pariahs

      Чонгук просыпается от приятно охлаждающей горящее из-за боли лицо влаги. Он приподнимает тяжёлые веки, пытаясь привести мысли в порядок. Всё те же зелёные кроны деревьев. Солнце всё так же слепит лучами глаза. Тело всё в том же духе болит.       И кое-что новое.       Болят не просто синяки. Болит душа, которая заставляет его проглотить большой ком слёз, и сердце, что он, когда терял сознание, пообещал себе навсегда похоронить в землю, куда его вдавливали чужие ноги.       Новым было ещё лицо Чимина, нависающее над ним и сосредоточенно уставившееся в его глаза.       — Очнулся наконец, — с облегчением выдыхает парень, удивляя Чонгука не только своими словами, но и тем, что успокаивающая раны на лице влага принадлежала его намоченному речной водой платку.       Тому самому, который облегчал муки Тэхёна ещё этим утром.       Чонгук отталкивает руку Чимину, не желая даже косвенно ощущать на себе грязную кожу Тэхёна, и садится на месте. Точнее, пытается это сделать, падая обратно на не менее ноющую от гематом спину, потому что в рёбра вгрызается сильная боль.       — Намджун осмотрел тебя. Сказал, что они, вроде бы, тебе ничего не сломали, — произносит Чимин, не оставляя попыток стереть с подбородка Чонгука засохшую кровь, вытекшую из разбитой губы. — Он, оказывается, готовится поступать в медицинский, — с громкой печалью в голосе усмехается он. — Они ушли, если тебе интересно, — добавляет, когда видит на хмуром лице Чонгука замешательство.       — Почему ты мне помогаешь? — задаёт он вопрос, который интересует его больше всего.       Как бы сильно Чонгуку ни хотелось вскочить на ноги и побежать, куда глаза глядят, чтобы догнать этих ублюдков, он не может себя заставить. И дело было не в том, как болезненно пульсировала кожа чуть ли не на каждом сантиметре его тела. Чонгук больше не видел облегчения в драках. Его раны и ссадины совсем не успокаивали, не возвращали в родные края. И Тэхён всё-таки был прав, когда говорил, что хуже неимения веры лишь то, когда что-то, во что ты верил, на что молился, перестает давать тебе утешение.       — Почему ты не с ним? — едва слышно дополняет Чонгук свой вопрос, который Чимин успел уже прочитать по тому, как бегают его глаза в сторону, надеясь задеть краем хотя бы силуэт Тэхёна.       — Он… — тяжело вздыхает Чимин, не зная, как объяснить, что Тэхёну никак не легче после того, что он устроил, — он закрылся в своём спальнике, и лежит в нём уже час, ни с кем не разговаривая. Я слышал, как Юнги говорил Суён, что это очередная стадия его ломки. Апатия, депрессия. — Чимин знает, что не должен помогать Чонгуку понять Тэхёна. Ему Чонгук всё так же не нравится, однако и видеть сильное разочарование в нелюбимых глазах одинаково неприятно.       Ровно настолько, насколько ему было сложно усидеть на месте, смотря на то, как Чонгука избивали взрослые мужчины, не торопясь прекращать свои удары, пока парень не отключился. После этого крики ребят, умоляющих мужчин остановиться, медленно поутихли и никто уже не смел открывать рот даже ради того, чтобы спросить о том, что с ними будет, если родители не захотят их спасать.       — Ты же не зол на него за то… — Слова отказываются свободно выходить из горла, застревая там и вызывая жуткий дискомфорт. — За то, что он хотел сделать. Я не думаю, что Тэхён мог бы…       — Мне плевать, — перебивает его Чонгук и хватается за тонкое запястье Чимина.       Влажная тряпка чуть облегчает жар на лице, которое проще было бы просто перестать чувствовать. Однако у Чимина не получится унять то, как внутренние монстры когтями царапают стенки его органов, вызывая сильную тошноту каждый раз, когда Чонгук вспоминает, как Тэхён трогал господина Ли, как смотрел на него, будто на своё единственное спасение.       Чонгук хотел верить в то, что он является спасением для Тэхёна.

: : :

      Остаток дня проходит словно во сне. Каждому из ребят приходится индивидуально переваривать визит Ли и его людей. Никто не решается озвучить вслух свои переживания, обнажить тревогу и признаться в страхах. Писать письма родителям — дико, но они живут в лесу, самостоятельно готовят, фильтруют речную воду, в которой же купаются, чтобы хоть как-то очиститься от земляной грязи, на которой спят, и облегчить зуд следов от укусов мошкары, измучивших их нежную кожу. Не было понятно, какое из испытаний является для них самым непосильным: выживание в лесу в одиночку или принятие того, что родители знают о том, что им приходится переживать, и ничего не делают, чтобы их освободить.       — Вы же не собираетесь всерьёз писать эти блядские письма? — раздражённо фыркает Хосок, когда они сидят вокруг костра во время ужина.       В этот раз им к пакету риса добавили вяленое мясо и немного овощей, однако такое неожиданное разнообразие несильно их радовало. Не тогда, когда еду приходится вновь самим готовить, а воду — фильтровать и кипятить.       — Почему бы нет? Мне есть что сказать папочке. Я так нажалуюсь на этого Ли, что он моментально прилетит за мной! — отвечает Асоль, отложив миску, которую впервые за четыре дня полностью опустошила, потому что не имела больше сил терпеть полупустой желудок, требующий более сытной и частой еды.       — Какая ты наивная, — суровым тоном произносит Суён, качая головой, и обнимает себя руками, так как сегодня сумерки навещают их с усилившимся ветром и непривычным холодом. Возможно, дело было в сильном разочаровании, воцарившимся после встречи с господином Ли, и она как никогда ощущала себя замёрзшей без родительской любви. — Считаешь, предки не догадываются о том, как нам тут плохо?       — Может, не догадываются, — честно отвечает ей вместо Асоль Сокджин и скрывает свой взгляд в сторону, чтобы не показывать того, что он всё ещё верит.       Он всё ещё лелеет надежду на то, что родителям на них не плевать. Он придумывает для них всякие оправдания. Что, если их секретари ещё не передали им сообщения от похитителей? А вдруг они обратились в правоохранительные органы, и это полиция запрещает им сразу платить залог, планируя как-то выйти на след преступников и схватить их? Сокджин будет придумывать подобные причины, потому что лишь фантазии об этом помогают ему не разреветься в знании, что родители за него не волнуются.       — Слушайте, — подаёт голос Юнги, ощущая непривычный дискомфорт от того, как всё внимание обращается на него одного, — а что, если… если они специально нас тут оставили? Ну, чтобы… наказать? — Последние слово выходит из него писком, отказываясь озвучиваться так же уверенно, как он в это верит.       — За что им нас наказывать? — Хосок отрицательно качает головой, но уже без привычной насмешки, потому что слова Юнги заставляют его задуматься, и ему совсем не нравится, что мысли пытаются убедить его в том, что этот парень может быть прав.       — Знаешь, если бы не случай с машиной, то я посчитал бы Юнги сумасшедшим. Моим предкам определённо есть за что меня наказывать, — горько улыбается Намджун, следя за тем, как алюминиевый чайник висит над костром.       Господин Ли в этот раз был как никогда щедрым, оставив в одном из рюкзаков новый котелок и чайник, значительно облегчивший им задачу с кипячением воды. На самом деле, гордость Намджуна твердила ему послать Ли и его подачки к черту, но смогут ли они выжить на одной лишь гордости? Они все были свидетелями того, во что может превратить человека сильная нужда в чём-то, поэтому лучше молча принять, что им дают. Нужно просто выжить до конца, ведь он же обязательно когда-нибудь наступит, да?       — Ты же не думаешь, что мы сейчас дружным кружочком будем по одному каяться в грехах, как в каком-то ущербном клубе анонимов? — насмешливо произносит Хосок, усмехаясь и не желая признавать того, что его родители могли так с ним поступить.       Он натворил всякого, однако ни один из его проступков не доводил старших до того, чтобы самолично задушить его руками. А именно так себя он ощущает по вине любой насильно врывающейсе в голову мысли о том, что его семья могла специально оставить его тут умирать. Они хорошо знают, что выживать Хосок совсем не умеет.       — Прекращай уже, — раздражается Суён, толкая его локтем в бок, и поднимает на него до этого застывший на костре взгляд. — Большинству из нас хорошо известно, за что их могут наказать. Сомневаюсь, что ты прям святоша, — фыркает с отвращением, больше злясь на Хосока не из-за его твёрдой уверенности в том, что весь такой из себя идеальный и с безупречным поведением, а потому что у того совсем не получается скрыть своего страха, слишком отчётливо выдающего, как ему сложно принять то, что их всех предали родные, самые близкие им люди.       — Значит, ты хочешь сейчас сознаться в своих ошибках, детка? — надменно ухмыляется Хосок, понижая громкость голоса, когда замечает, что ребята отвлекаются на обсуждение того, что нужно всё-таки написать в своих письмах.       — Мои родители не знают об этом, — холодно отвечает ему девушка, быстро поняв, на что именно он намекает.       — Судя по твоей «рабочей» форме, похитители знали, — напыщенно бросает Хосок ей в ответ, открыто изучая её грязным взглядом снизу вверх.       Суён не может заставить себя дать ему очередной оплеухи и заткнуть, потому что с каждым днём становится сложнее злиться на его неприкрытый флирт, который действует на неё таким образом, словно она изголодалась по чужим прикосновениям. Это не так. Суён занимается эскортом не ради плотских утех, а ради денег, которыми нужно оплатить обучение.       — Они не могут догадываться об этом, — сердито вторит она, переходя с перешёптывания на громкий возглас, за который быстро цепляется чужое ненужное внимание.       — Ты о чём? — спрашивает Асоль, уставляя на неё задумчивый взгляд.       Ей всегда казалось, что среди всех ребят, Суён одна из самых сильных и умных. И хоть Асоль никогда не похвалит её в лицо, не желая показывать того, что может восхищаться чьей-то выдержанностью, раз у неё самой ей практически нет, она не представляет себе причину, по которой родители Суён захотели бы оставить её гнить в лесу.       — Тебя это не каса… — начинает было Хосок, недовольно морща лоб, так как обещал Суён сохранить её секрет.       — О том, что я работаю в эскорте, — внезапно признаётся Суён, заставляя остальных собравшихся у костра ребят резко замолчать, чтоб вслушаться и убедиться в том, что им не послышалось.       Хосок удивлённо поднимает брови, опуская на девушку огорошенные глаза. Он никак не ожидал того, что Суён так важно будет сейчас признаваться в своём грехе. Навряд ли эта практика поможет кому-либо облегчить тяжесть на душе.       — После Тэхёна, делающего хорошие минеты за наркоту, я не ждал ещё больших откровений, — ошарашенно бормочет Сокджин под нос, часто моргая, чтобы увлажнить непрерывно любующиеся языками огня глаза.       Суён становится неприятно от пристальных молчаливых взглядов, уставленных лишь на неё одну. Другой реакции она и не ожидала, однако всё равно становится стыдно за себя. Девушка ловит себя на мысли, обнажающей странное чувство: Суён не хотелось бы разочаровывать этих ребят.       Она быстро встаёт на мягкую землю с максимальной для себя скоростью, на которую способны её уставшие в туфлях ноги, и направляется в сторону окутанных тьмой деревьев, чтобы на время затеряться в ней. Чернота леса не сможет забрать её стыд, она может лишь его остудить.       Хосок с лёгкостью догоняет девушку, побежав за ней, когда она останавливается на достаточном расстоянии, чтобы спрятаться от ребят, но всё равно видеть точечку костра, вокруг которого те продолжали сидеть.       — Зачем ты им рассказала? — первое, что он спрашивает, подходя к Суён, которая не может остановиться на ровном месте и ходит из стороны в сторону.       Она вплетает пальцы во влажные корни не высохших после последнего посещения реки волос и позволяет нервному смешку вырваться из себя, чтобы показать Хосоку, что она следующая, кто готов сейчас потерять самообладание.       — А что это меняет? Мы уже достаточно увидели и узнали друг о друге, — невесело усмехается, кусая губы, и нехотя вспоминает то, как один из людей господина Ли оттаскивал сегодня Тэхёна от ширинки мужчины, за которой парень тянулся, словно за спасательным кругом.       — Я бы честно никому… — начинает Хосок с неприкрытой заботой в голосе, желая показать Суён, что никак не осуждает её за то, чем она занимается.       Она права. Они уже много узнали друг о друге за эти четыре дня. Намного больше, чем о своих отставленных в городе друзьях, прикрывающих истинные лица фильтрами камер и прячущих настоящие намерения в соцсетях за анонимными аккаунтами.       — Хосок, — тихо зовёт его девушка, внезапно остановившись на месте, и подходит к нему как можно ближе, выдавая блеск слёз в своих поднявшихся на него глазах, — а что, если родители реально об этом узнали? — едва слышно бормочет, ощущая, как першит в горле от одного только предположения, сказанного вслух. — Как я посмотрю им в глаза?       У Хосока совсем не получается сдержаться, и руки автоматически обнимают худощавое, истощённое тело к груди, прижимая большие ладони к оголённым лопаткам, выглядывающим из-под платья. Суён позволяет этому тёплому объятию быть и признаётся самой себе, что скучала по близости. Не физической, не сексуальной, а той, что дарили ей семья и друзья. Ту, которой неумело хотел сейчас поделиться Хосок.       — Я творил столько дичи, ты и не представляешь. Однажды устроил оргию с бывшими одноклассниками прямо в спальне предков, — мягко смеётся Хосок, водя горячей ладонью по покрывшейся мурашками коже. — А потом вообще бросил школу, потому что надоело вставать по утрам. Но, как знаешь, они продолжили меня любить и обеспечивать.       Суён неосознанно улыбается сквозь слёзы и, шмыгнув носом, чуть отходит от Хосока, чтобы посмотреть в его лицо. Она видит в нём искреннюю уверенность в своих словах. Хочется назвать его наивным безумцем, но в ласковой, не присущей ему улыбке есть что-то заразительное.       — Идиот. Они буквально бросили тебя в лесу. Ты думаешь, родители тебя ещё любят?       — Да, даже так: я в это верю, — пожимает он плечами, не выпуская из кольца рук согревающееся под его поглаживаниями тело, и ощущает прилив энергии от той вымученной улыбки, с которой на него смотрит Суён.       Быть может, Хосок всё-таки не так уж и сильно ненавидит этот лес. Он опускает лицо к девушке, не торопящейся ударить его пятернёй или ткнуть в бок локтем, а то и коленом между ног, и прижимается поцелуем к дрожавшим от волнения солёным губам.

: : :

      Чимин не прекращает попыток заставить Чонгука что-то съесть. Парень всячески отталкивает алюминиевую миску с рисом, на котором одиноко лежит кусочек вяленого мяса. Сокджин сказал, что это стыдно называть мясом, однако они не имеют права жаловаться. В этом лесу никто не будет нянчиться с их избалованностью и потакать привычке к роскоши. Дикие условия слишком быстро вынуждают их стать послушными. А ещё то, как одного из них избили прямо перед их глазами. Показали, что несмотря на деньги и статус их родителей, сами дети останутся просто игрушками в руках взрослых.       — Отстань от меня, Чимин. Иди липни к Юнги.       Чонгук не может понять, почему этот парень к нему так прицепился. Почему отдаёт ему свою еду, почему Дахе приносит ему вскипячённую Сокджином воду, а Намджун во второй раз за вечер подходит и спрашивает, очень ли ему больно. Чонгуку не больно. Физически — нет. Но болит из-за осознания того, что этим ребятам не плевать на него.       В ушах всё ещё звенят их крики о том, чтобы люди Ли не трогали его. Как будто они не знают, что Чонгук вполне заслуживал их пинков и ударов. Будто не они стали свидетелями того, как он избивал Тэхёна три дня назад и чуть было не сделал то же самое с Чимином.       — Он не разговаривает со мной, — слышит он тихий голос Чимина, явно обиженного и, скорее всего, желающего выговориться.       Чонгуку придётся огорчить его, потому что он последний, кому можно выплакаться. Тэхён пытался, легче ему от этого не стало. Лишь отравил Чонгуку внутренности своей грязью и разочаровал в себе.       — Я… не не разговариваю с тобой, Чимин, — отвечает ему Юнги, подходя к Чонгуку с бутылкой воды.       Он видел, что рядом с этим парнем сидит Чимин, и понимал, что ему доведётся столкнуться с ним взглядом, который с каждым разом становится всё сложнее отводить. Юнги, привыкший к тому, что люди убегают от него, предпочёл убежать в этот раз первым. И, не будь они в лесу, вынужденные держаться вместе, у него это получилось бы.       — Чонгук, приложи к лицу, она холодная. Прямо с речки. — Он протягивает ему бутылку, однако тот не торопится брать её в руки, ошарашено смотря на лицо Юнги, освещённое ярким огнём горевшего рядом костра.       — Что у тебя с лицом? — с ужасом во взгляде спрашивает Чонгук.       После пробуждения он пролежал несколько часов в своём спальном мешке, изредка поднимая голову, дабы проверить обстановку. А точнее, чтобы посмотреть, чем занимается Тэхён. Убеждаясь в том, что тот всё ещё укутался в свой спальник и отказывается с кем-либо разговаривать, Чонгук возвращал голову на землю и мечтал провалиться в неё из-за усиливающей боли в гематомах по всему телу. Он надеялся, что болит только оно.       Поэтому огромный синяк под глазом Юнги приводит его в шок. Чонгук видел много фингалов, немало поставил сам. Однако вид на бледном, обычно спокойном лице следа от удара не может его не удивить. Если Чонгук заслужил быть избитым, как дворовый щенок, то Юнги, он считал, — нет.       — Его ударил человек господина Ли, — отвечает вместо самого парня Чимин и, кинув короткий взгляд снизу вверх на Юнги, быстро опускает его.       Он тяжело вздыхает и кусает нижнюю губу, потому что это единственный способ сдержать невыносимую боль при каждом разе, когда Чимин смотрит на раненное, всё ещё безэмоциональное лицо Юнги и не может ничего поделать. Он даже не смог подойти к нему и предложить свою помощь. Потому что ещё вчера понял: Чимин — настоящий неудачник в оказывании помощи.       — За что? — всё не унимается Чонгук, понимая, что ударили Юнги уже после того, как он отключился.       Он хочет встать на ноги, чтобы присмотреться, однако старший сдерживает его касанием плеча, сажая обратно, и прикладывает холодную бутылку на горячее лицо. Это успокаивает не только кожу, но и внутренний пыл.       — Неважно…       — Они ударили Юнги автоматом, когда он пытался оттащить их от тебя. — Чимин перебивает Юнги и с достоинством принимает на себе его нахмуренный взгляд.       Он также недовольно морщится, желая безмолвно выказать то, что это важно. Важно всё, что Юнги чувствует, почему он не может этого понять?       — Не надо было меня защищать, — тихо бормочет Чонгук и сжимает кулаки настолько сильно, что всё тело напрягается, заставляя каждый синяк, каждую ранку, каждую ссадину на теле по-новому вбиваться в него свежей болью.       Он не достоин того, чтобы его защищали. Уж тем более того, чтобы подставляли себя под удар ради него. Хочется горько и унизительно расплакаться. То ли от горя и обиды за Юнги, то ли от счастья, ведь кто-то заступился за такого монстра, как он. Ведь Чонгук авось реально не является монстром, а всего лишь стал таковым, потому что ему с детства это пророчили.       — Мы все тут варимся в одном котле, — произносит Юнги в низком отеческом тоне, от которого у Чимина по оголённой руке волосы встают дыбом.       — Едим из одного котла, ты хотел сказать, — отшучивается Чимин, не зная, как ещё привлечь к себе его внимание.       И у него это получается с завидным успехом, потому что Юнги ему слабо улыбается уголком губ и возвращает взгляд к внимательно слушающему его Чонгуку.       — И Тэхён, он… в какой-то степени пытался тебя спасти, — продолжает Юнги, не опуская поддерживающей улыбки, которая совсем не убеждает Чонгука в реальности услышанных слов.       Он не поверит в то, что Тэхён предлагал Ли отсосать ему, чтобы отвести от него внимание. Ведь этим лишь привлёк его к себе.       — С чего ты взял, Юнги? — вместо него этот вопрос задаёт Чимин, настороженно хмурясь, и нагибается чуть ближе, дабы просто прислушаться к тихому вкрадчивому голосу. В надежде вновь ощутить тепло, которое так и выделяет юнгиево тело, заряжает энергией и требует того, чтобы в него завернулись, как в мягкое одеяло.       Чимин рад тому, что Юнги не не разговаривает с ним. Он просто хочет понять, всё ли между ними в порядке. Потому что сам он не сильно жалеет о сделанном. Он хочет вновь ощутить вкус губ Юнги, пусть и понимает, насколько эгоистично это его желание.       — Тэхён — просто мерзкий слабак, который готов на всё ради дозы. Не надо придумывать ему подвигов, Юнги, — тоскливо цедит сквозь сжатые зубы Чонгук, сильнее прижимая бутылку к лицу, отчего неосознанно шипит из-за боли.       Но он не убирает её, так как она отрезвляет. Она помогает ему не тонуть в пучине надежд на то, что кто-то захотел помочь ему ценой собственной гордости. И этим кто-то оказался парень, который вызвал у Чонгука отвращение больше всех.       — Не называй его так! — негодует Чимин, недовольно хмурясь, и укоризненно качает головой. Слышать оскорбления в сторону кого-то из них раздражает его одинаково.       Он и подумать не мог, что так быстро привык к этим ребятам, однако правда оставалась таковой: никто из них не является слабаком.       — А как мне называть человека, который готов отсосать за дозу? — надменно фыркает Чонгук, желая идти в своих убеждениях до самого конца.       — Чонгук, что ты знаешь о наркоманах? — всё в том же низком тоне и с серьёзным выражением лица спрашивает у него Юнги, всем своим видом и взглядом показывая, как не одобряет того, как Чонгук отзывается о Тэхёне.       Для Юнги не должно быть важным то, как они относятся друг к другу, однако он не может совладать с собой и хочет встать на сторону беззащитного парня, который укутался поодаль от всего лагеря отшельником и отказывается как-либо поднимать голову, скорее всего, сгорая от стыда.       — У них нет друзей, от них отказываются родные, они не контролируют самих себя, — произносит он, ощущая то, как побаливает лицо каждый раз, когда он говорит.       Но в этот раз Юнги не хочется молчать. Он считает себя обязанным оправдать Тэхёна в глазах Чонгука, потому что видеть в молодом взгляде сильное разочарование невыносимо. Он замечает его каждый день в собственном зеркале.       Разочарование — самое отвратительное чувство из всех, что Юнги когда-либо ощущал.       И тут, в лесу, он осознал одну главную вещь: разочарованные в родителях дети — это намного хуже, чем родители, разочаровавшиеся в них. Стало быть, у них больше нет былой опоры, никакой поддержки. Они стали игрушками на игровой площадке дьявола, остались сами по себе, на попечении своих тараканов. Их похитители хорошо знают о каждом из них. И, скорее всего, прекрасно догадывались о том, как больно они могут друг друга ударить.       — Обиженные люди задевают больнее, чем другие, — говорит он, поворачивая взгляд на ворочащийся из стороны в сторону мешок Тэхёна вдали от них. — Я хорошо это знаю. У самого тоже когда-то были друзья и мутные подобия целей и желаний, которые незаметно для меня потеряли смысл, заменяясь вопросом: «Зачем?». Зачем мне всё это, если ничего не меняется? — На этих словах взгляд неосознанно цепляется за завороженно уставившегося на него Чимина, глаза которого подрагивают и искрятся из-за отблёскивающих в них язычков пламени костра, неподалёку которого они сидят.       Чимину кажется, что Юнги пытается оправдаться за вчерашнее. Но не понимает почему тот, если оправдываться и объясняться между ними должен именно он. Такое чувство, что Юнги хочет передать своей речью что-то жизненно важное, поэтому он молча внимает тихому голосу и не торопится как-либо перебивать.       Затыкается даже Чонгук, который молча моргает и перестаёт громко дышать ради того, чтобы послушать ещё. Былая ярость к Тэхёну медленно исцеляется. Хочется крепко обнять его и пожалеть. Однако Чонгук слишком упрям, чтобы сделать это.       — Ницше говорил, — слышат они низкий голос Намджуна, который краем уха словил кусочек их беседы и не смог просто пройти мимо.       Он садится рядом на холодную траву и кривит губы в подобии улыбки, смотря на Чонгука. Любое воспоминание о том, как этого парня избивали трое взрослых мужчин, заставляет его внутреннему зверю скулить от несправедливости. Пока Юнги пытался оттащить от Чонгука мужчин, Намджун без страха спорил с господином Ли, обвиняя его в жестокости и угрожая тем, что он обязательно поплатится за каждый удар. В этот момент Тэхён отчаянно плакал, пока Сокджин и Хосок пытались оттащить его от ширинки мужчины.       Эти несколько минут в сознании Намджуна превратились в театр абсурда, что он даже спустя несколько часов, когда ночная темень показывает время, идущее к полночи, не может поверить, что этот день был сегодня. Часы идут, как месяцы, и ему кажется, что они в этом лесу уже полгода. То ли быстро привязался к ребятам из-за тех обстоятельств, из которых им вместе приходится выкарабкиваться, то ли без привычной среды обитания жизнь тянется тягучей резинкой, вынуждая проживать каждую боль мучительнее, каждое мгновение — длиннее, превращая всякое достижение в подвиг, а любое сказанное и услышанное слово — в единую правду.       — Что нас не убивает… — продолжает он и оказывается перебитым усмехающимся Сокджином, который садится рядом.       — Заставляет нас желать о смерти, — говорит так, словно реально читал подобную интерпретацию этой цитаты.         — Я имел в виду, делает нас сильнее, идиот, — беззлобно смеётся Намджун, толкаясь в него плечом, и вырывает из Чонгука лёгкую усмешку, вызывающую жгучую боль по всему лицу.       К их кругу присоединяются остальные ребята. Асоль садится рядом с Сокджином, неосознанно и инстинктивно прижимаясь к нему плечом, желая согреться от тепла чужого тела. Хосок усаживается по другую сторону Намджуна и тянет к себе Суён, которая без стеснения устраивается у него между ног, откинувшись спиной на его крепкую грудь. Никто из ребят не интересуется их подобной близостью и в мыслях не издевается над тем, с каким откровением они тянутся друг к другу.       Каждый из них нуждается друг в друге, потому что никого больше не осталось. Этот лес стал постоянным источником боли и бесконечным колодцем поддержки, которым они слепо делились друг с другом.