you'd turn up like a friend (of me)

он ей так и говорит: «это не моя прерогатива — помогать тебе с разбитым сердцем, веришь?» — и она улыбается натянуто-сломанно, кивает головой, раздавливает недокуренный окурок ботинком, как своё сердце — разбитое, изжитое, запрятанное в грёзах и горьких слезах. ей совсем не обидно, но толику мерзко на дне собственной души — и хочется вырвать это чувство руками, сжечь и выкинуть в реку, как свои чувства никому не сдавшиеся. забыть. забыться? но знает — будет мерзко всё равно. толку ноль.  ну, а с другой стороны: на что надеялась-то? соц-сети никому не врут и врать не будут: она специально пробегалась взглядом затравленным по строчкам слепого признания в любви ему, но не ей, когда была холодная, разморённая красным вином, ночь; адресаты писем сухих и ломких, как цветочное поле в конце августа ему, но не ей, и зачитанные под нос, когда сонаты утреннего истерического будильника стучали по голове и продавливали ключицы — первая пара через должна была начаться через тридцать минут без предварительного опоздания включая самого преподавателя. и, наконец, смазанная фотография поцелуя, от которой почему-то в её сердце скреблись кошки, которых хотели утопить её родители и которые громко пищали в коробке. у неё. почему-то. это странно. гониль всегда пытался помочь, потому что был родительским плечом — в первую очередь. от гониля всегда разило отцовской поддержкой, братской любовью и дружеским пониманием, из-за которого которого хотелось позорно скулить, стирать непрошенные жгучие слёзы и закрывать ладонями уши — во вторую очередь. гониль всегда пытался, но.  его слова — тяжёлая, твёрдая правда. они ядовитые. колючие, как плющ. его слова хёнджун глотает вместе с растянутыми острыми пружинами и булавками, прожёвывает, царапая язык, но всё равно не слушает. начинает задыхаться — как от астмы. только не астма это. а хотелось бы. было бы проще.  джуён с джисок-и («ещё раз так меня назовёшь — пну в окно, — улыбнулась джисок и надкусила вишнёвую конфету») лижутся в коридоре — и им намного проще живётся: у них любовь эта слащавая и по-детски забавная началась на первом курсе под клубничные сигареты и посвящение в студенты, как в мелодрамах с тимоти шаламе. они напились, поговорили, сцепились за руки и посмеялись. так и подружились. так и начали встречаться — и вот уже года два, если не меньше. если бы хёнджун не завидовала, то подумала, что целуются. а так — лижутся. влюблённо. счастливо. потому что дальше — ночь, расстояние, новогодние каникулы. до жути обидно и до жути завидно. хёнджун трогает свой расчесанный до болячек от отчаяния живот и кусает намазанные чёрной помадой губы (и, чёрт подери, продавливает себе глазницы большими пальцами из-за жгучих непрошенных слёз. снова). она влюбилась в ту, у которой сердце было занято давно — и очень крепко. она, не умеющая любить и быть любимой, почему-то царапала канцелярским ножом тексты песен на обложке тетрадок по истории музыки с её упоминанием — завуалированно, непонятно, скрытно и на азбуке морзе. ей было стыдно? да. но жалела ли? нет. потому что мина не умела понимать азбуку морзе, а хёнджун немного, но знала ещё язык со времён информатики, который изучали в восьмом классе. мина призналась, что позорно проболела и даже не пыталась выучить — не нравилось; было лень; скучно; не было учебника и угроз проверочных работ в тетради. хотелось улыбаться и влюблённо смеяться. приходилось глушить никотиновым химозным дымом это желание и упиваться болью от прокушенной губы. словно из чаши напивалась голубой жидкостью — и не черничным киселем.  вот так и протекала жизнь: одна одинокая, не понимающая саму себя и страдающая от любви и много курящая (и ещё страдающая от обилия курсовых работ, по правде говоря), душа, влюбившаяся в студентку по направлению фортепиано музыкального училища (откуда хотела отчислиться и начать новую жизнь, связанную с танцами, но боялась; не решалась), которая любила пионы, сладкие духи и прогулки под дождём после тренировки в фитнес-центре под анекдоты тренера.  так и протекала жизнь, но. хёнджун спрашивала гониля: а если бы жизнь остановилась, дала бы мина ей шанс сводить её на свидание в ресторан или открытое поле? она, интроверт и мисс асоциальность, совсем не знала, как выбирать места для лучших совместных времяпровождений, но почему-то нутром чувствовала, что мине бы эти два варианта понравились точно. и гониль жал плечами. тихо, с толикой вопроса в тоне, говорил: «ну, наверное бы». а потом, недолго думая, добавлял: «в её плейлисте много песен ланы дель рей и больше — лорди. возможно, мина всё же дала бы шанс. но призналась бы она себе самой?».  гониль пытался помочь. хёнджун слушала вполуха, крутила кольца на пальцах, стучала массивными ботинками по асфальту и совсем не хотела жить. так — чуть-чуть. от скуки ради. а ещё не хотела приходить каждый день в универ, учиться, отсиживать пары и стрелять сигареты за углом университета рядом. потому что все были вместе. потому что все на неё глазели. будто экспонат. и глазели все вместе с сынмин и чонсу. господи, этот чонсу. господи, эта сынмин. мина. дуэт сладостей, пряностей, неловкостей и милой любви — как у джуён и джисок-и. хотелось блевать. только блевать нечем — в желудке желчь, утренний кофе, осадки съеденной еды недельной давности — вредной, острой и противной. иногда энергетики. иногда алкоголь. хотелось сунуть пальцы в глотку и попытаться этим способом помочь себе свалить домой под уважительной причиной. потому что мозг не позволял поступить иначе. воспитанная отличницей — сломанная жизнь. сломанная жизнь — невозможность, честно говоря, отлинять от учёбы. потому что менталка. хёнджун свою менталку видала там же, где её наивную, никому не нужную, влюблённость. там же, где видала чонсу и мину.  хёнджун каждый раз смотрела, как они в коридоре стояли и смеялись, листала твиттер, где под обилием ненужной информации — короткие, капслочные, громкие от той самой «сынмин без герлфренд материала»: «наконец-то мы идём на свидание. счастлива ли я? да!». хёнджун глотала эти твиты, как горькие таблетки: скрупулёзно, недовольно. гониль говорил отписаться и добавить в игнор. хёнджун глупо улыбалась и всё равно не слушалась, поставив зачем-то уведомления. хуже ли стало? нет, наверное. больно было что тогда, что сейчас. только сейчас эта боль приправлена слухами о том, что сынмин вовсе по девушкам и что с чонсу они расстались (нет, и это всем понятно; взяли перерыв, как делали все нормальные пары, но хёнджун хотела считать иначе. слух про ориентацию? попытка с игнором. не получается. с-о-в-с-е-м). приправлена, оттого больнее. противнее — с самой себя.  гониль устало вздыхает и даёт себя обнять. бесшумная истерика проникает куда-то в его футболку и пропитывает её бесполезной болью, которую не слить ни в одну курсовую работу или практику. это так неправильно. она не плачет перед друзьями. она всегда пытается затмевать эту боль игрой на гитаре, просмотром аниме или обилием домашних заданий. больше отвлекаешься — позже возвращаешься к себе самому и теряешься в дереализации. раньше помогало. сейчас, когда сынмин считает её чуть ли не своей лучшей подругой (хотя откуда там лучшие друзья, если контактирование друг с другом происходят только в библиотеке — изредка и чуть почаще — дома на типа вечеринках), получается отвлечься только долгими прогулками до отмерзающих пальцев. и нытьём. гонилю, джисок-и и джуён.  как сейчас. сынмин с чонсу сидят дальше от всех и смеются, хёнджун пьяная, зарёванная и погрязшая с зависти до глубины души. сынмин подошла к ней и спросила по поводу настроения ещё в самом начале этой плеяды (плеяды ли?), хёнджун вместо нормального ответа — агрессию, иголки, когти напоказ. вот и поговорили.  понятное дело, что это — не прерогатива гониля. хёнджун понимает. конечно, блять, понимает. просто хёнджун бы хотела, чтобы эта прерогатива оказалась астмой. все её загоны и мысли — просто пустышкой, высосанной из ингалятора. а эта пустышка, высосанная из ингалятора, — раздолбанными в треть таблетками витамина c. чтобы с новым годом всё это прошло. хёнджун бы хотела — жаль, что не получится.  хёнджун выплёвывает в раковину горькое пиво, оседает на погретый пол и закуривает сигарету. закашливается. сигареты горькие, крепкие, дешёвые и противные; не получается вдохнуть полной грудью и расслабиться. в голове всё ещё адресованная ей грустная улыбка мины после колючек, иголок, когтей и агрессии. а в горле — слова гониля, что хёнджун бы пора свою личную жизнь налаживать и перестать быть вот такой. а как?  в голове у неё личная жизнь казалась блажью из неё и мины — без чонсу. ну, или с чонсу, но друзьями. в голове они были счастливыми противоположностями, но… либо хёнджун её любила, как девушку, либо любила, как друга, либо не любила вовсе — относилась нейтрально, просто рядом казалось спокойно, не более того. в голове не было этого карт-бланша с горечью, мерзостью, ревностью. была просто хан хёнджун, любящая чёрный цвет, обувь на высокой платформе, смоки айс, мрачные аниме и кислые конфеты, и о сынмин, обожающая сладкие духи, пионы, кислые леденцы. без твиттера. соц-сетей. без всего. хорошо, наверное, что каникулы впереди. может, получится отвлечься? хотя вряд ли. хорошо, наверное, что новый год впереди. может, получится загадать желание? (которое не сбудется никогда). хёнджун не слышит приближающихся шагов и не видит, что мина перед ней на корточки садится и губы поджимает. — ты чего такая грустная? голос звучит отдалённо — и так, блин, остро. словно грудную клетку распарывают без анестезии. хёнджун даже сначала не понимает, что обращаются именно к ней. а потом голову поднимает. натянуто улыбается, встаёт, умывается. с чёлки текут ледяные капли, с глаз текут чёрные тени. похожа на убитую.  — долги. — кусает язык. — учёба. родители ждут, что будет чудо. чуда нет. и отчисления тоже. смешно же, скажи? меня ждут в нормальном вузе. а я не хочу. сынмин вздыхает. слышит, что ей врут. знает, что ей врут. родителям хёнджун плевать на всё это, если их дочь счастлива. ей это не нравится. но разве хёнджун будет с разбега тыкать её лицом в свою же боль? нет. глупость. и тоже не её прерогатива. — врёшь?  — вру. — почему? — потому что ты мне даже не подруга, сынмин-и. — снова игольчато. и снова агрессивно. не лезь. не. в своё. дело. не делай ещё больше больнее. пожалуйста? — почему тебя так волнует? — потому что я бы хотела стать тебе… другом. если можно так сказать. хёнджун смеётся. нервно. голова всё ещё ватная, всё ещё пьяная. как-то эта информация её мозгом воспринимается слишком смешно. слишком иронично. даже как-то несерьёзно звучит. хёнджун бы сказать: «я тоже бы хотела быть твоей подругой. наверное, с курса первого». хёнджун бы кивнуть положительно головой, вслух согласиться и попытаться познакомиться заново, будто бы между ними не было этой пропасти своеобразной. хёнджун бы, но. нет. возможно, потом. но не сейчас. — а я бы не хотела, — выдыхает хёнджун резко. руки начинают дрожать, и она наспех хватает смятую пачку сигарет и выбегает из ванной, бросая следом: — сорри, мина. и хлопает дверью. гониль звонит тогда, когда хёнджун оказывается в своей квартире. получается как-то смазанно и чрезмерно спокойно ответить на все вопросы, пока не приходит уведомление о том, кто на неё подписался в твиттере. в этот же вечер она удаляет приложение вместе с инстаграмом и пытается заснуть. жаль, что даже с ватной головой получается это сделать под утро. жаль, что становится тяжело спать даже на каникулах в родном городе. зато о сынмин ходит снова по свиданиям. счастливая. с чонсу. гуляют, катаются, мёрзнут и много улыбаются. хёнджун завидует, хёнджун больно и она бы предпочитала вообще этого всего не видеть. забыть? и забыться. отпустить. попытаться наладить жизнь, как сказал гониль, и перестать ломать всем головы.  забыть бы всё это. как и сообщения, пришедшие ей в директ инстаграма того же вечера с извинениями, когда она отказала мине в дружбе.  и пройдёт неделя, две, три, а она всё не сможет их прочитать.  и в университете всех будет избегать, включая гониля, джисок-и и джуён. не сейчас. потом, может быть. но не сейчас.  сейчас — это её прерогатива. и жаль, что не всего лишь астма. было бы проще.  новый год проходит под лёгкоградусным алкоголем, голосовые гониля и печальное сынминовское: «извини меня». а хёнджун просто смешно. от боли.