно на подушку. «Будь молодцом, Котёнок». Закрыл глаза. Конец. 09.12.2019 – 02.05.2020 года. Валя Шопорова© Дорогие читатели! Я сердечно благодарю каждого, кто дошёл до этих строк! А особую благодарность я хочу выразить Елене Т., Галине М., Александре и Алисе, спасибо за то, что были со мной в процессе написания и придавали сил и вдохновения своим горячим интересом и откликом. И новому человеку в моей команде друзей также спасибо – Власте, спасибо за наши беседы.