Всплывая на Свет

      Хёнджин зачеркивает очередную бессмысленную линию в своем замызганном блокноте. Всё не то.       Получается либо слишком ровно, либо слишком криво. Ну и, наконец, бессмысленно. А, по скромному мнению Хвана, ещё и бесталанно. Ординаторская, где он добросовестно просиживает свой обеденный перерыв, пропахла непробиваемой авторской комбинацией крепкого быстрозаваримого кофе и антисептика. В руках — простая синяя ручка для работы, в голове — спонтанное желание изобразить откуда ни возьмись появившийся букет необычных сиреневых пушистых цветочков на подоконнике. Хёнджин не разбирается в названиях, если дело идёт о чём-то необычнее роз и тюльпанов, но эти выглядят сказочно.       В реальности, конечно. Потому что у него в блокноте получается стыдный безжизненный веник, в очередной раз напоминающий о том, зачем и почему когда-то давно его поперли из известной художественной школы, где за бесплатно готовы были терпеть только трудолюбивые ручки молодых Моне и Серафин Луи, а никак не жалкую попытку в импрессионизм с претензией на современность.       Листок с «веником» импульсивно вырывается из блокнота и летит трёхочковым в офисное ведро для мусора. Хёнджин переводит взгляд на единственную радость сегодняшнего обеда — подогретый (хотя давно снова остывший) рис с овощами и аппетитное куриное филе в панировке — самый настоящий куш в реалиях столовой напротив больницы. И, твою же мать, спасибо «венику» — аппетита, как не бывало. Просто отлично.       Дверь в преисподнюю… кхм, к пациентам, открывается, и в мир чистоты и покоя врывается Ли Минхо, заебанный, но не сломленный. Хёнджин и Минхо — судьбой сведенные вместе на первом курсе медицинского — тот, кто пошёл по стопам родителей-стоматологов за неимением собственных целей и тот, кто насмотрелся криминальных сериалов и заделался стать тем самым крутым патологоанатомом, который вскрывает трупы и раскрывает преступления.       В итоге, жизнь повернулась к ним клоунским носом вперёд, и ординатуру они закончили вместе, волей случая ступив на дорожку травматологии. В мир ожогов, сломанных рук, вывихов плеч и вырванных с корнем длинных ногтей, застрявших в дверных проёмах. В целом, Хёнджину было плевать, каким врачом какой практики становиться — ни одно направление его не привлекало даже гипотетически большими деньгами, а Минхо быстро перехотел работать с трупами, разок переночевав в морге на учебной практике и поняв, что никакого кинематографичного сотрудничества с детективами ему не видать. Решили, что уже закончат образование, ради которого столько нервных клеток было вбухано безвозвратно, только вместе — чтобы скучно не было. А тут ещё милый одногруппник Феликс, без конца пиарящий свою будущую специальность травматолога все шесть лет обучения на лечебном деле — вот они и пошли за ним, как мотыльки на свет.       И оказались после этого медицинского крестового похода все вместе в одном травматологическом отделении: Феликс, работающий с детишками, и Минхо с Хёнджином — с кем придётся.       — Нет, я в полном ахере с него, — Минхо с силой плюхается на диван и достаёт с кармана смартфон. Кивает на подоконник неправдоподобно безразлично. — Видел? Это снова тот придурок, на этот раз со сломанным мизинцем на ноге.       Так вот они, чьи цветочки стояли. Знаменитого завсегдатая, словившего краш на холодного доктора Ли.       — Согласись ты уже сходить с ним на свидание. У него уже костей не осталось, которые он не ломал, чтобы в очередной раз на тебя залипнуть. Бедный влюблённый парень.       — Костей у него не осталось, потому что глиста он неуклюжая, и его неловкие ухаживания тут не при чём, — Минхо устало потирает глаза и продолжает что-то листать в телефоне. Конечно же, перенося тему разговора со своей насущной проблемы до чего-то более безопасного. — К счастью, моя смена закончилась без особых приключений. Почти как выходной, несмотря на невзлюбленного жизнью Хан Джисона.       Хёнджин тихо смеётся и делает глоточек остывшего «три-в-одном»: и по вкусу не вкусно, и по сути не вкусно. Особенно зная, что этот вкус станет твоим спутником всю вечерне-ночную смену.       — Прости ещё раз, что сегодня тебе так рано пришлось выйти, — Ли посмотрел так жалостливо, что почти верится в его раскаяния. Но горящие счастьем глаза при надевании пальто как минимум до заката не скрыть так просто.       — Ничего. Потом отработаешь за меня.       — Конечно.       — И сходи на свидание с мистером Ханом.       — Отъебись, Джин-и, — выговаривает Минхо со слишком выразительным энтузиазмом. Уже у двери, стоя с кожаной сумкой и чёрными дорогими очками в руках, в нём просыпается совесть и желание подбодрить:       — Желаю, чтобы к тебе привезли какого-нибудь мощного качка-пациента, как ты любишь, а из проблем у него был только огромный член, которому нужно было бы срочно найти применение.       — Ещё слово, и на твоём дорогущем пальто будет красоваться огромное вонючее кофейное пятно, которое даже твои потомки не отстирают.       — Всё-всё, я ушёл.       В ординаторской снова становится тихо. Хёнджин переводит взгляд на окно ещё раз. Вдруг ведь выйдет нарисовать цветок со второго раза? Есть он уже точно не будет, а вот попробовать подойти к изображению с другой стороны…       А цветка уже и нет. Минхо забрал, всё-таки. Такой весь из себя равнодушный снежный принц, а на деле романтик, скатывающийся до сентиментального соплежуйства при виде котов, цветов и неловких щекастых парней.       Блокнот отправляется в ящик стола. Тонкий, половины листов как и не было, и пустой, как собственный желудок. Тем не менее, ни то, ни другое не хочется пополнять. После обеда работы больше бумажной. Той самой, которую всё откладываешь, пока за стопками уже не видишь пациентов, которых, как по заказу, у него и нет: детей отправляют к Феликсу, а любителей походить по лесу и насобирать клещей или приложиться к накаленной сковородке пальцами направляли к Ким Сынмину и Ян Чонину — студентам-практикантам, пусть тренируют скилл и выдержку, как говорится.       Бумажная гора была разобрана лишь на половину, как к нему стучат. После разрешения войти, в дверях появилась Шухуа, медсестра не самая ответственная, зато безоговорочная любимица каждого несчастного, попадающего сюда.       — Доктор Хван, привезли молодого парня со стадиона, подозрение на разрыв связки и перелом правой ноги, — отчиталась она чуть ли не воодушевлённо. — Нужен ваш срочный осмотр.       Хёнджин снимает очки для работы и заранее устало трёт глаза.       — Спортсмен собрал целый букет побочек слишком здорового образа жизни? — Хван передал готовую стопку документов сестре и педантично расправил замявшийся подол белого халата.       — Будьте эмпатичнее, доктор, — укоризны в словах не было, Шухуа сама и не старалась сдерживать не-к-месту смешки. — Да и вообще, того мужика с авокадо, воткнутым ножом прямо в ладонь, никто не переплюнет в желании жить здорово.       Хёнджин тихонько посмеивается, вспоминая нелёгкую смену. Правда, нелёгкую только потому, что приходилось сдерживать смех при голодном (авокадо он так и не съел, чёрт бы его побрал) и бледном от страха пациенте. Цинично, но зато такие вот кадры дают ему хоть немного сил и желания просыпаться на работу по утрам. Больше ничего и не осталось, к сожалению. Последние пару лет как.       Нерадивого спортсмена выкатили в кабинет Минхо в экстренном порядке. Он оказывается невысокого роста, хотя в ширину, распластанный на кушетке, смахивал на подержанную машину. Лицо бледное, осунувшееся, лоб в испарине — признак жара, судорожное дыхание — от изнемождения и постоянной боли.       — Сэр, вы меня слышите? Можете объяснить, что случилось?       Молодой парень его удивил. Да любой на его месте уже скулил бы на всё отделение в приступах страха, убывающего шока от происшествия и увеличивающейся пульсирующей ломоты в ноге.       А этот дурачок улыбается.       — Да ничего особенного, док, готовились к отборочным на национальные соревнования. Неудачно упал, — и кивнул обессиленно на ногу.       Сам он в длинных спортивных шортах, ногу видно хорошо. В районе колена и ниже наблюдается ярко выраженное посинение кожных покровов, припухлость.       — Какой спорт?       — Баскетбол.       Шухуа нервно и очень неэтично хохотнула, записывая показания для протокола. В целом, Хёнджин может её понять. С каких пор в профессиональный баскетбол берут Дюймовочек на протеине?       — Шевелить ногой можете?       — Не очень.       — Сейчас я потрогаю больное место, а вы расскажете мне о своих ощущениях, хорошо?       Спортсмен кивает. И впервые за всё время шипит, только пальцы Хвана аккуратно надавливают в месте ровно под коленкой.       — Будто ножом режете.       — Его уже отправляли на рентген? — Хван обращается к медсестре.       — Да, результаты должен был принести студент, который ребёнка одного до слёз довёл в первый день практики.       Значит, Ким Сынмин. И где его черти носят? На самом деле, не то, чтобы Хёнджину это даст много нового, тут всё практически прозрачно, но теории нужно подкреплять доказательствами.       Тем более это важно для спортсменов, которые хер клали на любые предостережения, если их носом не тыкнуть в неутешительный диагноз.       — Итак, мистер… — Хёнджин пробегается по полузаполненной медицинской карте, — Со Чанбин. Вы понимаете, что с баскетболом придётся завязать?       Чанбин смеётся хрипло так, через силу.       — Конечно, док. Завтра тренировку придётся пропустить.       — Нет, вы не понимаете, завязать навс…       Вовремя, как никогда, угрюмый Сынмин врывается в кабинет, откладывая уничтожение чужой мечты на несколько минут. Не больше, потому что результаты не играли в пользу бедного Со. Хван тщательно всматривался в данные диагностики.       — Мистер Со, у меня для вас две новости, плохая и чуть лучше. Какую предпочитаете услышать первой? — после уверенного «ту, что лучше», Хёнджин присаживается рядом, тщательно проговаривая слова прямо в добрые, доверительные глаза, такие неподходящие суровым образам профессиональных атлетов. — У вас разрыв передней крестообразной связки на правом колене.       Чанбин смотрит на него с самым искренним на свете «хера себе у вас хорошие новости».       — Но разрыв неполный. Мы сделаем небольшой надрез, около сантиметра, наложим шов, и связка срастётся. Как новенькая не будет, но до шести недель восстановительной терапии колено придёт в норму.       Чанбин кивает понимающе. Заметно с облегчением выдыхает.       Нужно было начинать с плохой новости, всё-таки.       — Однако, мистер Со, — голова заболела. Хван мог сколько угодно думать, что работа в медицинской сфере сделала его бесчувственным и холодным, но выносить судьбоносные новости пациентам было всё ещё до давящей мигрени трудно. — У вас перелом голеностопного сустава. Требуется проводить операцию, а именно процедуру открытой репозиции с внутренней фиксацией. Простыми словами, мы вставим в кость специальную медицинскую пластину и зафиксируем двумя винтами так, чтобы кость снова срослась.       Тяжело наблюдать за равномерно разрастающимся страхом, неверием в происходящее и сжиманием кулаков в желании проснуться. Самые страшные симптомы.       Чанбин лежит беззвучно, моргая в потолок и… с последним вздохом будто расслабляется, на лице играет странная улыбка, а с виска скатывается одинокая капелька пота.       — Ничего, док, прорвёмся. Когда будете меня резать? Родителям и друзьям успею позвонить?       Самый быстрый переход до стадии принятия на практике Хван Хёнджина.       — Успеете. Шухуа, Сынмин, начинайте готовить третью операционную для экстренного вмешательства.       Сестра и практикант кивают одновременно, оперативно покидая помещение.       — Доктор, только… а когда я смогу вернуться к тренировкам? У нас через несколько месяцев отборочные на национальный чемпионат, я не могу так ребят своих подвести, они в первом же туре пролетят без меня.       — Мистер Со, вы, кажется, не совсем понимаете. Вы больше не участвуете ни в тренировках, ни в соревнованиях. Баскетбольные матчи в вашей жизни отныне только на трибунах болельщиков и перед телевизором. Прошу прощения, я был обязан сказать вам об этом открыто. У вас десять минут на звонки близким. За вами придут, когда операционная будет готова.       Он больше не мог оставаться в этом кабинете. Дверь закрылась за Хваном под звуки раскрошившегося сердца, над которым Хёнджин занёс удар молотком.       Перед глазами мадам Чон и ещё несколько сотрудников университета искусств Чхуге. Индивидуальное задание на свободную тему. Скептицизм в глазах, презрительная усмешка в стиле «и ты думал удивлять нас этим?»       Бесталанно. Неперспективно. Слабо. Следующий, пожалуйста.       Мадам Чон виделась ему в страшных снах. Теперь и Хван станет для кого-то таким же подобием чудовища. Иронично.       После операции ему срочно нужно будет выпить, и желательно одному. Не хватало ещё разболтать в слезах кому попало.

***

      Операция прошла успешно, без осложнений. Присутствовала большая половина травматологического отделения. Хёнджин даже позволил Сынмину наложить шов на надорванную связку. При установке пластины Чонин боялся глаза открыть, и с этим ему нужно будет что-то делать, если он хочет связать свою жизнь с медициной. Но, как потом объяснили, в нём играли собственные сантименты. Чанбин был игроком его любимой команды, и Ян следил за каждым их матчем, всё повторял: «Как же так, «Сеул Тандерс» нужно будет искать нового атакующего на отборочные». Шухуа включила бодрящую музыку и пританцовывала вместе с анестезиологом Чаном, который первый сделал свою работу, и сейчас просто следил за общим состоянием Со.       В принципе, самая стандартная операция их центра.       По окончании Чанбина перевозят в палату, вкалывают обезболивающее — без него баскетболист не обойдется еще, как минимум, неделю. Ставят витаминные капельницы и оставляют отдыхать.       Хёнджин спрашивал у Шухуа о самочувствии Чанбина. Он проснулся, на слова и движения реагирует, однако организм всё ещё слаб. Помогала ему добраться до туалета: хорошо, что вовремя проходила мимо палаты, ведь этот уникум пытался подняться с кровати сам. Словила она этого бугая безмозглого прямо в предобморочном состоянии, скатывающегося по ближайшей стенке.       Утром, за час до пересменки, Шухуа заглядывает к нему в кабинет.       — В регистратуре передали, что звонили родственники нашего баскетболиста, волновались, что да как, — запрыгнула на кушетку и достала из кармана карамельную конфету, с наслаждением разворачивая фантик. — А ещё звонил тренер и друг. Он им так и не позвонил, вообще никому. Хотя вон, лежит в сознании, телефон рядом на тумбочке. Не понимаю я таких, за них волнуются, а им плевать, что кто-то, может, спать и есть сейчас не может, только думает, в порядке ли их сын-друг-муж-да хоть кто.       Конфета сердито летит в рот. А Хёнджин подрывается со своего места.       — Пойду к нему.       — Да сидел бы уже, сейчас Минхо придёт и будет ему мозги вправлять сам. А у тебя уже в мешки под глазами можно новых пациентов подселять, если места в палатах кончатся. Ты вообще ел за двойную смену хоть разок?       — Я всё-таки схожу, Шу. А ты уже можешь собираться домой, я его проконтролирую до тех пор, как Юна тебя заменит.       Шухуа разве что не подпрыгнула от счастья больше не видеть мрачное лицо Чанбина в очередной раз. Ну, хоть кому-то он поднял настроение за этот откровенно херовый, бесконечный день.       Хотелось только очистить совесть напоследок. Совсем немного.       В приёмном покое вылизано-чисто. Медикаментами особо не пахнет (либо Хёнджин просто привык), тишина гробовая, словно никакими пациентами палаты не напичканы. Чанбин находится в самой дальней из них. Сосед у него всего один — практически глухой старичок с проблемами в суставах, дремлющий чаще, чем находящийся в бодрствовании. Со Чанбин лежит с закрытыми глазами, по-детски притворяясь. Но так целеустремлённо, что даже подыграть захотелось.       На прикроватном столике остывшая каша, чай и небольшой кусочек бисквита, нетронутые с завтрака. Там же новенькая модель Самсунга, бесконечно вибрирующая от новых сообщений. Хёнджин недовольно вертит головой.       — Мистер Со, надеюсь, баскетболист из вас лучше, чем актёр, — и тут же прикусил язык. Был лучше.       Чанбин не реагировал. Ну, наверное, как он сам думал, потому что на деле челюсть уж слишком явно-ворчливо стиснулась, а брови схмурились.       — Мистер Со, — Хёнджин повторяет чуть более вымученно, перенося с края комнаты деревянный стул прямо к чужой койке и устраиваясь поудобней. — Я не детский врач, и сюсюкаться меня не учили. Не будите во мне злую собаку и прекращайте клоунаду.       — Через сколько я смогу нормально ходить? — О, чудо! Спящая красавица проснулась, но, судя по каменному лицу, не особо счастливая такому повороту.       — Месяц-полтора исправной физиотерапии — лечебной физкультуры, плановых осмотров и добросовестного исполнения всех врачебных предписаний.       Чанбин вполне сознательно кивает, что-то явно подсчитывая в голове. Видимо, это было каким-то образом связано с теми важными соревнованиями, про которые он затирал в полуживом состоянии перед операцией.       — Так, хорошо. А вернуться к тренировкам?       — Я ведь вам уже говорил, мистер Со, что вы к ним не вернётесь.       — А я знаю, что вы, врачи, всех и всегда так запугиваете, дескать карьера закончена, сиди дома, пяль в телевизор и вяжи носки на досуге, — Чанбин резко приподнимается, принимая вызывающе сидячее положение. Наверняка резкое движение отдалось болью в ноге, но натуральный адреналин заглушает боль лучше кодеина. Голос его повышался с каждым следующим словом, и у Хёнджина буквальным образом начинает закладывать уши. — Но у меня немного другая ситуация. Я не по выходным спортом занимаюсь, потому что хобби у меня подвижное. Я этим живу и зарабатываю. Да если у меня на тренировках не получается появиться хоть раз за день, меня трясет в прямом смысле слова…       Чанбин говорит с такой страстью, смотря прямиком в глаза без какого-либо стеснения, раскидывая свои огромные руки в стороны в желании выразиться особенно экспрессивно, что Хёнджин верит — Со ничуть не преувеличивает. Доктор останавливает неконтролируемый словесный поток выставленной предупреждающе рукой:       — Мистер Со…       — Господи, давайте говорить неформально, мы явно почти ровесники.       — Хорошо, Чанбин, — Хван делает акцент на имени, принимая эту игру. — Я просто хочу, чтобы до вашей головы дошла одна простая истина: если вы вернётесь в профессиональный спорт, даже после превосходно проведённой реабилитации, после которой вы будете свою ногу ощущать как новенькую, вы однажды попадёте в аналогичную ситуацию, просто потому что в спорте без травм не обойтись, не мне вам об этом рассказывать. Вам может повезти, и вы даже больше никогда не окажетесь в больнице с такими серьёзными проблемами. Но может произойти и следующая ситуация: вы получите травму, может даже не самую фатальную, совсем обиходную для спорта, но эта травма спровоцирует старую, а именно: доломает кость, которая была срощена, и дорвёт связки, которые были сшиты. Окончательно и бесповоротно, так что уже и ходить самому до туалета не получится. Так, что телевизор и вязание носочков, про которые вы говорили, на самом деле станут единственной возможной опцией для досуга, работы и чего угодно ещё, с пометочкой «на всю жизнь». Так что да, вариантов развития событий, действительно, несколько. Мне стоит рассказать про вероятность каждого из них, или сами попробуете проявить смекалку?       Чанбин молча переваривает услышанное, губы стиснуты, желваки на скулах играют, и в принципе он смотрит на Хёнджина, как на врага народа, с которым у него ещё и личные счёты. Становится почти что не по себе.       — И напоследок, — Хван встает, возвращая стул на его законное место. — Если я вас убедил — я очень рад. Только знаю, как у вас, спортом думающих, быстро мозги перестают работать и возвращаются в исходное «без спорта я умру, пойду на тренировку, ничего со мной не будет, вы, врачи, всё придумываете и преувеличивайте». Поэтому ты уж извиняй, но я предупрежу вашего тренера о твоём состоянии, и, если он, как человек умный, не хочет быть косвенно виновником чьей-то инвалидности, тебе не позволят вернуться в строй. Ну, а моя смена окончена, увидимся только послезавтра. Всего доброго, Чанбин. Хорошо подумайте этим вечером, и перезвоните родителям и друзьям, не будьте придурком.       Уже перед самым выходом из палаты Хван чувствует, как ему в затылок прилетает большой мягкий предмет: Чанбин кинул в него своей подушкой. Хёнджин улыбается, высоко оценивая этот бунтарский жест.       Ему же хуже, пусть теперь полежит так, для профилактики.

***

      Дома Хёнджин предпочитает лёгкий поп и ароматические свечи с запахами ягод. Он предпочитает потратить время на спонтанную уборку под разговорный подкаст, приготовить панкейки, не самого лучшего качества, но зато с душой. Набрать себе ванну и валяться в ней, пока кончики пальцев не превратится в скукоженные бабкины пятки. В общем и целом — не вспоминать о работе вообще. Принципиально.       Но, как назло, идиотский Со Чанбин не выходит из головы. Проникаться историями пациентов, а, тем более, испытывать жалость — самая главная ошибка, которую может допустить любой врач. Хван Хёнджин всю жизнь считал себя хладнокровной непрошибаемой скалой… которую в итоге смог пробить самовлюбленный качок, считающий себя умнее всех и наверняка попавший в книгу рекордов как самый низкорослый баскетболист на планете Земля.       Хёнджин, заэмбрионенный в своём кресле-качалке, ругающий сам себя, всё-таки берёт телефон в руки и открывает поисковик.       Как там говорил Чонин? «Сеул Тандерс»?       По запросу открывается сайт их домашней арены, адрес, социальные сети и собственно сам сайт команды. Профили каждого баскетболиста удобно расположены по возрасту, с небольшими анкетами вроде роста, веса, позиции в команде и увлечений. Они там что, типо как местные айдолы? Даже знаки зодиака подписаны. Ага, Хёнджин так и знал, что Чанбин — лев.       А ещё играет со времен школы, старше самого Хёнджина всего лишь на год — так что пусть не ждёт формальностей и тем более «хёнов» в свою сторону, вроде как всеобщий любимчик по комментариям пользователей, и вдобавок играет на уровне лучших представителей NBA.       Кривя лицо в самом безразличном выражении, Хёнджин кликает по записи трансляции прошлого года «Сеул Тандерс — Сеул Найтс, домашний матч, полуфинал», не имея ни малейшего понятия о том, что и как тут должно происходить.       Нет, конечно, он не настолько олух в баскетболе. Цель ему вполне понятна: закинуть мяч в кольцо противника. Но вот кто такие форварды, что такое слэм-данки и аллей-упы — это уж увольте. В школе они всегда устраивали голодные игры на смерть без правил, где этот устрашающий своим весом мяч мог настигнуть тебя даже в раздевалке, одарив бодрящим сотрясением головы на весь оставшийся день.       А тут у каждого ещё и своя собственная задача и позиция. Ну нахер тратить на это весь свой заслуженный выходной, у него лежит Марк Леви нечитанный и документалка про Млечный Путь на паузе в другой вкладке.       Хёнджин досматривает матч и открывает следом следующий этап соревнований. Нечего сказать, коротышка движется быстро и сконцентрировано, просчитывая ходы соперника и переигрывая чужие схемы, будто умел читать их мысли. Вся команда движется, как единый организм, общаясь чуть ли не телепатически, все десять человек. Хван думает о том, что это похоже на проведение операции: он всегда находится рядом с Шухуа, Чаном, сосредоточенными студентами, иногда Минхо — и они не то, чтобы коммуницируют вербально, все происходит само собой, слаженно и выверенно.       Тут, оказывается, примерно та же схема. Только ещё сложней, потому что приходится адаптировать стратегии под определённых соперников на ходу. В районе груди немного сдавило. Если бы он потерял Шухуа в лице своей напарницы-медсестры, как бы он справлялся во время операций? А как команда Чанбина справится, оставшись, по сути, с ампутированной конечностью прямо перед важным (а под конец третьей игры Хёнджин начал вникать в суть) чемпионатом?       Уже лежа в кровати, Хёнджин осознаёт, что судьба привела его в личный инстаграм этой самой «конечности». У него тут фотки с зала, перед, во время и после тренировок, куча закреплённых сториз с рецептами полезных блюд для поддержания формы и много-много фотографий с друзьями, в основном сокомандниками.       Пару фотографий он сохранил (потому что под ними были посты с классными сетами для тренировок дома!), и, слепым он не был, Чанбин на фотографиях был привлекательным. Такой яркой душой компании, к которой все тянутся, желая отхватить себе каплю его заряжающего настроения. И улыбался красиво. Так, что появлялось желания взяться за кисть.       Так, всё, на сегодня хватит интернетов.       На работу хотелось, как никогда ранее. Он же будет в порядке, правда? Не хотелось бы, чтобы небо теряло такую яркую звёздочку в своей коллекции. Хотелось бы увидеть её вживую, и узнать, насколько она согревает.       Работа встретила его распростёртыми объятиями и пыхтящим от злости Минхо.       — Господи, что за психа ты спас на моей смене? Неуправляемый комок нервов, мы с Юной уже подумывали налакаться медицинским спиртом из-за этого товарища.       — Ты про Чанбина? — Нет, Минхо, конечно, не любил находиться в больнице дольше положенного, но сейчас он собирался домой быстро даже по армейским стандартам. — Что он такого натворил?       Спустя пару секунд, Минхо уже стоял в пальто и заказывал такси:       — Орал на весь приёмный покой. Пытался подняться и походить по палате. Времени прошло мало после операции, ноги слабые, пару шагов, наверное, сделал, боль плюс слабость, упал, сам на себя обозлился и впал в стадию крушить-ломать.       — Сейчас, вроде, всё тихо.       — Его друзья пришли навестить, вот и подуспокоился. А так, ночью даже тебе досталось: обругивал, на чём свет стоял, что ты взял его и бросил на растерзание мне.       Пожелав удачи на смену, Минхо умотал восвояси, без остановки кому-то печатая в телефоне. А, Хёнджин… отправился в обход по пациентам, оставив дорогого баскетболиста прямо на десерт.       Даже спустя час, в палате Чанбина ещё находились гости. Хван их узнал, спасибо ночному экскурсу в мир баскетбола. Чхве Сан, защитник, харизматичный любимчик женской половины фанатов сидел на краю кушетки рядом с Юнхо — лидером команды, высоченным центровым. На пустующей кушетке рядом устроился Минги, один из форвардов, молчаливо сосредоточенный на чём-то своём. И, кого Хёнджин стопроцентно и ожидал увидеть в числе посетителей, Чон Уён — разыгрывающий, беспрецедентный и беспрекословный лучший друг Чанбина (по крайней мере, они так называют друг друга в твиттере — и да, ночью Хёнджин и там успел всё прочекать). Уён разве что на кушетку полностью сам не улёгся под чужой бок, приобнимая многострадального друга за плечи. На столике возле кушетки — куча фруктов, протеиновых коктейлей, каш, пакетик из популярной бургерной и рюкзак с, вероятно, предметами первой необходимости и вещами.       Компания явно что-то обсуждала. Ровно до того момента, как на горизонте объявился Хван, разумеется.       — А вот и мой лечащий врач, оставивший меня на растерзание этому птеродактилю — доктору Ли. Он меня чуть с ума не свёл.       — Удивительно, но он сказал мне то же самое про вас, мистер Со.       — Ой, мы же договаривались без формальностей! Все свои здесь! — было приятно наблюдать за таким Чанбином, на которого он насмотрелся в социальных сетях. Такая лёгкая социальная бабочка, успевающая заболтаться со всеми в радиусе пары километров, словно бы это пустяки. Непонятно, правда, когда Хёнджин успел стать «своим», вспоминая ситуацию, на которой они распрощались но, видимо, роль Минхо во всем этом перевоплощении была немаленькой. — Это, кстати, ребята из моей команды, пришли навестить. Народ, это вот он мне ногу подлатал.       Под общие благодарственные улюлюканья каждый поочередно пожал ему руку. Юнхо предупредил, что тренер заглянет вечером, обсудить общие моменты. Остальные принялись задавать вопросы по реабилитации, получив всё те же ответы, что и сам Чанбин пару дней назад.       — Вам придётся тренить с заменой. Возьмите Сумина, он мелкий, но толковый. Быстро приноровится. Главное не затягивать и начинать играть в новом составе уже сейчас, — Чанбин всё-таки успел свыкнуться со своей судьбой. Удивительно. — Минги-я, не сиди с такой миной, будто я умираю, пожалуйста.       — Прости, Бин-и, просто… хреново это всё. Давай, быстрее поправляйся, брат.       — Иди сюда, бугай.       Бугай, похожий сейчас на огромную милую принцессу, с разбегу уткнулся с плечо товарища с такой преданностью, что неизвестно, как тайно романтичная душа Хвана смогла это пережить. Более того, когда вся остальная команда притиснулась с ним, крепко коллективно обнявшись под громкое «Seoul Thunders destroy the Disasters», которое в начале каждого матча проходилось по его рукам градом мурашек, а потом и более тихое «Наш Бин-и со всем справится! Вместе мы справимся, ребята», хотелось просто провалиться под землю, и там и остаться.       Потому что… Да, Бин-и наверняка справится. Только вот в команде они играть больше не будут. Пока что кто-то это понимает чуть больше — молчаливый бледный Минги, кто-то не до конца, веря лишь во временные трудности. Но итог будет один: Чанбину придётся покинуть игру.       После душетрепещущих обниманий ребята уходят, обещаясь приходить посменно чуть ли не каждый день, бдить его самочувствие и вправлять мозги, если от врачей снова будут поступать жалобы.       Хван уточняет о самочувствии и болезненных ощущениях в своё отсутствие. Кодеин по расписанию делал своё дело — сильного дискомфорта у пациента не наблюдалось. Температура чуть выше нормы, завтрак был съеден в полном объёме (аппетит появился), остальные пациенты также пребывают в удовлетворительном состоянии, так что:       — Чанбин, не желаете прогуляться по внутреннему дворику больницы? Погода отличная, и вам был бы полезен свежий воздух.       Чанбин от воодушевления чуть не подпрыгивает, решив, видимо, что гулять он будет на двух своих, даже на секунду не засомневавшись, как это, если ему на пару десятков шагов до санузла нужны костыли.       Уже в небольшом закрытом парке, Чанбин, усевшись по категорическому требованию на кресло-каталку, излучал намного меньший энтузиазм. На улице и впрямь сказочно хорошо. Сад убранный, пациентов мало, большинство обычно выходит ближе к вечеру, и цветы пахнут очаровательно, доживающие последние дни своего цветения, и поэтому выкачивающие из себя все яркие краски до последней капельки. Хёнджин выбрал место у своего любимого цветника: завораживающего покрывала с анемонами цвета морской глубины. Цветник обрамлял мраморный садовый фонтанчик со статуей улыбчивого ангела, загадочно переливающего бесконечную воду из своего кувшина. Интересно, насколько будет странно, если Хёнджин сейчас достанет блокнот и попробует набросать скетч?       — Наконец-то я чувствую на себе солнечные лучи. Сразу чувствуешь, как тебя пропитывает витамин D, — получая в ответ лишь незамысловатое «рад, что ты доволен» и подозрительные сомнения при копошении Хёнджина во внутреннем кармане халата, Чанбин доволен не был. — Что ты там суетишься, показывай, что хотел.       Хван аж фыркнул от такой дерзкой фамильярности, но… наверное, ему даже нравилось где-то глубоко в душе. Словно они были хорошими старыми приятелями.       — Я не показать хотел, — из кармана появляются блокнот с ручкой, Чанбин на них таращится слишком заинтересовано. — Набросать цветы. Хотя бы попробовать. Вдруг получится.       — Ты рисуешь? — в вопросе ни капли насмешки, чистое любопытство. Хёнджин выводит первую линию, выбирая цветок прямиком на уровне ног Чанбина.       — Когда-то пытался заниматься профессионально, даже поступить хотел на профильное направление в университет.       Чанбин заинтересованно кивает, молчаливо прося продолжить.       — Не прошёл вступительные, решил пойти по семейной дорожке рода врачей, — опуская взгляд на рисунок, Хван достает и ластик, стирает кривые наметки для лепестков. Обычно громкий собеседник какое-то время молчит.       — Да уж, дружище. Ты влип даже хуже, чем я.       — Почему это? — Хван поднимает глаза, по грустному веселящиеся, не переставая по наитию чёркать.       — Да потому что сдался, когда один раз не получилось, и пошёл путём, который не нравился, ведь так проще.       — Но мне нравится помогать людям.       — А мне нравится хоряги женских к-поп групп разучивать, но я же не собираюсь становится айдолом. Сечёшь?       — Я просто… все силы отдал, чтобы поступить туда. Читал, подбирал цвета, руку набивал на собственный стиль, который, как я думал, сможет окликнуться в их душах чем-то особенным. В итоге мне не просто отказывают: это не про то, что я не подхожу под концепт их факультета, и мне нужно податься куда-то ещё, это было указание на полную безнадёжность.       Да, пришлось рассказать всю ситуацию, покуда Чанбин уже не мог успокоиться. Спрашивал каждую мелочь от «что рисовал?», «что сказали?» и «как сказали?», до:       — Блять, а нахер их послать с их сраным мнением ты не мог? Ты вот вроде умный, но даже если и был не самым смышлёным в старшей школе, то хоть со временем до тебя же должно было дойти, что тебя просто загасили? Покажи мне свои рисунки.       — Всё, что есть — дома.       — Но ты же рисуешь сейчас.       Хёнджин опустил глаза. Набросок на удивление получился… даже неплохим. На первый взгляд. В одном месте будто не дожал ручкой, и теней не хватает, если уж начистоту. Но этот анемон выглядит даже более законченным, чем всё, чем он перебивался последние пару лет. Хёнджин передал собеседнику блокнот:       — И это ты нарисовал за десять минут простой шариковой ручкой, половину времени при этом даже не смотря на листок?       — Не очень, да?       — Нет, всё-таки ты не такой сообразительный, как я думал.       Смешно, правда. Вот Хёнджин и смеётся. Горько, правда, и немного с истеричными нотками, но вполне искренне.       — Это красиво, Хёнджин. Очень красиво, хотя я и не такой уж эстет, если не заметил. И я бы хотел глянуть на остальные твои рисунки когда-нибудь. И ещё, — Чанбин неловким движением еле подъехал на коляске к Хвану, сгорбившемуся на лавке перед ярко-синими цветами. — если бы я принимал близко к сердцу каждое «куда ты, карлик, прёшь в баскетбол», «если я случайно задавлю тебя на поле, ты не серчай, я просто под ноги не смотрю» и «как можно было не попасть в кольцо с этого расстояния, у тебя глаза косят?», я бы не то, что мяч в руки никогда больше не взял, а просто пошёл бы и скинулся с ближайшей крыши. Нужно слушать почаще именно себя. Ну и людей, которые не говна и палок тебе желают и критикуют за твоё существование, а мотивируют становиться лучше и идти вперёд, гордо таща амбиции впереди даже собственной самооценки, — и резко останавливается, смотря на одиноко скатывающуюся по бледной скуле слезу, совершенно душераздирающую.       — Где же ты раньше был, Со Чанбин? — слеза пропадает за манжетом медицинского халата. На плече все ещё покоится чужая рука, и в таких невинных полуобъятиях Хёнджин впервые за долгое время ощущает безопасность и уют родного дома.       — Рвал стадионы, пока ты рвал конспекты по фармакологии, — и в саду наконец-то звучит искренний смех без примеси горечи где-то на периферии. — Так что, привезешь мне свои старые рисунки? Хочу полюбоваться. И ещё латте с солёной карамелью и круассан с шоколадной начинкой — это твой мне подарок за бесплатный сеанс у психолога.       Хёнджину кажется, что это будет его самым лучшим вложением. По окончании смены они не то, чтобы много разговаривали — как-никак у Хвана работа, и вечно скидывать её на Сынмина и Чонина не то, чтобы профессионально. Хёнджин общается с тренером Бина — мистером Паком: мужик оказывается толковый, так что и объяснять особо не нужно, почему команде стоит задумываться о поиске нового атакующего. Повеселевшая Шухуа под конец смены заходит в ординаторскую необычно бодрая для человека её профессии, и рассказывает, как «тот самый баскетболист» сейчас заставлял старичка-своего соседа по палате играть с ним в Гонги . И в итоге проиграл дедуле все сыгранные партии. Хёнджину кажется, что он никогда раньше не встречал таких людей. Ну, чтобы был, прям как тот самый — самый лучший персонаж любимого сериала, который и на путь истинный поставит, и развеселит, и к победе пинками затолкает. Много говорит, при этом не раздражая, громкий — но это даже придаёт шарма, а не желания заткнуть чужой рот салфеткой.       А, может быть, так кажется только Хёнджину, и тогда у него большие проблемы.       Дома ему пишет Чанбин, прямиком со своего звёздного инстаграма, так что в полудрёме Хвану даже кажется, что у него развиваются галлюцинации на почве постоянных мыслей о Со и его словах насчёт рисунков. Но Чанбин пишет вполне себе реально, смешно-умилительно-заигрывающими «Привет? Не спишь?» и просит рассказать ему что-нибудь интересное.       Хёнджин рассказывает, как он посмотрел более десятка матчей «Сеул Тандерс», и не понимает, как он не попал к нему в больницу раньше. Чанбин записывает ему аудио, где он только смеётся и пищит от радости. Потом он подписывается на чужой полупустой аккаунт и зовет его на свидание, как только сможет нормально хотя бы ходить. Вот Хёнджин не уверен, что он сможет нормально ходить после таких заявлений. И как же хорошо, что его дрожащие пальцы, набирающие робкое «я не против» в ответ не видит никто. Он засыпает под глупые reels, что ему кидает новоиспечённый подписчик и чуть-чуть бесится, замечая, что всё время с его губ не сходила дурацкая улыбка.

***

      — Джин-и, это просто… восхитительные рисунки, — они снова во внутреннем дворике больницы, рядом с теми же цветами, удивительно стойкими на чуть более прохладный ветер. С одной лишь разницей — Чанбин теперь может передвигаться сам, с помощью костылей. Он листает школьный альбом Хвана с таким трепетом, словно чарующую драгоценность. В общей сложности там цветы, пейзажи, натюрморты. Портреты реже, но люди его и вдохновляли не часто. — Я не понимаю, как ты… мог так легко поверить в то, что это плохо?       — Когда тебе говорят то, как ты сам считаешь, остаётся только согласиться.       — Я не понимаю. Это достойно выставок, признания лучших галерей. Никак не самого дальнего угла рабочего стола.       — Хочешь я подарю его тебе? Тогда он будет пылиться у тебя, — Хёнджин нежно улыбается. Конечно, ему приятны чужие комплименты, которые он особо-то никогда и не получал на свои работы. Особенно его сердце трепещет на твёрдое «а вот и заберу» и прижатый к чужой широкой груди бумажный альбом на поломанной пружинке. — Ты говорил с тренером?       — Да, он приходил вчера. Обсуждали вместе, кем меня можно заменить. Я лично думаю о Сумине или Минджэ — они молодые, в них энтузиазма столько, что я со своими дураками могу только нервно покуривать в сторонке. Хорошая замена меня будет, если они успеют найти общий язык и сыграться.       — Ты уже принял, что тебе придётся уйти с команды? — показалось, что порывы ветра стали ещё сильнее.       — Бывших спортсменов не бывает, Джин-и. Но да, я уже видел готовящийся пост для нашего сайта о моей травме и уходе из команды. Уже вижу кучу грустных чёрно-белых эдитов от фанатов, где со мной прощаются, будто я попал в аварию или отошёл в мир иной.       Со вроде бы и говорил об этом так повседневно, словно его ничего не волновало, но Хёнджин видел, как меняется лицо Бина, когда он думает о своей команде. Он буквально мог разглядеть в чужих глазах желание сейчас быть в совершенно другом месте. Думать о совершенно других вещах. И голос его менялся — из него пропадали эмоции.       — Пойдешь со мной на отборочные зрителем? Отхапаем себе самые лучшие места, не зря же я пахал на эту организацию столько лет.       — Ты мне ещё свидание обещал.       Захотелось провалиться сквозь землю. И. Зачем. Он. Это. Сказал?       Ещё и это лицо Чанбина, будто он сейчас прыгнет и съест его. Нет, на сегодня хватит свежего воздуха. Хван ретируется немедленно: и, к счастью, бегает он быстрее, чем атлеты на костылях.       Чанбина выписывают через день, назначая ежедневные сеансы физиотерапии, в то же время баскетбольная ассоциация делает заявление о его состоянии здоровья. Может, дело в том, что Хёнджин слишком сильно погряз в это спортивное болото, но ощущение, будто всё новости пестрят только об этом. Теории заговора «Падение атакующего Со было спланировано» и «это не случайность, а покушение прямо перед чемпионатом». Неожиданная травля Юнхо — «Что это за лидер, что не смог уследить?» и даже Уёна — «Такие друзья на публику, а сам отмалчивается о произошедшем». Хёнджин не думал, что мог так ненавидеть людей.       Он пишет Чанбину, предлагая приехать. В ответ ему присылают адрес — квартира в дорогущем соседнем районе, и Хёнджин берёт такси.       Квартира у Чанбина… не такая, какой себе представлял Хван. Она чистая, без турников и гантелей, разбросанных по квартире вместо грязных носков. Ничего лишнего, довольно минималистично и невычурно-дорого. Белые стены, многофункциональная кухня, кровать размером будто человек на пятерых, диван и то больше, огромная плазма с приставкой и стенд со спортивными трофеями и медалями. Хёнджин сидит за барной стойкой и пролистывает бесконечные хейт-твиты, пока Чанбин с совсем осунувшимся лицом пытается заварить им зелёный чай.       — Одного не пойму, какого хрена попали под раздачу мои парни, когда облажался во всей ситуации только я. Поливали бы говном меня, я сорвал подготовку к национальным, при чём тут они то?       — Люди всегда будут искать виноватых, а тут такой инфоповод с кучей вытекающих, — они перемещаются на диван. На телевизоре беззвучно молодая женщина вещает сводку новостей прошедшей недели. — Тем более, допустим те, кто фанатели только по тебе. Тебя боготворят, и ты в их глазах бедная жертва, а за своего кумира нужно найти виноватого и покарать. За тебя просто сильно волнуются, нужно переждать, и все подуспокоятся.       — Не нужны мне нахуй такие фанаты, которые будут срать мою семью за меня, — бубнит гневно Бин и откидывается по спинке дивана, почти пропадая в обивке.       Чайник подаёт сигнал о готовности, и Хван решает взять задачу сервировки на себя. Разливает чай по сервизу, в любом другом доме которым бы пользовались только по праздникам, ставит на поднос тарелочки с печеньем и орешками в шоколаде. Глаза падают на холодильник, и Хёнджин замирает.       Его школьный эскиз с красной розой в стеклянной вазочке, написанный в тёмных тонах масляными красками, прикреплен за краешек листа магнитом с Японии прямо по центру холодильника. Хван проходит пальцами по холсту. Он уже и позабыл, что когда-то мог рисовать так. И как он мог думать, что это некрасиво?       — Чего там застрял? — доносится с гостиной.       — У тебя на кухне мой рисунок висит с альбома, который я тебе отдал, — Хёнджин садится на диван, непонятно как до него добираясь, потому что голова кружится так переполняюще.       — Да, я вчера ещё заказал набор разных рамочек, они на меня со всех углов комнат смотреть будут.       — Почему? — почему Чанбин всегда вызывает в нём столько эмоций, почему он так относится к его работам, почему Хвану хочется разрыдаться от бесконечной благодарности и признания одному единственному человеку, который видит в его рисунках то, что сам Хёнджин уже давно потерял.       — Потому что их создатель не видит в них то, что вижу я. И не ценит так, как буду делать я, — совсем трепетно он собирает на подушечках пальцев чужие горячие слезинки. — Позволишь тебя поцеловать?       Хёнджин тянется к чужим горячим губам первым, мгновенно ощущая, как его притягивают ближе по талии, перетягивают к себе на колени и, аккуратно зарываясь в тёмные волосы, сбрасывают с них небольшую резинку. Чанбин целует нежно, смакуя каждый сбитый выдох и дрожь от прикосновения к шее и бёдрам. Хочется чувствовать ещё ярче, и Хван, не соображая совсем, притирается на чужих коленях ближе, ему нравится слышать резкое учащение чужого дыхание, ему нравится прикусывать проколотую мочку уха и ловить на себе взгляды безумного обожания.       Ему нравится опускаться перед ним на колени, по жестокому медленно снимать брюки и нижнее бельё с больших и сильных бёдер. Нравится вызывать низкие стоны, когда он начинает медленно, размазывая слюну, двигаться по длине чужого члена и смотреть в затуманенные глаза беспрерывно, напитываясь чужим желанием больше, чем собственным, упиваясь вожделением в каждом мокром звуке.       В тот вечер они не заходят дальше, останавливаясь на поцелуях и помощи друг другу. Ночью Хёнджин старается как можно осторожней выйти из медвежьих объятий Бина, выходит в гостиную и с помощью фонарика на телефоне находит свой школьный альбом с парой вырванных листов. Ещё через несколько минут он снова включает телефон и находит онлайн-магазин с товарами для художников, делая целую кучу спонтанных заказов, от кистей разных размеров до десятка тюбиков масел, темперы и акрила, не чувствуя и капли сожаления на следующий день, когда ему приносят ароматный американо, робкий поцелуй и вызывают такси до работы.

***

      Следующие несколько дней видеться не получается. Сразу после утренних физио Чанбин уезжает на стадион, клянясь бледнеющему Хёнджину всем, что у него есть, что он туда ездит не тренироваться или играть. Но расскажет всё только позже, устраивая подозрительный марафон загадок.       И в один день, когда до конца смены остаётся десять минут, Чанбин ему звонит.       — Самый лучший и красивый врач на планете уже закончил работу?       — Ты про своего любимого врача Ли Минхо? Так он ещё даже не начинал, скоро будет.       — Так, быстрее выходи, я на машине у главного входа, упаси боже сейчас попасться ему на глаза.       Белоснежный Хёндай Генезис (Чанбин не мог не отдать дань Родине при выборе марки) сверкал чистотой и люксом так ярко, что Хёнджину казалось, будто его врачебный халат не может похвастаться такой белизной. И сам он совсем не вяжется с этой слишком дорогой машиной. Но, говоря откровенно — Чанбин с ней не вязался тоже. Деньгами он никогда при нём не кичился, одевался абсолютно среднестатистически — забыть о положении звёздного спортсмена было довольно легко.       — Ты что задумал, Бин? — Хван уселся на пассажирское сидение, сразу пытаясь подрубить свою музыку с телефона.       — Мы едем на свидание. Договаривались же.       Машина двинулась в путь, и Хёнджин должен отдать должное — Бин водит приятно аккуратно.       — Как-то будто бы уже поздновато у нас для романтических свиданий.       — С чего бы это? Для них и после пятидесяти лет брака не поздно. Дай мне свою руку, — столкнувшись с вопросительно поднятой бровью, он коротко, почти стеснительно смеется. — Я вожу одной рукой, а второй слишком одиноко и тоже хочется что-нибудь держать. Некомфортно, в общем.       Позволив себе немного повредничать, Хван всё же устраивает свою руку в чужой, стараясь контролировать покраснение собственных щёк и переполняющее тепло внутри.       — Мне есть, что тебе рассказать, это очень важно. А ещё мы едем тебя кормить.       — То, что ты собираешься рассказать, как-то связано с тем, что ты каждый день ездишь на стадион?       — М-м, нет, не с этим. Об этом пока рановато, — Чанбин подмигнул ему хитро. И заметил недовольное лицо. — Дуй губки сколько хочешь, ты же знаешь, что мне это даже нравится.       Понятно, можно даже не пытаться давить на жалость своим видом, этот дурак только умиляться будет.       Кофейня, в которую они заглядывают, оказывается очень уютной и просторной. День будний, людей совсем немного, и Хёнджин позволяет себе заказать пасту и стейк средней прожарки. Чанбин, что кажется просто немыслимым, берет себе только кофе и десерт.       Как только официантка уходит с заказом, Чанбин лезет в телефон и что-то быстро набирает. И передаёт телефон в руки Хвана, тщательно пытаясь проследить реакцию.       На экране в минималистическом формате всплывает небольшая реклама с официального сайта Национального музея современного искусства:

НОВЫЕ ГРАНИ СОВРЕМЕННОГО ИСКУССТВА: ВПЕРВЫЕ ЛЮБОЙ ПОЛУЧИТ ВОЗМОЖНОСТЬ ПОКАЗАТЬ СЕБЯ МИРУ Отправляй на почту свою анкету и фотографию собственного творения — проходи отборочный тур нашей комиссии — заставляй людей восхищаться

      И много-много информации с датами на подачи заявок, времени проверки работ приёмной комиссии, номер телефона, по которому с вами свяжутся, если вас примут участником выставки и много слов о том, что художественная работа может быть абсолютно любой — от картины, до скульптуры, до граффити. Слоган выставки: Find your Light — а дальше уже всё в руках самих артистов.       — Бин, я не буду в этом участвовать, — он отодвигает телефон обратно владельцу. Ему его, конечно, настырно суют обратно.       — Почему? Это же отличный шанс заявить о себе и своём видении мира.       — Ничего не выйдет. Там таких, как я, желающих, будет миллион и больше, а на выставку пойдёт не больше сотни работ. И я точно не окажусь среди них.       И в Чанбине снова просыпается злобный громкоговоритель:       — Не окажешься — ну и ладно, пройдёт ещё один конкурс, и тебя заметят там. Хёнджин, прекращай себя недооценивать и жалеть, невозможно нравиться абсолютно всем и вся. Чем раньше ты это поймешь, тем быстрее выгрызешь себе дорогу к тому, о чём всегда мечтал!       Официант тихонечко приносит заказ, чуть не роняя чашки с кофе в попытках увернуться от летящих в экспрессии чанбиновских рук.       — Окончание приёма заявок послезавтра. Я даже если решусь, ничего красивого придумать не смогу и изобразить не успею.       — Ты же у меня смышлёный, да и я какой умненький тебе достался, что-нибудь придумаем. У меня воображение богатое, я тебе идей нагенерирую на отдельную выставку имени тебя.       — Хм-м… — Хёнджин снова открывает новость. Переводит взгляд на Чанбина и обратно. — Слоган выставки «find your light».       — «Найди свой свет», даже я со своим легендарным английским перевёл.       — Я знаю перевод, дурень. Я же уже нашёл свой свет, — и многозначно смотрит в округлившиеся глаза напротив. — Фу, зачем я это сказал, получилось слишком слащаво, ещё и самолюбие твоё потешил и так чрезмерное.       Как же хорошо, что они сейчас в общественном месте, и Бин не полезет его зажимать.       — Так и что, если я твой свет, ты… хочешь изобразить меня?       — Нет, конечно, так я ни за что не выиграю место на выставке.       — Ну спасибо большое.       Хёнджин прыскает от смеха прямиком в чашку с кофе (спасибо, что носом не пошло), и с нежностью умиляется наигранности в обиде Бина:       — Не выиграю, потому что это слишком просто. Банально как-то, — его глаза по-лисьи сверкнули, и он продолжил мечтательно: — Но что, если… изобразить на тебе.       Вместо более-менее внятной реакции на свою внезапную идею Хёнджин получает лишь продолжительное «эээ» и заторможено крутящиеся шестерёнки в чужой голове, так что со снисходительным вздохом приходится объяснять доходчивее:       — Боди-арт, Бин-и. Рисунок на теле. Твоём. Сегодня у меня.       — Не-не, ты, по-моему, перепутал…       — Ничего я не перепутал. Ты, — Хван показательно направил на него грозный указательный палец, — обещал мне помогать, и сам надоумил на участие в конкурсе. Значит тебе и быть мне и холстом, и вдохновением. Доедай уже свой брауни, у меня в голове появилась идея, которую я хочу на тебе изобразить.       Чанбин перепугано глотает оставшиеся кусочки шоколадного бисквита и поднимает руку при виде официанта с просьбой вынести им счёт.       — Впервые в жизни понял значение поговорки про «благие намерения» и «дорожку в ад».       — Ещё и не такое поймешь сегодня, мой дорогой Бин-и. Поверь, если я загорелся идеей, ты сгоришь вместе со мной.       И, господи, как же он счастлив чувствовать тот же огонь в сердце, что играл в нём давным-давно, когда он писал картину для поступления в вуз.

***

      — А боди-арт разве не на лице рисуют? Ну, как детей в парках разукрашивают? В смысле раздевайся до трусов?!       Хёнджин вдруг осознает, что он впервые видит Чанбина в своём доме. По дороге они заезжают в художественный магазин и закупают целый ящик специального акрила всех имеющихся сине-голубых оттенков. Он подключает к колонке шум моря и умиротворённо вслушивается первые несколько минут, следя за раздевающимся Чанбином. Пронзительным взглядом цепляет каждую перекатывающуюся мышцу на руках и груди.       Он открывает все купленные краски и начинает смешивать, надеясь быстро получить оттенок, застрявший в его голове. Желание искупить жестокие слова, неожиданная прогулка по саду, первое откровение — завораживающие цветы, перебегающие на страницы блокнота. Анемоны цвета моря, накрывающие высокой волной. Мрачный, этот цвет теперь ассоциировался у него со светом.       Хёнджин всегда любил этот оттенок, он простой и понятный всем, одновременно с этим хранящий силу и уверенность, таинственность и открытость, прямолинейность. Чанбин был похож на море, если разобраться. Он был похож на цветы, рядом с которыми сидел и поддерживал беседу, пока Хёнджин выводил мягкие линии. Помог вынырнуть на свет, и сам же стал им. Светом, что даёт надежду вынырнуть за ним из глубин.       Краски сошлись в нужном тоне идеально.       — И что мне нужно делать? — Бин посматривал на него неловко, присев неуклюже на выставленный специально стул («для пыток», как он нервно пошутил).       — Перестать нервничать, для начала, — Хёнджин сосредотачивается, полностью уходя в работу, хотя в любое другое время он бы точно не упустил возможности подшутить над этим растяпой. Он включает плейлист, на скорую руку состряпанный в небольшой пробке по пути домой и закатывает рукава рубашки. — Попробуй расслабиться.       Захватив кистью немного краски, Хёнджин гладко ведёт вдоль ключицы. Оливковая кожа под краской покрывается небольшими мурашками. Бин опускает глаза, тёмная челка падает на глаза, и свободной рукой Хёнджин поднимает его за подбородок, беззвучно прося не опускать взгляда. Поправляет упавшие на глаза волосы и чувствует, как чужая щека ласково льнёт ближе к прикосновениям. Чувствует на ладони палящие нежные поцелуи, пробирающие до вен.       — Хочешь усложнить мне работу?       — Всего лишь разбавить её вдохновляющим интерактивом.       — Пока что я вдохновляюсь только на то, чтобы послать всё к чёрту, оседлать тебя и закусать всю шею, пока ты несёшь меня на кровать.       — Зачем так категорично выбирать что-то одно, когда можно совместить? — Чанбин тянется чуть вперёд, а Хван понимает слишком медленно, что пальцы его тянутся к палитре с красками, проходятся по идеальному сочетанию и безжалостно проходятся по его щеке. Чанбин чуть не падает со стула, то ли от смеха, то ли от того, как его старается повалить разбушевавшееся существо с выпученными от злости глазами и видимым паром из носа.       Но Чанбин уже не может перестать заливисто смеяться, в какой-то восторженной горячке действительно хватая визжащего от неожиданности художника под бёдра и закручивая его вокруг себя под сменившуюся, до соплей романтичную медленную песню.       В голову врезается идея:       — Ты прав. Нахер кисти, — он оставляет последние штрихи ей на предплечьях, выводя линии абстрактного побережья. — Подай мне палитру и неси на кровать.       — Мне нравится, когда ты решаешь командовать, мой дорогой доктор.       Кровать продавливается под их телами, обволакивая бережно сплетенные воедино тела. Чанбин беззастенчиво борется с чужой рубашкой, больше не белоснежной, в таких же голубых невежественных разводах, сдирает её с обожанием, восхищением разглядывая чужое тело, вцеловываясь в плечи, грудь, торс, оставляя новые оттенки фиолетового на живом холсте.       Бин чувствует, как чужие ноги оплетают его бедра, руки ходят по груди, оставляя… новые мазки. Хёнджин рисовал не глядя, прямо как тогда в саду. И сейчас у него на это была веская причина — глаза были закатаны от удовольствия.       — Открой ящик и… — Хван говорил сбивчиво, почти неразборчиво, с трудом думая о чём-то кроме рук, сдирающих с него брюки. — И сделай то, что хотел в своей квартире, когда я впервые приехал к тебе.       — О, Джинни, — небольшой тюбик и пачка презервативов быстро оказываются в его руках. — Ты даже не представляешь, насколько раньше того дня я хотел это сделать.       Он растягивает нежно, чувственно, словно музыкой наслаждаясь переплетением мокрых звуков с тихими стонами. Чанбин ощущает, как чужие длинные пальцы продолжают кружить по его груди, спускаясь ниже, раскрашивая узоры, как благоволит душа. Хёнджин ощущает, как чужие пальцы дразняще толкаются в него, выбивая из лёгких последние крупицы воздуха.       — Мой художник сам выглядит как произведение искусства сейчас, так разве бывает?       Хёнджин ластится, чувствует, как чужие пальцы выходят, и сосредотачивает расплывшийся взгляд на своём партнёре. Соблазнительно улыбаясь, притягивает ладонями раскалённое лицо ближе к себе и, глядя в глаза неотрывно, спускается к шее, голодно размазывая по ней остатки краски, впечатывая её почти ногтями, добавляя коже лёгкой красноты.       Взгляд Со мутнеет за секунды, руки притягивают к себе мягкое тело мёртвой хваткой и заставляют Хёнджина отвечать на этот взгляд зачарованно, не смея отводить глаз, не смея больше отвлекаться ни на что, кроме их общего момента.       Чанбин влюблён, и он показывает это всем своим существом. Он входит в Хёнджина медленно, позволяя привыкнуть, следит за каждым выражением Хёнджина, считывает его эмоции, словно мысли слышит, и двигается ровно так, как нужно Хвану, ускоряется и замедляет темп, управляя чужим удовольствием, зная лучше, чем его обладатель.       Хёнджин никогда не издавал так много звуков во время близости со своими партнёрами. А знал ли он вообще когда-либо, как ощущается привязанность и страсть до встречи с Со Чанбином? Ответом были ему проходящие холодком мурашки, когда до его ушей доходили трепетным шёпотом слова-признания в влечении, влюблённости, обожании.       — Ты идеален. Я как будто… во сне нахожусь. Слишком хорошо с тобой. Неправдоподобно хорошо, — Чанбин ускорился вновь, подбрасывая бёдра Хвана выше, усиливая давление, доводя до бессознательного исступления словами, толчками, своим растрепанными кучерявыми волосами, скатывающимся по вискам капелькам пота, немного размазывающим почти готовую картину.       — Я больше не вытерплю, слишком, — интересно, Чанбин понимал хотя бы крупицу его неразборчивых полу-стонов? — Я сейчас…       Хван изливается на грудь, так и не прикоснувшись к себе за всё время, пытается отдышаться хоть немного, пока Бин вбивается в него до собственного конца, изливаясь на чужой живот. Громко падает рядом, наплевав на беспорядок, пристраивается у бока Хёнджина и обхватывает его полностью руками и ногами, будто тот может убежать.       И Хёнджин смотрит на этого влюблённого дурачка с глазами-сердечками, устремлёнными только на него, такого всего сине-голубо-фиолетового, с краской даже в волосах, и понимает, как собственная душа сжмается и.. отчищается от тьмы, сомнений, боязни неудач, потому что вот — рядом с ним лежит неиссякаемый, самый яркий на свете маяк.       — Хах, смотри, — Чанбин гордо показывает на живот Хёнджина. — Я, получается, тоже своего рода художник.       Живот, с засыхающей на нём спермой. Хёнджин считает, что это достойная причина ударить локтем ему в бок и вызвать этим поток ругательных возмущений.       — Блять, ты испортил самый романтичный момент в моей жизни, засранец! Я сваливаю, — вырваться из рук раненого оказывается довольно просто. — Я в душ.       — Я с тобой!       — Ещё чего! Ты забыл, чем мы тут занимались? — Чанбин смотрит на него дурацким таким взглядом.       — Ну, секс…       — Творчеством, — перекрикивает Хёнджин. — Творчеством во имя современного искусства. Сиди и ничего не трогай. Я приведу себя в порядок, доработаю на тебе пару штрихов и сделаем окончательные фотографии на конкурс.       Уже у двери в ванную его снова окликают. Насущным вопросом:       — Так мы вместе? Просто, на всякий проясняю, я не хочу быть напарником по творческим идеям или что-то типа того, где мы трахаемся только ради вдохновения на конкурсы… эй, прекращай ржать!       — «Напарник по творческим идеям» — я сейчас умру, — а выглядело и правда так, Хван чуть ли не задыхался от смеха. — Представлю тебя так своим родителям, никак иначе.       А вот Чанбину смешно не было.       — Бин-и, мы вместе. Не смотри на меня таким серьёзным лицом после шутки про сперму, пожалуйста, у меня это вызывает когнитивный диссонанс.       Хван закрывает двери ванной, наконец-то. И последняя улыбка, которую он увидел на дорогом сердцу лице — она грела ярче огня.

***

      На стадионе шумно так, что уши закладывает, и, если честно, с экрана ноутбука смотреть матчи оказывается в разы комфортней. Но он не мог пропустить квалификационный матч Сеул Тандерс, к которому они так усердно готовились с уже молодым Чхве Сумином в роли атакующего. Еще до начала они пробрались в раздевалку команды, где даже Хёнджину перепали бесконечные обжимания Уёна и Ёнджуна, будто он их старый друг.       Все баскетболисты на взводе, это видно. Может, только Юнхо спокоен. Тренер даёт напутствующую речь, ещё раз напоминает про стандартные фишки некоторых соперников. Обсуждается план на первый тайм.       — Предай нам сил с трибун, Бин-и! — Юнхо подзывает его в общие обнимания, в которые Чанбин влетает, как влитой. Они сцепляются в ту самую стойку, что так хорошо помнил Хван с трансляций и горланят самое эмоциональное «Seoul Thunders destroy the Disasters». Хёнджин понимает, какой смысл в кричалку был вложен в этот раз. Для Бина он был последним. — Давайте, ребята, мы справимся. Чтобы Со не было стыдно на вип рядах перед своим ненаглядным врачом!       Покидают раздевалку примерно под такие же королевские овации, под какие появлялись, и Хёнджин идёт прямиком в сторону выхода к зрительским местам, когда Чанбин его останавливает:       — Перед игрой я хотел тебе ещё кое-что показать.       Они идут на другую сторону трибун: места для детей, совсем юных баскетболистов, которые обучались в баскетбольной организации Чанбина:       — Видишь десятерых спиногрызов, второй ряд? Им лет каждому по девять, я тоже примерно в такое время пошёл в спорт, сюда же. И сидел на первом в жизни матче, пуская слюни счастья на своих кумиров и еле сдерживая слёзы просто от переизбытка эмоций. Представляя, что вот, я буду таким же, когда вырасту.       — Это так здорово. Найти то, чем ты хочешь жить, в таком юном возрасте. И целенаправленно идти к этому всю жизнь, без сожалений.       — Да и… помнишь, я пропадал на стадионе после операции, и тебе не говорил причины? — Хёнджин кивает. — Так вот, я вёл переговоры с тренером, руководителями нашей компании, и… я буду их тренером, официально. Вот этих влюблённых в баскетбол, мечтающих играть малявок. Буду их самым основам учить, нянчиться, практически как родитель, потому что они большую часть времени именно тут проводить и будут.       В сердце такое тепло разгорелось, безграничная гордость и... наверное, любовь, хотя Хёнджин и не привык давать такие серьёзные определения своим чувствам. Он любил родителей, свою собачку Кками, живущую с ними, смешную Шухуа и честного Минхо. Но то, что он стал испытывать к Чанбину, проявилось в совсем другой реальности, о которой Хёнджин, оказывается, ничего не знал. Будто бы простого слова «любовь» было мало для описания всего, чем для него стал бывший баскетболист.       — Чанбин, это прекрасная новость! Это же… лучший исход! Ты остаешься в сфере, да, по другую сторону поля, но тебе это так подходит. Наставлять, воодушевлять, уметь создать одновременно дружескую и рабочую обстановку — это же всё про тебя!       — Я тоже так подумал. Сначала идея меня как-то пугала, ведь буквально их здоровье, и ментальное, и физическое, будет в моих руках. Огромная ответственность. Но потом… я представил их через десять лет, играющих первый серьезный матч, который будут смотреть миллионы, будут транслировать по каждому ящику. И это будут мои дети, которых я воспитал, я всему научил. Это пересилило страх.       Хёнджин смущённо потянулся к руке своего мужчины и бережно сжал, всё ещё поглядывая на кричащих от радости детей, совсем не замечающих тайную слежку. Чанбин нежно улыбнулся такому редкому порыву для Хвана, тем более в общественных местах.       — У тебя всё получится. Я точно знаю.       — Потому что рядом со мной теперь всегда мой любимый художник, ради которого я в лепёшку расшибусь, но буду делать всё, чтобы очаровывать вновь и вновь.       — В тебе иногда просыпается такая романтичная натура, не пробовал любовные баллады писать?       — Для тебя я готов писать их целыми альбомами, если попросишь, — немного осмотревшись и поняв, что никто не обращает на них внимания, Бин крадёт у Хвана мимолётный, сладкий, с привкусом ванильной колы, поцелуй. — Пойдем на наши места.       Хёнджин освещает пространство яркой, самой яркой за последние несколько лет улыбкой, и кивает. Купаясь в чувствах к человеку, идущему бок о бок. Наконец-то полностью выплывая со дна на тот самый свет маяка, что так случайно зажёгся для него несколько месяцев назад.       Он уже вовсю увлечен решающим матчем, когда его телефон вибрирует, оповещая о новом сообщении на электронной почте: Уважаемый Хван Хёнджин, Спешим поблагодарить вас за участие в нашем международном конкурсе «Find your Light» и обрадовать с успешным прохождением отбора! Жюри были в восторге от вашей работы и задумки, так что было принято единогласное решение о включении вас в список участников грядущей выставке молодых артистов. Наш администратор в течение этой недели свяжется с вами, чтобы рассказать подробнее о дальнейших действиях с нашей и вашей сторон. Ещё раз глубоко благодарим вас за проявленный интерес к нам и миру искусства. Национальный музей современного искусства (г. Сеул)       Хёнджин, не задумываясь, бросается на взбудораженного Чанбина, крича яростно и энергично, как никогда в своей жизни бы не посмел кричать в людном месте, когда Сеул Тандерс забивают первый трёхочковый гол на второй минуте игры.