writober2023

      Сокджин хватается за голову и обречённо стонет. Он заплатил два мешка золотых за пустую коробку, где должна быть его драгоценная божественная реликвия.       За все годы собирательства Сокджина часто пытались обмануть, торговаться и даже украсть товар обратно сразу после покупки. Но чтобы просто в процессе транспортировки товар стащили из-под носа сопровождающего — это нонсенс.       Дед Сокджина, поди, в гробу перевернулся со смеху, пока наблюдал за этой «долгожданной» распаковкой.       Сопровождающий только пожал плечами, свою работу он сделал — груз доставлен весь, а чего там не доложили на другой стороне он и знать не знает. Но поставщик был проверенный, Джин всё просчитал, камень почти был у него в руках…       За этой реликвией охотилась ещё его мать. Потому, когда до Джина дошли слухи, что из оазиса в пустыне достали залежи Еремеевита, он воспылал желанием получить экземпляр. Ехать самому на южный материк ему было нельзя, так как членам семьи дворянских кровей не покинуть государство без официального разрешения царя. И если бы Джин стал ждать, пока колесо бумажной волокиты докрутится до получения разрешения, ему бы не досталась даже картина оазиса, не то, что камень.        Джин смотрит на пустую шкатулку и чувствует, как расстройство и злость обнимают его со спины. Этот камень — мечта его детства. Мама рассказывала легенды об этом минерале, о его магических свойствах, о том, как прекрасен Еремеевит, будто застывшая вода, не обратившаяся в лёд.       Этот камень отличается не только невиданной красотой, но и волшебством. Еремеевит — слёзы Феи, запертой среди пустынных песков в оазисе. Она не могла выйти за его пределы, чтобы помочь несчастным до него доползти и выжить. Будучи феей жизни, даровательницей здоровья, она горько плакала каждый раз, когда очередной путник не сумел дойти до её оазиса. Оазис перестал перемещаться, когда фея иссохла. Её тело забрали сородичи, а оставленные в дар камни себе забрали лесные и люди.       Родители Сокджина искали камень, чтобы спасти угасающий разум его матери. Мама была путешественницей, учёной, они с отцом вместе обучались при дворце. Два выдающихся ума, продолжающих исследования и коллекцию своих предков. Какова была трагедия, когда матери Сокджина сообщили, что к ней пришла родовая болезнь, от которой страдал её прадед.       Болезнь поразила её сознание. Она стала забывать сначала мелочи, потом события и целые отрезки жизни. Научную деятельность пришлось оставить, Сокджин был мал, чтобы до конца понять, что происходит и почему мама иногда не узнаёт его. Но в его воспоминаниях живы те ужасные необратимые изменения, которые превращали женщину, которая трепетно и нежно его растила, в растерянную незнакомку.       Его отец умер спустя несколько лет после смерти его матери, он погиб в погоне за способом уберечь от этого проклятья Сокджина и его будущих детей. Теперь эти поиски перешли по наследству к самому Сокджину.       Джин необратимо приближается к возрасту своей матери, когда болезнь начала впервые проявляться. Нет гарантии, что она проявится, возможно даже у детей Сокджина этой болезни не будет. Однако пока есть вероятность, что кого-то в его роду может настигнуть эта страшная участь — он будет искать.       Еремеевит стал божественной реликвией, так как заточённая фея была женой божества пустынь. Он дал ей божественные силы и запер в оазисе, чтобы она никогда не смогла покинуть его владения. Он был готов на всё, лишь бы возлюбленная осталась с ним, даже если не любила его в ответ.        Слёзы феи — большая надежда Сокджина. Хорошо зачарованный талисман из еремеевита может помочь ему избавить себя от родовой болезни и передать своим потомкам в наследство, чтобы они могли так же прожить долгую жизнь до глубокой старости.       Пустая шкатулка кажется ему крахом надежд. С одной стороны, хочется верить, что вору этот камень нужнее и у него точно так же есть что-то страшное и неизлечимое, с чем он борется. Но с другой Джин понимает, что, скорее всего, воришка просто наживётся на его горе.       Джин обычно не выпивает без повода. Но тут он впустую потратил накопленные за год сбережения, его надежды украл какой-то ушлый воришка, а потенциальная болезнь запускает фанфары в честь сохранения возможности своего прихода. Поводы не радостные, но они есть.       Перед тем, как уйти, Джин прибирает оба этажа своего дома: подметает пыль после разгрузки ящиков, раскладывает вещи по местам и прячет в сейф неразобранные товар. Ему хочется вернуться в чистый дом, чтобы беспорядок не расстраивал его еще больше. Выпившим Соджин чувствует себя более сентиментальным.       Таверна через вниз по улице стала местом, где Джин уселся запивать свою печаль. Хозяин здесь славный и щедрый — наливает эль до краёв. Заметив унылое лицо Джина, пожилой мужчина поинтересовался:       — Плохой день?       Джин махнул рукой:       — Да, сделка сорвалась. Бывает.       Хозяин знал Джина, когда тот ещё мог бегать под столами и не биться головой. Семья Джина расцвела и завяла у мужчины на глазах, потому он понимающе кивает, догадываясь, какая сделка огорчила сына знаменитых искателей приключений.       Перед Сокджином он ставит кружку эля и небольшую пиалу с настойкой, от которой ароматно пахнет лесом.       — За счёт заведения, — ободряюще говорит хозяин и уходит дальше, обсуждая с подавальщиками заказы других людей.       Джин удобно уселся за пивной стойкой, залпом опрокидывая в себя настойку. Горечь крепкого алкоголя жжет горло, Джин морщится с непривычки. Вторую пиалу он пьёт уже без проблем.       С каждым глотком эля разум становился мутнее, мысли рассыпались, утекали, как вода сквозь пальцы. Стоило зацепиться за одну, как она соскальзывала в море других. Сокджин дрейфовал в собственном разуме и думал: его мама чувствовала себя так же? Или в её голове было пусто? Было ли ей одиноко в эти моменты, было ли грустно от невозможности контролировать собственные мысли?       Утром Сокджин проснётся и снова будет собой: перебирать свежие экземпляры книг, наслаждаться возможностью изучать новое и запланирует урок во дворце, который должен читать ученикам раз в неделю. Но сегодня он будет тосковать по тому, что ещё не случилось и по тому, что уже давно прошло.        Уже через час Сокджин не мог нормально попросить заказ, и хозяин с сомнением налил ему еще три запрошенные пиалы. Всё это вдруг показалось Джину таким несправедливым: он молодой мужчина, а тратит свои лучшие годы на погоню за призраками. Кто-то, значит, однажды, напоролся на эту болезнь, как на загнившую корягу, а он теперь должен мучиться в неизвестности и ждать, ударит по нему или обойдёт?       И даже поговорить ему не с кем! Что такого он сделал, чтобы сидеть в одиночестве в таверне и не иметь возможности пожаловаться на свою несправедливую жизнь? Вот, он возьмет, и пожалуется.       Сокджин прищуривается, быстро вычисляя жертву. Такой же одиночка с кружкой эля: сидит, низко опустив голову, прячет лицо за капюшоном тёмной накидки. Наверняка, его тоже жизнь помотала, раз в такой погожий вечер он сидит один, как и Сокджин.       В развалку, пьяной походкой, Джин петляет между людей и заваливается на скамью к незнакомцу. Неудачно приземлившись, Джин хватается за мужчину, обнимает его за шею и заикаясь начинает свой жизненный монолог:       — Друг, нет, ну ты представляешь, что у меня тут- тут-ту… — язык непослушно заплетается, но Джин как никуда уверен в своих ораторских способностях, — тут, случилось, а? Я, значит, нашел, сто-о-о-о-олько денег отвалил, а там пуф, пусто!       Мужчина ошарашенно отшатывается, упираясь в стену. Лицо у него тоже полуприкрыто высоким воротом, но Сокджина не волнуют такие детали — он уже нашёл в нём родственную душу и собирается излить всё, что у него на уме.       — Ты понимаешь, — мямлит он, — как со мной несправедливо обошлась жизнь? Она даже не обрушилась на меня, она на мне станц- транц- цевала.       — Дружище, — с нажимом шепчет незнакомец, пытаясь отцепить Джина от себя, — давай-ка, отваливай, я тут занят.       — Давай разберёмся поэ- оэтапно, — кивает Джин и намертво вцепляется в его руку. — Вот ты- мы пашем, как проклятый-ые, значит, зарабатываем, а кто-то вжух и шух и всё твоё забирает. Паршивые воры, я ж его… у-у-у-у!       За соседним столом мужчины начали галдеть и собираться, тогда незнакомец тоже засуетился, задёргался       — Ты! Отпусти, — шипит он, безнадёжно отдирая руку Джина от своего локтя. — Пусти, пока они не ушли, говорю тебе!       — Зна-а-ю, — тянел Джин, беря его рукой за щёки так, что губы у того складываются трубочкой. — Кажется, что я незнако-ёмец, но я твой са-а-амый… друнг.       — Пусти, по-хорошему прошу, — мужчина смотрит с толикой отчаяния на уходящих из таверны ребят и продолжает трепыхаться. — Я сейчас выкину тебя отсюда, ты…       — Оу, даже, значит, ты, не хочешь со мной говорить, — почти серьезно обижается Джин, но хватку не расслабляет, — оу, вот как. Я всю жизнь помогаю, учу, смотр… рассматриваю эти все… проблемы. И всем плевать!       Мужчина предпринимает еще одну попытку отцепить Джина от себя:       — Мне не плевать, я просто хочу выйти, потом договорим… вот ты вцепился как корабельный краб.       — Конечно! Давай, иди!.. Джин отпускает его руку и раскидывается на спинке лавки. — Все вы будете вспоминать меня, когда я буду умирать в середине жизни, подобно моей матери. А потом… потом подздно будет!       — Чего?       Мужчина неуверенно смотрит на Джина, чей пьяный взгляд устремлён в потолок, после смотрит на дверь таверны и раздраженно мычит себе под нос, сжимая кулаки. Он вдруг сдёргивает с головы мантию и убирает с лица ворот, глядя на Джина с равной степенью злости и непонимания:       — В чём, чёрт возьми, твоя проблема, а?       — О, теперь, тебе интересно? — всплескивает руками Сокджин, оскорблённо глядя на незнакомца. — А я тебе сейчас объясню! Меня сегодня та-а-ак надули…       Мужчина, видимо, смирился со своей участью. Он поражённо опустил щёку на выставленную ладонь и молча стал слушать, глядя на Джина во все глаза.       

*

      Сокджин просыпается от стреляющей боли в пояснице. Он уже не в том возрасте, когда можно спать, где попало. Без своего набитого северной овчиной матраса он чувствует себя так, словно проспал всю ночь в дешевом постоялом дворе на узкой кровати.       Локоть ударяется о стену при попытке потянуться, и Сокджин морщится, еле раскрывая глаза от яркого солнечного света. Он лежит на узкой кровати… чужой. Его кровать достаточно большая, чтобы он не бился локтями о стены и ворочался в ней, как гончая по траве.       — Проснулся?       Сокджин в ужасе подпрыгивает на матрасе, хватаясь за грудь — его сердце разбегается в ритме и сильно стучит, усиливая головную боль. Сокджин сгибается пополам от резкой смены положения в пространстве, и смотрит на мужчину, что сидит перед кроватью на стуле, сложив руки на груди. Он бесшумно притопывает ботинком по полу и выразительно выгибает брови, ожидая ответа на свой вопрос.       — Ты кто? — сипло спрашивает Джин, держась за голову, — Я где?       — Это я кто? — возмущается мужчина, — Ты кто? Я понял, что тебя на деньги кинули, но ты решил, что раз у тебя их нет, то ни у кого не будет? Ты сорвал мне вчера такой заказ! Я был на работе!       Поднявшись со стула, мужчина мерит шагами комнату. Сокджин отмечает, что тот высок и хорошо сложен, но одет довольно просто: прямые штаны, свободная чёрная рубаха кожаный пояс, на котором висят ножны с широким кинжалом.       — Ты работник таверны? — спрашивает Джин, не припоминая мужчину среди подавальщиков.       Тот усмехается, опираясь бедром на низкий комод:       — Почти.       Взгляд Сокджина невзначай падает на вещи, сложены на комоде. Плотная чёрная накидка, кожаные накладки на плечи и корсет, который носят армейские новобранцы для защиты от вражеских мечей. Сокджина напрягается, замечая рядом с комодом сумку, откуда торчат несколько коротких клинков и плотно закрытые стеклянные флаконы. Сокджин узнает яды, которые есть и в его коллекции.       — Ну, — спокойно говори Джин, спуская ноги на пол, — я думаю, если мы друг-другу ничего не должны, то я по-пойду…       Наёмник не даёт ему договорить и взрывается хохотом. Возможно, того это и забавляет, но у Сокджина от этого смеха волосы на затылке чуть дыбом не встали. Он так боролся за то, чтобы продлить свою жизнь, а сейчас её рискует укоротить на тридцать третьем году жизни.       — Да сдался ты мне больно. Об тебя руки марать мне не заплатят. А вот за вчерашнюю голову я мог получить много, — мужчина вздыхает, покачав головой. — Ну, теперь я уже эту заразу не выслежу. Я Намджун. Чай будешь?       — Сокджин, — неуверенно отвечает Джин, внимательно поглядывая на руки наёмника, чтобы не подлил яду. — Буду.       Намджун подаёт ему кружку чая, уже подостывшего и снова усаживается на стул. Они молча делают несколько глотков, прежде чем Намджун откидывается на спинку стула и закидывает щиколотку себе на бедро.       — Итак, вчера я выслушал максимально невнятную версию ужаса твоей жизни и теперь хочу послушать конструктивную, чтобы понять, ради чего, хотя бы, я вчера пустил чертям под хвост свою месячную беззаботную жизнь на золото дворянина западной провинции.       — Прости, — неловко говорит Джин и устремляет взгляд на кружку в своих руках. — У меня вчера был грустный день и мне, видимо, очень захотелось об этом с кем-нибудь поговорить.       — Тебе захотелось с кем-нибудь помямямлить, — дразнит Намджун, вдруг меняя голос и пародируя, — дайте мн- миние спрве-спрыв- правосудие!       — О, я не мог быть так плох, — Соджин встрепенулся, чтобы защитить свою ораторскую четь, — я даже давал уроки во дворце по правильной речи, я точно не мог быть так плох.       — О, друг, ты очень, очень, — выделяет Намджун, — даже мог.       Сокджин морщится, потирая переносицу. Стыдоба, да и только. Мало того, что вчера в таверне позорился, так теперь его жизнь еще и скатилась до того, что он сидит в захудалом постоялом дворе и распивает чаи с наёмником.       Когда Джин представлял себе наёмников, он думал, это люди без морали и принципов — убивают без разбора заказных и свидетелей. Он ранее видел их лишь в темнице дворца и на безопасном расстоянии. Ссутуленные плечи, нечитаемый взгляд, с которым страшно столкнуться — холод бежит по телу.       Намджун кажется другим и по нему не скажешь, что он наёмник. У него живой и озорной взгляд, пусть и немного усталый. Улыбается он искренне и широко, смеётся и шутит совсем не по суровому, не по кровожадному. Не по-наёмнически.       Первое впечатление о людях обманчивое. Даже второе может оказаться ложным. Но Сокджин не чувствует внутри никаких кричащих звоночков об опасности. Только облегчение и что-то сродни искр смеха и радости. От Намджуна не исходит угроза. Намджун выглядит как человек, прошедший нелёгкий путь, у таких людей видимая тяжесть на, казалось бы, расслабленных плечах, иногда их взгляд устремлён в пустоту. Только что они смеялись, а теперь уже перед их взором что-то, ведомое только им самим.       Сокджин выдвигает предположение, что Намджун пришёл к тому, чем занимается, не потому что ему нравится резать людей. Во всяком случае, Джин думает спросить об этом потом. Видимо, не найдя еремеевит, его естество смирилось со смертью и теперь перспектива быть убитым просто на пару лет раньше не так уж пугает.       — Я, конечно, расскажу, почему мне было важно то, что вчера было, — начинает Сокджин, — но сначала вопрос. А ты только наёмник?       — А что, — Намджун ухмыляется, — есть, кого заказать?       — Да. Без шуток.       — Ну, вообще, я еще вор. Так что…       — Это замечательно! — Сокджин воодушевлённо подскакивает, от чего Намджун вздрагивает. — Значит, ты можешь там пробить по своим каналам то, что мне нужно.       Закидывая ногу на ногу, Намджун упирается локтями в колени и кладёт на руки свой подбородок. Лицо у него лукавое и насмешливое:       — Я весь во внимании.       — Вчера мою карету с сопровождающим ограбили и забрали мелочи, но вместе и ними вытащили из шкатулки одну божественную реликвию — слёзы пустынной феи. Мне везли еремеевит, но кто-то его стащил. Я проверил поставщика и сопровождающего… что с твоим лицом?       Намджун выглядит так, будто очень сильно сдерживается, даже ямочки на его щеках проступили от того, как он кривит губы в улыбке.       — Слушай, теперь то, что ты вчера лепетал обретает смысл и я уже знаю, как решить твою проблему. У меня есть для тебя хорошая новость и плохая. Но сначала кое-что подпишем.       Воодушевившись, Сокджин отставляет кружку в сторону и наблюдает, как Намджун достаёт из сумки свёрнутый лист бумаги, где заранее стоит его роспись.       — Так, что это? — Сокджин читает документ, — отказ от претензий? Сомневаешься в своих усилиях?       Намджун продолжает сидеть на корточках перед сумкой и ждёт.       — Предпочитаю заранее себя обезопасить от реакций клиентов. Подписывай.       Смирив его скептическим взглядом, Сокджин подписывает лист, не найдя в нём странных пунктов. Тогда Намджун достаёт из сумки свёрток и бросает ему в руки, Сокджин едва успевает среагировать и поймать.       — Хорошая новость в том, что вот твой краденый камень. Да, это я его утащил, но не по моей воле, его у меня заказали.        Глаза Сокджина расширяются и он разматывает ткань, где лежит то, за чем он охотился всю жизнь. Голубой, настоящий…       — Плохая новость, это подделка. Просто кусок стекла.       Сердце Сокджина падает в разочаровании так же быстро, как взлетело от восторга. Он рассматривает полупрозрачный кусочек в своей руке и не верит — вот же он, еремеевит, прямо у него перед глазами. Сокджину на секунду хочется разбить его о стену и громко закричать, настолько он зол. Ему хочется вернуться домой и лежать в постели, смирившись с неизбежным — настолько он расстроен.       Слова не идут, некоторое время Сокджин не понимает, что Намджун с ним говорил. Всё его внимание приковано к камню в его ладонях, который оказался простым стеклом. Такой же фальшивый, как все ожидания, который успел построить Сокджин на свою жизнь.       Он смотрел бы и дальше, но чужие руки появляются в поле зрения и накрывают камень краем ткани. Сокджин моргает и поднимает взгляд на Намджуна. Тот смотрит на него внимательно и взволнованно:       — Это, ну… настолько было важно? — неуверенно спрашивает он, — найдём тебе ещё более редкий камень. От него же не твоя жизнь зависит.       Горестный смешок срывается у Сокджина с губ. И смех, и слёзы. Взгляд Намджуна меняется, словно он припоминает что-то, он становится серьёзным.       — Или то, что ты вчера сказал, правда?       — Уж не знаю, что я там вчера сказал, — качает головой Сокджин и массирует веки, чтобы согнать слезливость. — Но я хотел добыть этот камень, чтобы избежать наследственной болезни. У моей матери она раскрылась в тридцать пять. Мне тридцать три и… я не хочу терять рассудок, как теряла она.       — Это прямо всегда передаётся?       Сокджин жмёт плечами.       — Как повезёт, но я не хочу жить в страхе и испытывать удачу.       Некоторое время они молчат. Сокджин не знает, что добавить, а Намджун вновь ушел в себя, рассматривая собственные сапоги. Вдруг он поднимается со стула и хлопает Сокджина по плечу:       — Я узнаю, что можно сделать. Бросай пока эту стекляшку, пойдём поедим. Мне это поднимает настроение.       Расстраиваясь, Сокджину, обычно, кусок в горло не лезет. Он поднимается и идёт следом за Намджуном, тугой тревожный узел в животе отпускает его, остаётся лишь грустный шлейф. Сегодня очередной день, когда он не нашел еремеевит, но нашёл другую драгоценность — хорошего человека.