Дай бой морали!

      Цинк, насквозь мокрый от дождя, пришел на коммуну около десяти часов вечера и застал в коридоре толпящихся товарищей: они надевали кроссовки, кеды и ботинки, застёгивали тёмные неприметные пальто и потасканные спортивные куртки, надевали шапки на цветастые и лысые головы. Обменявшись с каждым рукопожатием, он протиснулся дальше по коридору. Дверь к Гвоздю была открыта, как и все остальные двери. В одной только спальне Гвоздя поместилось человек пятнадцать. В основном все перепроверяли свои игрушки, делились и менялись друг с другом. То были кастеты, ножи, цепи, пусковые устройства и шестиштучные пачки сигнальных ракет к ним. Стеклянные бутылки из-под пива с прозрачной жидкостью, заткнутые ветошью, взрывпакеты, напоминающие большие винные пробки с толстыми фитилями, перцовые баллоны, молотки и, конечно же, отрезы арматуры. Всё добро с умом рассовывалось по карманам, за пояс и в рукава. Гвоздь, стоя посреди толпы, раздавал советы и ракеты для ПУшек. Он мало походил сам на себя: красные пряди скрылись под шапкой, натянутой до самых бровей, на лице не доставало десятка металлических побрякушек. Только сейчас Цинк увидел морщины на его неестественно голом уставшем лице. Взгляды вдруг пересеклись:       — Цинк, ебучий случай! Где твои шмотки обывальские?       — Ща возьму у кого-нибудь, домой сегодня совсем никак.       — Так шевелись тогда давай, десять минут готовность. Ты хоть с говном?       — Если баллон, нож и страшное ебало считаются, то да.       — Пойдёт, на ещё палку прихвати, — Гвоздь протянул ему толстый металлический пруток, — Давай, пиздуй переодевайся.       Цинк пробрался через двусторонний поток людей и, юркнув в единственную полупустую комнату, вкрадчиво попросил у Рыжего одежду. Рыжий — парень лет так основательно за двадцать с длинными рассыпчатыми волосами и козлиной бородкой. Как Цинк однажды узнал от Гвоздя, Рыжий панковал долгие годы и был поразительно хорош в уличных драках, несмотря на свою астеничную комплекцию и относительно небольшой рост. Он бесстрашно дрался с противниками даже вдвое больше себя, ловко уклоняясь от ударов, поджидая момент и нанояся серию сокрушительных атак, пока бедолаге при очередной стычке не прострелили колено из Макарова — пуля частично раздробила сустав. По рассказам самого Рыжего, травма могла быть условно пустяковой, но вскоре после операции рана стала загнивать, после второй — тоже. А третья и четвёртая операции (попытки ювелирно иссечь зараженные и некротизированные ткани, дабы спасти ногу) привели к тому, что от колена почти не осталось и следа. Последние пять лет Рыжий с трудом ходил на изрытой глубокими шрамами несгибающейся ноге, всем весом падая на трость с упором под локоть, обклеенную снизу доверху стикерами любимых групп. А ещё пачками ел обезболивающие и, то и дело, покуривал косячки. Он жил здесь, в этой крошечной комнате, вместе с Торой — крепко сложенной восемнадцатилетней еврейкой с огромными глазами и крупными жгуче-чёрными кудрями, падающими на лоб. По словам Торы, они с Рыжим не встречались, но имели весьма тёплые отношения, что для соседей — большая редкость. Тора быстро нашла в их общем шкафу неприметные джинсы, толстовку, куртку и тонкий тёмно-зелёный платок на шею, а потом собрала на краю письменного стола блокнот, пару карандашей, телефон и кружку с водой, поближе к Рыжему, сидящему в голубом зашарканном кресле:       — Будь осторожна, вперёд всех не лети, слышишь?       — Слышу конечно, — отмахивалась Тора резко, но без злобы, — Весь вечер только это и слышу.       — Ты что, тоже идёшь? — без особого удивления, но с настороженностью поинтересовался Цинк.       — Идёт, конечно, как же её удержишь, — Рыжий смотрел на неё так, как смотрит любящий отец на внезапно повзрослевшую дочь.       — А с чего мне оставаться? Я тоже пригодиться могу, не зря же ты меня столько гоняешь по ударке, — она шутливо поднесла кулаки к лицу и, пружиня на ногах, выбросила несколько техничных ударов в воздух.       — Руку мастера сразу видно, — Цинк заговорщически улыбнулся Рыжему, но тот никак не отреагировал, погружённый в мысли.       — Присмотри за ней, а? — попросил он, поникший, пока Тора отошла на раздачу оружия, — Научил на свою голову всякому, теперь бы не загубить девчонку. Думает, что это всё шутки, что с ней-то точно ничего плохого не случится. Совсем ничего не боится…       — Все с этого начинают       — Хуже всего, когда этим же и заканчивают, поверь. Надеюсь, она одумается не слишком поздно.       Шли тихо, насколько это возможно для сорока двух человек. Дождь перестал, но оставил на дорогах глубокие лужи. Пунктом назначения оказался бар с ожидаемо нелепым названием «Таверна Перуна» в соседнем районе города. По словам Насти, ублюдки в количестве чуть больше десятка перебрались сюда не так давно из небольшого городка почти в тысяче километров отсюда. Причина тоже вполне ожидаемая — прессинг местной полиции и наличие связей на новом месте у многих членов группировки. Приехали, открыли бар, который использовали, как базу и источник дохода, а также площадку для агитации и вербовки молодых правочков в свои нестройные ряды. Опять же, со слов Насти, сейчас в этом кружке по интересам проходило очередное закрытое мероприятие, что-то вроде дискуссионного клуба по Геббельсу, где присутствовала, по крайней мере, большая часть возрастной верхушки, а также «молодая арийская кровь».       — Честно говоря, пришлось пообещать, что ты будешь в порядке, — неловко обратился он к уверенно шагающей рядом Торе, — Ты ведь меня не подведёшь?       — Рыжему? Я тоже обещала, и что? — она смотрела на Цинка пронзительно, — Они забрали у него спортивную карьеру и возможность по-человечески ходить. Как я могу думать о том, чтобы мне не поцарапали в драке личико, когда эти ублюдки сделали с ним такое?       — Сомневаюсь, что там найдётся хоть кто-то, напрямую к этому причастный. Уже ведь столько времени прошло, мы с тобой тогда были совсем детьми.       — Плевать. Что то, что это — нацистские уроды. Когда-нибудь и до тех очередь дойдёт, я уж постараюсь.       — Если ты будешь серьёзно ранена, никакая месть это не покроет, Рыжий с ума сойдёт.       — Это не ты просыпаешься ночами от того, как он в холодном поту до хрипоты рычит в подушку в приступах боли. Так что давай решать буду я.       — Поверь, если ты в это время хронически находишься рядом, то, очевидно, ты для него близкий человек. А близких никто под удар ставить не хочет, верно?       Она закусила губу и скрестила руки на груди — длинные вязаные рукава поросячье-розового цвета закрывали запястья и ладони:       — Думаю… я тебя поняла, — она несколько раз кивнула, задержав дыхание, — но им всё равно пиздец.       Цинк похлопал её по плечу и, обернувшись, с трудом различил в толпе Илону. Он замедлил шаг, чтобы сравняться с ней:       — И ты здесь?       — А что тебя смущает?       — Ничего, — он окинул хрупкую девушку взглядом и обнаружил, что из самосшитого рюкзачка за её спиной торчит на половину рукояти полноразмерная бейсбольная бита, — У меня к тебе давно нет никаких вопросов.       Она только слегка улыбнулась. В ногу с Илоной шагал Бридж. Цинк жестом подозвал его ближе к себе, глядя на юное нарочито суровое лицо:       — Ты как, готов? Это ведь твоя первая стычка?       — Готов, — отрезал Бридж неестественно низким голосом, — Не первая конечно.       Цинк ещё раз окинул парня взглядом: узкие плечи, клочковатый пушок на подбородке и рассыпанная по гладкой детской коже горстка мелких прыщей.       — Понятно, — Цинк, как мог, старался сдержать улыбку.       — Я их всех перережу, как свиней, — сказал он ещё более грозно, отчего Цинку стало до боли невыносимо держаться невозмутимо.       — Смотри, чтобы тебя веганы за такие сравнения не прирезали. И вообще, так только кажется на первый взгляд, что всё легко. А ты попробуй потом, победив и отмываясь от своей и чужой крови, не думать о том, что у твоих противников тоже есть друзья и семьи.       Бридж, скучив брови, стрельнул в Цинка почти что презрительным и брезгливым взглядом.       «Какими злыми могут быть младенцы» — пронеслось у Цинка в голове.       — Слушай, ты давай, оставляй весь этот пафос, хотя бы на время нашего дела. Постой в задних рядах, будешь на стрёме, чтобы со спины не зашли ни боны, ни менты.       — А я тебе в сторожи не нанимался! Сам постой, а ко мне не лезь.       Цинк сдавленно выдохнул, проглотив смешок.       — Позади колонны, надеюсь, будет Илона, Тора и Лейсан. А если на них исподтишка нападут, ты подумал? А если убьют, покалечат или надругаются? Но ладно, ты прав. Не стоило тебе предлагать такую ответственную позицию, мы обычно на неё ставим одного из самых опытных бойцов, самых внимательных и опытных — с долей торжественности произнёс Цинк самым серьёзным голосом, который смог из себя выдавить.       Бридж изменился в лице:       — Э, нет, оставь это мне. Ты что, шуток не понимаешь? Я всё это давно знаю и без тебя! — Бридж, едва смутившись и не утратив самодовольного вида, удалился куда-то назад.       Цинк подумал, что ужасно давно не испытывал такого удовлетворения. «Почти пришли!» — негромко крикнул Гвоздь, и в толпе стали хлопать по карманам курток, нащупывая все свои игрушки. «Ещё раз: работаем быстро, слушаем мои команды, прикрываем друг-друга, смертельные травмы не наносим. По возможности. Уходим группами по три-пять человек, по моей команде или на звук сирен. Самое главное — своих этим сукам не отдаём. И говно после себя не оставляем, все отпечатки и улики забираем с собой»       За закрытыми тканью лицами Цинк едва различил Спирта и Лейку недалеко от себя, первый приободряюще кивнул ему и натянул маску до самой переносицы.       Среди гаражей, недалеко от промышленной зоны было расположено несколько баров, включая «Таверну». Людей в радиусе видимости было немало, но большинство — пьяные до одури посетители местных заведений. Нужный бар располагался в тихом гаражном тупике, и большая часть пространства использовалась, как летняя веранда: вдоль кирпичных стен стояли кресла и столики из деревянных паллетов. С карнизов соседних зданий струйками свисали гирлянды, в мягком свете которых витали мельчайшие капельки влаги. Окна бара плотно заклеены постерами с прошедших концертов. Перед баром человек пятнадцать — в основном бритоголовые твари, но волосатых тоже хватает. Цинк, шедший во втором ряду, сразу за спиной Гвоздя, подумал, что всё происходящее напоминает скорее пародию, глупую сатирическую сценку: мужики лет за двадцать-тридцать почти все в бомберах и тяжелых ботинках. Руны, коловраты, черепа и нацистские орлы украшали одежду и кожу. Всё как по учебнику, как по первой ссылке в Гугле, как при хреновой работе художника по костюмам. Видимо, то был парадно-выходной прикид. Ци невольно обернулся на товарищей — они, пытаясь одеться неприметно, всем своим видом больше напоминали солянку из местных наркош, обрыганов и бедных заводчан.       Заметили приближающуюся ораву практически сразу. Пару секунд в полутьме вглядывались в очертания, после чего двое ломанулись в бар — то ли в попытке скрыться, то ли в надежде позвать подмогу. Остальные, преимущественно с застывшими от страха лицами, попятились к стене, но быстро сориентировались и подоставали из карманов ножи, перцы и телескопические дубинки. Первый ряд антифашистов бросился на боньё, из второго запустили ракеты, и разноцветные огненные плевки полетели в разные стороны, рикошетя от стен. Ещё на подходе Цинк решил, что сегодня прикрывает Гвоздя. Не только потому, что тот много раз спасал его самого, а ещё и потому, что на такой бойне потеря лидера могла обернуться страшным провалом и большими жертвами. Из бара стали выбегать люди, у входа раздались выстрелы, но, судя по всему, в такой неразберихе стреляли исключительно в воздух. Столкновение человеческих масс, крики, взрывы, запах пороха сменяется запахом перцовой взвеси, прожигающей дыхательные пути до альвеол. Цинк тяжелыми ударами арматуры отбивал совершенно дикую польку по лицам и рукам, летящим в сторону Гвоздя, пару раз саданул ногой кому-то в грудь, но сам вдруг пропустил удар в голову откуда-то сзади. Пространство вокруг завибрировало, череп будто бы стал полон битого стекла. Цинк моргнул так, как если бы пытался выдавить веками глаза, которые и без того жгло перцовой жидкостью. Ещё один удар в сторону Гвоздя — отражён. Перебив и прогнав основную массу уродов, прорвались к бару, побили стёкла арматурами, тут же внутрь полетело несколько бутылок с зажжёнными фитилями и несколько ракет — искрящихся фосфорных кусочков. В оконные проёмы было отчётливо видно, как пламя уверенно разливается по полу и мебели, плавит синтетические скатерти и понемногу начинает коптить белоснежный потолок едким дымом.       «Уходим!» — на этот раз Гвоздь кричал во весь голос. Секунду помедлив, начали постепенно разбегаться в разные стороны. Цинк, прилагая большие усилия, чтобы держаться на ногах, старался внимательно осмотреть место драки, пока несколько его товарищей наспех скидывали в рюкзаки всё оружие, что лежало на мокром асфальте. Не найдя знакомых лиц среди разбросанных по земле, столам и скамейкам полуживых тел, он с облегчением поспешил уйти. Клубы дыма, валящие из окон, уже могли быть видны под светом луны с соседних улочек и окон близлежащих зданий, ветер быстро разносил по окрестностям терпкий химический запах гари. Цинк ощущал свои веки скорее как лезвия, приносящие при каждом моргании пронзающую боль, с подбородка капали слёзы, тщетно пытающиеся омыть глаза. В соседнем переулке через мутную завесу он кое-как разглядел фигуру, сидящую в тёмном углу, закрывая лицо руками. Он подошёл ближе и тронул человека за плечо.       — Отвали! У меня нож! — истошно прокричал ещё не до конца сломавшийся голос, парень панически забивался ещё глубже за стройные ряды пластиковых мусорных баков.       Цинк крепко схватил Бриджа за шкирку и рывком вскинул на ноги, издав сдавленный стон — локоть внезапно пронзила острая боль:       — Замолчи — он перехватил Бриджа другой рукой под плечо и повёл по узкой тёмной подворотне с потолком из растянутых тентов. Сквозь перец пробился едкий запах мочи и гнили. Теперь шли только на ощупь, скользя ладонями по стенам: то шершавым, то скользким, то липким, в ошмётках бумаги и покрытым мхом. Затем, пройдя через практически опустевший парк и ещё несколько тихих кварталов спального района, Цинк завернул в круглосуточный магазин, оставив Бриджа ждать в аквариуме меж входных дверей. «Молока, литр» — он старался пошире разлепить глаза, но от яркого света становилось совсем невыносимо. Воздух в помещении казался неестественно горячим. Бросив на прилавок мятую купюру, он вышел и заставил Бриджа прибавить шаг, приходилось толкать его, обхватив за рёбра, тот спотыкался о полотно асфальта и путался в своих же ногах и временами жалобно стонал. Проходя мимо нескольких заброшенных гаражей, они свернули в пространство между ними и кустами, моментально узнав запах — как в переулке, но не такой затхлый и обогащённый нотками дешевого пива. Цинк помог Бриджу опуститься на прогнившие доски, очевидно служившие лавкой для чьих-то посиделок, разорвал картонный пакет и, не церемонясь, запрокинул лысую голову пацана, обливая молоком всё его лицо. Тот попытался вырваться.       — Моргай давай, слышишь? Вот так, ещё давай.       Остатки он плеснул себе на лицо и потряс головой, разбрызгивая вокруг белые капли. Спустя пару минут лицо всё ещё горело, но теперь боль не сводила с ума и глаза без труда различали что-то кроме примерных очертаний пространства.       — Идём дальше, — строго сказал Цинк, ожидая со стороны Бриджа противодействие, — Ноги-то целы?       — Идём, — только и сказал он.       Цинку вдруг вспомнил, как же ему хотелось дать Брижду хороший хук в дыхалку, когда тот нелепо посмеялся над Кириллом перед всеми. Теперь щуплое потрёпанное тело волочилось рядом с ним и вызывало разве что жалось. «А что он скажет, когда увидит меня? Надеюсь, лицо цело. Не думал, что когда-нибудь это станет меня волновать. И да, что он скажет? Что он вообще может сказать, когда я сделал такую хуйню?» — Ци вдруг почувствовал ядовитую смесь неловкости и отвращения к себе. «Что можно сказать идиоту, которому стыдно даже думать о том, что он тебя хочет? Что можно сказать конченому уёбку, который даже в глаза тебе посмотреть боится? Зачем я вообще пытаюсь?» — слёзы давно высохли, а глаза — пересохли, но распухшее лицо перекосила полная отчаяния гримаса. Он прилагал все силы, чтобы переставлять ноги, Бриджа уже не приходилось тащить: казалось, в нём открылось второе дыхание, но Цинк ни на что подобное уже не рассчитывал. Думал он об одном: только бы доползти до Гвоздя, чтобы скорее вернуться туда, где он натворил такой глупой херни.       Минут через 20 они грязные, потные и насквозь пропитанные перчёным молоком ввалились в коммунальную квартиру. На входе дежурила Тора.       — Е-ебать… Эй, Длинный. Длинный! — прокричала она, вынимая из цепких объятий Цинка еле стоявшего на ногах парня. Только сейчас Цинк увидел, что оставляет под собой редкие багровые капли. Потом обнаружил, что четверть куртки покрылась тёмным пятном. Он потрогал шею и понял, что всё немного хуже, чем ему казалось — ладонь за одно касание стала липкой от крови.       Из соседней комнаты показался высокий хорошо сложенный парень в очках и белом халате. Он с невозмутимым выражением лица подхватил Цинка, и на руках донёс его до кровати, сплошь застеленной одноразовыми пелёнками, которые обычно подстилают новорождённым щенкам. Комната была наполнена плотным запахом спирта, а кровать — залита ослепляюще ярким светом двух настольных ламп, с разных сторон прикрученных к навесным полкам на саморезы. Тора стаскивала с Цинка одежду, пока Длинный менял перчатки и обрабатывал руки, озабоченно глядя на далеко не первого за вечер пациента. Он поочерёдно лил физраствор и антисептик прямо из тары на кровоточащую рану над ухом, на правой половине черепа, прерываясь, чтобы ощупать область ранения, тогда Цинк вздрагивал, и Тора всем весом опиралась на его плечи, препятствуя его непреодолимому желанию вырваться из рук медика. Жидкость, призванная очистить рану, смешиваясь с кровью, стекала на пелёнки и бинты ярко-алыми потоками. Попутно Цинк отвечал на простые вопросы: болит ли голова, хочется ли ему блевать и где он находится.       — Кости черепа целы, но эту дуру придётся зашить, извини, — сказал парень в белом халате, — Всерьёз переживать не о чем, но будет ебано, сразу предупреждаю.       Цинк успел слегка отдышаться и едва заметно кивнул. Тора, пока Длинный подготавливал операционное поле, промакивала раскрасневшееся лицо Цинка и его истерзанные химией глаза бинтами с маслянистой жидкостью, которую тут же аккуратно собирала сухими салфетками.       На полу, под закрытой на время операции дверью, сидел Бридж, и вид у него был точь-в-точь, как у котёнка, выброшенного на помойку сутки назад. Он всё ещё не нашёл в себе сил умыться, его нижняя губа разбита и, распухшая, жалобно выдаётся вперёд. Парень обнимал коленки обеими руками и прислушивался к редкому лязгу хирургических инструментов и к сдавленному мычанию, время от времени переходящему в сухой и приглушённый отчаянный крик. Помимо восьми швов, наложенных практически на живую, Цинку общими усилиями вправили вывих правого предплечья и наложили на локоть шину. Бридж же, отнекиваясь от помощи, оставался там ещё несколько часов, пока двери «операционной» не открыли, чтобы на самодельных носилках унести пропахшее медикаментами измученное тело.