Без образа подобие — пустышка

      — Взгляни-ка...              И вновь Мафую садится на колени перед нею, прекрасно понимая, что не взглянуть она не сумеет, ибо когда страх обнажился пред тобою, явил свою суть, не смотреть на него невозможно. В руках, бледных и по локоть в крови, банка с человеческим сердцем. Настоящим, не бутафорским, не из пластика, пластмассы или ещё какого искусственного материала. Ичика подчиняется, смотрит, и её воротит сразу же: в голове подобно фейерверку вспыхивают яркие картины, наполненные предположениями, как именно был добыт сей орган, какие звуки наполняли комнату при его извлечении, много ли было крови и дрогнула ли хоть раз рука палача. Насчёт последнего сомнений нет: руки у Мафую не дрожат никогда, ведь рубит она всегда верно и точно, но всё же...              — Это сердце. Всего лишь орган. Важный, несомненно, но всё же просто орган. А теперь вспомни, как любят его в литературе возвышать. Как оно заполошно бьётся от любви и по её же вине на тысячи осколков разбивается. Как ноет от тоски, изнемогая и отчаянно желая возвращения ушедшего.              Ичика, не отрывая взгляда, вспоминает голос Мафую. Совсем другой, не тот, что на шёпот походит. Им она читала ей отрывки из книг, когда та просила, неловко отводя глаза куда-то в сторону. И действительно, любви было несоизмеримое количество. Целое бездонное море, в которое можно снова и снова погружаться, опять и опять глотать воду, а потом обнаруживать, что закончился воздух в лёгких, и сколько руки к солнцу не тяни, оно тебя не подхватит, ведь уже наступила безлунная и беззвёздная ночь...              — Помнишь, — не дожидаясь ответа говорит она, растягивая уста в улыбке, совершенно ненужной и неподходящей улыбке. — Но посмотри ещё раз. Сердце на самом деле пустое. Не носит внутри ни любви, ни тягот, ни чего-либо ещё, что ему навешивают.              Ичика пытается сглотнуть ком, но тот, прямо как снежный, становится только больше, блокируя ход даже рваным словам и судорожным вздохам.              — Без Дела я ничего из себя не представляю. Индивид, похожий на животное, но полностью им не являющийся. Пока существует Дело, существую и я. И коль оно увянет, я увяну вслед за ним. Оно — мой венец, мой смысл, моя переполняющая сердце трепетная любовь. Понимаешь, Ичи?              Вместилище стеклянное осталось на полу, в то время как хладные ладони скользнули по впалым щекам: вес стремительно падает из-за стресса. Руки, коими мелкая дрожь овладела, крепко сжали подлокотники стула.              — Однажды ты вынесла моё долгое отсутствие. Однако второго раза не выдержишь. Поэтому я прошу тебя... — с каждым словом она медленно приближается. Заброшенный мир, наполненный завываниями извечного ветра и прячущий где-то фальшивое, но ничем от настоящего не отличающееся солнце, поглощает чужой, ещё способный на истинные бурю и ясную погоду. — Прошу тебя, сделай всё, чтобы рядом остаться.              Время идёт трещинами, ломается с треском напополам стрелка, с оглушающей тишиной падая на пол и, забирая всё ж сумевший сквозь преграду прорваться вздох в те же низины, рассыпается в пыль, а затем всё в одночасье тонет в абсолютном ничего. В груди что-то заполыхало и стремительно распространялось, словно кто-то позволил начаться лесному пожару. Всеобъемлющему, жадному и беспощадному, не оставляющего без внимания ни одно деревце иль куст, кусающегося и настигающего любого беглеца. И не повиноваться ему возможно, покуда есть возможность бежать, но тепло дурманит голову, развращая и путая здравый смысл и бредом. Околесица становится истиной, сияя и привлекая внимание, в то время как правда отмирает и остаётся раздавленной, незаметной для пленённого ока.              Благое течение имеет прекрасную в своём ужасе способность — растягивать короткий час до бесконечности. Несколько мгновений цепляют маску вечности, шепча на ухо свои въедливые говоры о нежелании заканчиваться. Но в итоге каждое из них падает, срывается с обрыва из-за неосторожности или рассыпается прахом, когда снова выстраивается понемногу комната и утративший жизнь мирок оказывается чуть поодаль. Руки не отступают, исчезая в локонах, а их обладательница, прежде чем мысль громом грянет, льнёт к прикосновению, силясь насытиться и каждый раз терпя неудачу.              — Останешься. Иначе я умру.              — Останусь...— шепчет Ичика одними губами незамедлительно. Конечно, она останется. Ведь по-другому и не могло быть. Даже если б выбор был, она бы осталась. С ней. Рядом.