Тон Шепарда

На самом деле в это время он обычно давно спал. Изредка - включал радио и слушал помехи, отзеркаливающиеся картинками на внутренней стороне век калейдоскопной эйфорией. Но сегодня кто-то повернул трубку вокруг продольной оси. Сместил цветные стёклышки. Сезар зажмурился крепче и между симметричными узорами образовалось бельмо, не дающее покоя. И когда в его дверь постучали – ведь она всегда стучала, позволяя чувствовать безопасность в своей комнате — Сезар не смог отвести взгляд от того, что стояло у прохода. Он не смог моргнуть. Если бы он моргнул, сколько потребовалось бы времени, чтобы преодолеть расстояние до него? А до матери по ту сторону двери? Здесь и сейчас оно не двигалось под силой его взгляда, но насколько хватит его силы. — Сезар, — зовёт она тихо, перестукнув по двери дважды. — Ты до сих пор не в постели? Оно дрогнуло, расплылось краем под тенью от тумбы. Затуманилось на мокрой от раздражения радужке. И открыло рот. — Уже ложусь, мам, — по телевизору тратили сотни рекламных часов на одни лишь предупредительные оповещения и сейчас он не помнил ни слова, ни звука из сраных реклам. Горло, сухое и бесполезное, издавало звуки со стороны, механически речитативные. Сколько потребуется времени, чтобы оно добралось до постели? Мог ли он успеть кинуться в окно и отделаться лишь переломом. — Ложись скорее, тебе очень рано вставать. Нельзя клевать носом с утра, здоровый сон— Перелом – это совсем и не страшно, поболит и пройдет. Капитализм он знаете любит налоги, так что перелом всего лишь налог на жизнь, теоретически долгую и счастливую, гораздо более длинную, чем жизнь до момента, как он моргнет. Сезар умный малый. Просто он не думал, что платить по счетам придется так рано. Оно накренилось. Показалось, что любопытно. Торрес запомнил сколько между ними пространства, опустил онемевшие ноги на пол и закрыл глаза, пытаясь не зарыдать. Форточка была позади. Если повезёт, он не снесёт лампу и скрипку, стоявшие на пути. Если ему повезло, то за движение век зеркала калейдоскопа не сместились и он дойдёт, не встревожив наступившую тишину. Сезар так долго не отвечал и мать возможно, ушла, решив оставить его в покое. Она ценила его личное пространство. Она стучит дважды, требовательно и коротко. — Сезар Торрес, выключайте ночник немедленно. — Прости, мам. Сейчас выключу. — Немедленно, Сезар. Спасли бы его молитвы? Правильней ли было молиться богу или дьяволу, до кого послания доходят быстрее? Сезар молился в воскресной школе, и Марк молился в воскресной школе, но Сезар сейчас наощупь искал подоконник, а Марк, наверное, спал. Бог был крайне избирателен в том, кого защищать. Стал бы дьявол отказывать в просьбе, когда так мало людей готовы последовать за ним? Сезар подумал, роняя взвизгнувшую скрипку, что знай он хоть одну молитву к дьяволу, то обязательно непременно молился бы сейчас. — Что там у тебя происходит, Господи, ты никогда не вёл себя так шумно. Мне это не нравится, Сезар. Она стучит дважды, но не будет входить в его комнату, она никогда не повернет ручку двери — Пусти меня, будь добр. Где-то сзади скрипит. Ручка, пол, стеклышки калейдоскопа, скрипка. Он слышит, как дергается дверная ручка, когда касается пыльной рамы и холодного стекла. Ищет защёлку, кто додумался установить их так высоко? — Ты заперся? Как это понимать, Сезар. В открытое окно задувает морозом и мокрой капелью, икру сводит судорогой, стоит опереться коленями на подоконник. Сводит дыхание и ухает вниз желудок. Он не видит, но знает, что со второго этажа до бетонной дорожки предостаточно. Если бы он примерился, то может удалось бы спуститься мягче. Зацепиться за карниз, хотя бы попытаться сигануть к кустам. Как сильно помогли бы кусты, господи? В фильмах вот помогали. Торрес высовывается почти полностью и мечтает сохранить хотя бы руки. Ноги не страшно, а без рук он он не может — Открой дверь. Открой чёртову дверь! Его мать всегда ценила личное пространство. Но, наверное, то, что скреблось в дверь никогда и не было его матерью. Открывая глаза, больше всего Сезар Торрес боялся не лишиться ног или рук в схватке с бетонным полом. И не сломать себе шею о карниз. Больше всего он боялся, что, открыв глаза обнаружит, что никогда не спускал ноги с собственной кровати.